Поверженный

— Товарищ Низамиддин! — Голос зовущего отрезвил его. К нему подходил Акчурин.

Низамиддин обернулся к нему с подобострастной улыбкой, сказал:

— Слушаю вас.

— Вы должны выступить с речью у могилы, — сказал Акчурин. — Скажите о бдительности, о необходимости дать отпор врагам революции.

— Хорошо, хорошо, — с готовностью отвечал Низамиддин. — Я постараюсь.

Акчурин отошел от него. Низамиддин немного успокоился, оглянулся по сторонам и вновь зашагал важно и степенно. Он понял, что тайна его еще не раскрыта, что ему верят, раз дают такое важное поручение — слово на похоронах Сайда Пахлавана. Но что он должен сказать? Сначала, конечно, о самом Сайде: сожаления, восхваления, о его геройстве, об убийстве… Потом, может быть, об Асаде? Нет, нет! О нем не надо упоминать… Лучше сразу перейти к вопросу о бдительности, о Назирате внутренних дел, о самозащите и самопожертвовании… Прощай, дорогой друг! Спи спокойно, а мы продолжим твое дело, отомстим за тебя… и так далее… и тому подобное.

На кладбище собралось множество народу. Для выступающих там было сооружено возвышение. Многие столпились у свежевырытой могилы. Митинг открыл Абдухамид Муиддинов и предоставил первое слово Низамиддину. Низамиддин поднялся на возвышение.

— Товарищи, уважаемые братья! — сказал он и на минуту замолк. Взгляд его упал на Гулом-джана Махсума, который стоял неподалеку и смотрел на него выжидающе. Увидев его, Низамиддин сразу позабыл все, что приготовился сказать. Чтобы прервать неприятную паузу, он стал говорить первое, что пришло на язык: — Бог возвестил нам, что всякий, кто погибнет в борьбе за правду, станет шахидом. А станет шахидом, место ему будет в раю. В раю место Сайду Пахлавану. Спи спокойно, дорогой друг, любимый наш товарищ! Мы продолжим то дело, которое не завершил ты…

Тут он услышал, как Акчурин сзади тихо ему подсказывал:

— О бдительности, о бдительности… Низамиддин наконец взял себя в руки и сказал:

— Товарищи! Сайд Пахлаван пал жертвой революционной борьбы. Революция требует бдительности, классовой бдительности. Хотя эмир Алимхан изгнан из Бухары, но осталось еще немало его сторонников. Они могут поднять свои головы и выступить против народа, против революционного правительства. Если мы не будем бдительными, они могут вырвать власть из наших рук, восстановить прежние порядки. Поэтому нужно быть всегда бдительными…

Он долго говорил еще что-то, о чем — потом и сам не помнил. За ним дали слово казию. Это был новый судья, назначенный революционным правительством, но так как он раньше жил в Стамбуле и в арабских странах, то он в своих выступлениях привык ссылаться на авторитет и примеры из религиозных книг. И сейчас он возглашая стихи из Корана, доказывал, что Сайд Пахлаван стал шахидом, и благословлял его.

Покойного сняли с носилок и опустили в могилу. Снова громко зарыдали Мирак, родные Сайда Пахлавана. А когда могилу засыпали землей и остался только невысокий холмик над последним пристанищем человека, снова послышался голос казия, читавшего Коран. Он читал нараспев, жалобно, чтобы сердца присутствующих исполнились печали и сожаления. Все опустились на землю, сказали «аминь».

Этим закончился погребальный обряд.

Люди стали расходиться. Файзулла Ходжаев, Акчурин, Муиддинов уехали в своих фаэтонах. А к председателю ЧК, стоявшему поодаль и следившему, как расходится народ с кладбища, подошел Хайдаркул.

— Ваш начальник захотел выступить, а что он тут наговорил? — спросил он.

— Он почему-то растерялся вдруг, — сказал председатель. — Мне кажется, он кого-то увидел и осекся. Конечно, это неспроста… Приходите вечером — разговор есть.

— Хорошо, — ответил Хайдаркул и отошел от него.

Асо старался успокоить Мирака, Хайдаркул усадил их в фаэтон, и они поехали в город. Мирак остался для Хайдаркула единственной живой памятью о старом друге.

Улица перед воротами дома Сайда Пахлавана была полита водой и подметена. У входа, прижав руки к груди, стояли родственники и друзья покойного и приглашали на поминки.

