Страница 2 из 43
Местные власти не оставляли в покое поднадзорного поэта, боясь его влияния на общественную жизнь города. 2 мая 1845 года Кюхельбекер писал в дневнике: «Сегодня получил я известие, что не позволяют мне жить в городе»[3]. Пришлось поселиться в Смолинской слободе, стоявшей вниз по течению Тобола в двух километрах от Кургана. Здесь Кюхельбекер построил на средства своего родственника В. А. Глинки (мужа сестры Юстины Карловны) небольшой домик, сохранившийся и доныне. «Перебрался в свой собственный дом, и вдобавок больной»[4], записал Кюхельбекер 21 сентября 1845 г.
Не оправдались надежды и на получение регулярной медицинской помощи. «По слабости здоровья, — писал поэт В. Ф. Одоевскому 3 мая 1845 г., — переведен сюда из Акши. Но в Кургане и во всем уезде один только лекарь, — между тем живу за Тоболом в 11/2 верстах от города»[5].
Он делает попытку получить разрешение шефа жандармов, начальника Третьего отделения А. Ф. Орлова переехать в Курган, о чем сообщает в том же письме В. Ф. Одоевскому: «Я думал и думал и наконец решился просить графа Орлова исходатайствовать мне позволение перебраться в самый Курган. Не могут, полагаю, опасаться, чтоб человек дряхлый и больной, который двадцать лет провел в совершенном уединении, стал заводить знакомства и входить в какие бы то ни было связи…
Если же, чего, однако, и думать не смею, мне откажут в совершенном и окончательном переводе в Курган, постарайся по крайней мере, мой добрый друг, чтобы мне при усиливании моих страданий позволено было хоть на время приезжать в город»[6].
Просьбу Кюхельбекера граф Орлов оставил без ответа.
Занятия сельским хозяйством, чтение, которое становилось все затруднительнее в связи с резко ухудшавшимся зрением, задушевные беседы с друзьями, воспитание сына и дочери да любимая поэзия составляли круг интересов ссыльного поэта. Он живо интересуется литературой, с радостью встречает каждую хорошую новую книгу. Так, познакомившись со сборником повестей В. Ф. Одоевского «Русские Ночи» (1843), Кюхельбекер пишет автору: «В твоих Русских ночах мыслей множество, много отрадного и великого, много совершенно истинного и нового, и притом резко и красноречиво высказанного, что в глазах моих не безделица (ты помнишь: я всегда дорожил и формою). Словом, ты тут написал книгу, которую мы смело можем противуставить самым дельным европейским»[7].
Несмотря на запрещение, Кюхельбекер встречается с проживавшими в то время в Кургане ссыльными декабристами Н. В. Басаргиным, А. Ф. Бриггеном, Д. А. Щепиным-Ростовским, И. А. Анненковым, Ф. М. Башмаковым, И. С. Повало-Швейковским. Последний скончался на его руках.
От старожилов деревни Смолиной можно и сейчас услышать предания-рассказы о «ссыльном декабристе», о том, как он трудолюбиво возделывал свой огород, как любил играть на скрипке, как звуки ее привлекали многочисленных слушателей к его домику…
Полицейский надзор, материальная нужда гнетут Кюхельбекера. Он делает две безуспешные попытки добиться разрешения печатать свои произведения, хотя бы без указания имени автора, «дабы изданием этих сочинений и переводов получить средства к существованию, за неимением в виду каких-либо источников для обеспечения содержания с женою и детьми, вследствие совершенного расстройства своего здоровья и потери зрения»[8].
Минуты душевной слабости, объяснявшиеся разлукой с близкими, друзьями, а также болезненным состоянием, сменялись уверенностью в торжество великих идеалов, верой в жизнь, людей.
Творчество Кюхельбекера «курганского» периода служит красноречивым опровержением правительственной версии о примирении декабристов с самодержавно-крепостнической действительностью. В стихотворении, посвященном Марии Николаевне Волконской, мужественной русской женщине, последовавшей за мужем-изгнанником в Сибирь, Кюхельбекер пишет:
А в глубине души моей
Одно живет прекрасное желанье:
Оставить я хочу друзьям воспоминанье,
Залог, что тот же я,
Что вас достоин я, друзья…
Так поднадзорный поэт заявляет о своей верности идеям тех, кто погиб на виселице, задыхался в сибирских рудниках, томился в ссылке.
Скромно, в кругу товарищей по изгнанию, отметил Кюхельбекер в Смолиной свое 48-летие. 10 июня 1845 года он записал в дневнике: «Минуло мне сегодня 48 лет. Печально я встретил день своего рождения, пока не сошлись гости. Я стал выхаживать стихи, да не удалось составить более того, что следует:
Еще прибавился мне год
К годам унылого страданья;
Гляжу на их тяжелый ход
Не ропща, но без упованья.
Что будет, знаю наперед:
Нет в жизни для меня обмана.
Блестящ и весел был восход,
А запад весь во мгле тумана»
[9]
.
Искренняя душевная скорбь много страдавшего человека и поэта, восход которого, совпав с размахом освободительного движения в стране, был «блестящ и весел», а последние дни омрачены разгулом самодержавного произвола, слышится в каждом слове этого восьмистишия.
В нескольких стихотворениях, написанных в курганской ссылке, Кюхельбекер обращается к своим лицейским друзьям-единомышленникам. Он помнит о них, говорит с ними, слышит их голоса. В чудесном стихотворении «Работы сельские подходят уж к концу», где, кстати, поэт метко определяет приметы зауральской осени, он, используя прием параллелизма, раскрывает душевное состояние человека, увидевшего много зла на тяжелом пути поисков правды:
Уж стал туманен свод померкнувшего неба,
И пал туман и на чело певцу…
И хотя «все тяжеле путь» и «плечи все больнее ломит бремя», а усталость сковывает движения, он слышит призывы ушедших из жизни товарищей:
…Иди! Иди!
Надолго нанят ты; еще тебе не время!
Ступай, не уставай, не думай отдохнуть!
В стихотворении «До смерти мне грозила смерти тьма», которое поэт писал будучи уже полуслепым, он вновь вспоминает о своих друзьях. «Неутомимым врагом пороков» называет он Грибоедова, «сердец властителем», «мощным чародеем» стиха — от «злодейского свинца» погибшего Пушкина. Глубокая боль за родную землю, потерявшую двух исполинов, слышится в этом стихотворении.
Поэзия Кюхельбекера этого периода полна любви к страдающей «под тяжким игом самовластья» отчизне. Грустными размышлениями о судьбе порабощенной, родины проникнуто стихотворение «Усталость»:
Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,
Узнал слепоты нерассветную тьму,
И совести грозной узнал укоризны,
И жаль мне невольницы — милой отчизны.
Своеобразным мартирологом русской литературы является лучшее из написанных в Смолинской слободе стихотворение «Участь русских поэтов». Приводя в пример жизнь и трагическую гибель Рылеева, Грибоедова, Пушкина, поэт говорит о страшной судьбе передовых писателей крепостной России:
Горька судьба поэтов всех племен;
Тяжеле всех судьба казнит Россию:
Для славы и Рылеев был рожден;