Во дворе и в мехманхане были приготовлены места для гостей, расстелены дастарханы, расставлены подносы с лепешками и сладостями. И в комнате и во дворе сидели муллы и читали Коран. Квартальный имам, очень скромный, непритязательный человек, сидел во дворе и, во весь голос восхваляя Сайда Пахлавана, просил для него милосердия у бога. Когда поток поминальщиков немного уменьшился, из комнаты вышел важный имам квартала Пои Остона. Сходив по нужде и совершив омовение, он подошел к имаму, присел возле него и сказал:

— Я слышу, вы от всего сердца читаете Коран и молитесь о покойном.

— Что ж нам теперь остается делать — только это мы и можем! — ответил скромный мулла.

— Конечно, теперь мы только это и делаем, — сказал важный мулла и добавил тихим голосом: — Но хотел бы я знать: покойный, перед тем как отдать богу душу, обратился ли к нему, сказал ли хоть слово? Ведь он умер на руках у русских, в больнице Кагана…

— Как бы там ни было, но он погиб, защищая правоверных от пуль мстителей. У меня нет сомнений в том, что он стал шахидом.

— Шахидом считается тот, кто погиб во имя ислама, в борьбе за веру, а не тот, кто…

— Путь ислама — путь к правде. И кто падет жертвой в пути к правде, становится шахидом, в этом нет сомнений, домулло!

— Но, говоря о правде, какую правду вы имеете в виду? — спросил важный мулла.

Не успел скромный мулла рта раскрыть, как вошли с улицы Хайдаркул, Асо и Насим-джан, ведя под руки плачущего Мирака, который все твердил: «Дада-джан».

Мирак пошел во внутренний двор, а остальные сели на суфе. Скромный мулла прочел стих из Корана, все подняли руки и сказали «аминь». Тогда мулла, который знал Хайдаркула, обратился к нему:

— Господин Хайдаркул, на кладбище читали Коран или нет? Хайдаркул тотчас понял смысл его вопроса.

— Да, — отвечал он, — казий Сайд читал, как положено, Коран, и мы похоронили Сайда Пахлавана по всем мусульманским законам и правилам. Сайд Пахлаван был верным мусульманином.

— Говорят, что он скончался в больнице в Кагане… Кто-нибудь из его близких был с ним рядом, когда душа покидала его тело?

— Да, я был там, Козим-заде был, родные Сайда. А что, если мусульманин умрет в больнице, это разве не разрешается религией?

— Конечно, нет, — ответил скромный мулла. — Покойный был верным мусульманином, но лучше, конечно, если в последние минуты жизни рядом находятся свои люди.

Хайдаркул ничего не сказал на это и задумался. А скромный мулла кинул многозначительный взгляд на важного муллу. Тот, чувствуя, что камешки могут посыпаться на его голову, сидел тихо и помалкивал. Но внезапно в беседу вмешался Асо:

— Верующим он был или неверующим, теперь уж все равно — он ушел из жизни. Теперь от наших разговоров он не станет ни мусульманином, ни кафиром. А если бы я был на вашем месте, почтенный, я бы дал совет всему вашему сословию не пререкаться с революционным правительством. Убийством одного или двух большевиков враги не добьются своей цели. Напротив, они вызовут к себе лишь ненависть большинства.

— Вы верно говорите, сын мой Асо, — сказал скромный имам. — Но представители нашего сословия почти все богобоязненные люди, никто из них не выступит против правительства… День и ночь мы молимся за долголетие младобухарцев.

— Конечно, конечно, — подтвердил важный имам.

Хайдаркул, которому вопросы имамов напомнили, что большинство населения Бухары все еще религиозно, услышав слова Асо и ответ имамов, улыбнулся про себя и сказал:

— Кто выступает против правительства, тот выступает против бога и пророка.

— Боже упаси! — сказали оба имама.

— Это так, — сказал Хайдаркул, — но ведь такие люди могут и в мечеть не ходить, и не услышать слова своего имама. Однако Асо прав: если вы будете давать правильные советы вашему сословию, то они дойдут до слуха многих людей, а это небесполезно.

— Мы день и ночь молимся за наше справедливое государство! — заискивающе проговорил важный мулла и встал с места, так как в ворота вошло много людей, пришедших на поминки.