Страница 1 из 13
Опубликовано в журнале:
«Дружба Народов»
2015, №3
Владимир Медведев
Заххок
Роман
Медведев Владимир Николаевич — родился в Забайкалье, на озере Кинон, большую часть жизни прожил в Таджикистане. Работал монтером, рабочим в геологическом отряде, учителем в кишлачной школе, газетным корреспондентом, фоторепортером, патентоведом в конструкторском бюро, редактором в литературных журналах. Автор книги рассказов «Охота с кукуем» («Лимбус Пресс», 2007). Публикации в «Дружбе народов»: «Нечаянная революция»
(о Бухарской революции 1920 года), «Басмачи — обреченное воинство», «Земля разрушенных стен», «Праздник общей беды», «Сага о бобо Сангаке» и др.
Журнальный вариант.
1. Андрей
Налегаю на лопату и выворачиваю...
Ни хера себе! Череп.
Человеческий.
Присаживаюсь на корточки, разглядываю. Ни разу не видел мертвецов. Но это и не мертвец. Кость. Тыква с кривыми зубами и дырами для глаз... И все же такая, наглухо, жалость накатила. «Да, — думаю, — залетел кто-то по-черному. Убили его здесь, голову отрезали и тут же, во дворе, закопали…»
Слышу:
— Чего сидишь?
Поднимаю голову. На краю котлована — пластиковые шлепанцы «найк». Из них босые пальцы торчат. Над ними пижамные штаны в полоску. Еще выше круглое брюхо. А совсем уж в вышине, в утреннем небе — широченная байская ряха. Хакбердыев, хозяин. Вот этот, точняк, и убил. Двор-то его собственный.
Ненавижу таких гадов. Не хозяин он мне, я только пашу на него. Дом строю. А он таращится будто я его собственность.
— Почему не работаешь?
— Череп нашел, — огрызаюсь. — Тут у вас что, кладбище?
Зырит, будто оценивает. Потом этак важно:
— Знаешь, как говорят: под каждым следом коня зарыты две сотни глаз.
Мудрец, блин! Да эта пословица каждому в Таджикистане известна. До нас, мол, столько прошло поколений, что где ни копни — везде лежат сто человек. Нашел себе алиби!
А он переспрашивает вроде как с угрозой:
— Ты понял? — И пальцем указывает: — Это... сюда неси.
Ненавижу когда приказывают. Я не бобик — прыгать из ямы с костью в зубах. Встал и швырнул череп баскетбольным броском. Он принял пас неожиданно четко. Только глазом черным зыркнул:
— Работай давай... Чего стоишь? Копай.
Уходя, обернулся:
— Хорошо работай. Ты ведь Муродова сын? Смотри, хорошо землю копай. А то отца опозоришь.
И отвалил, шлепая «найками».
Я посмотрел-посмотрел, как он, держа череп у бедра будто мяч, шествует по своей усадьбе к дому под виноградником, «Ах ты, басмач, — думаю. — Да гори оно огнем». Плюнул, вылез из ямы и пошел в дальний конец двора, где Равиль и Карл сколачивали опалубку под фундамент. Иду и прикалываюсь: пузо выпятил, шаркаю кедами как хозяин шлепанцами. Подошел и кричу ребятам:
— Эй, почему медленно работаете? Плохо молотком стучать будете, секир-башка вам исделим.
Равиль гвоздь в доску загнал, голову рыжую поднял и спрашивает:
— Чего ты ему пульнул?
— Башку твоего предшественника. Бугра, что старый дом строил. Вот с ним и расплатились...
Короче, рассказал я про свою находку. А им, вроде, без интересу. Карл лишь буркнул:
— Что за череп? С мясом, с волосами?
— Гладкий.
Карл плечами пожал:
— Тогда лет двадцать в земле лежит. Не меньше.
Равиль c ходу встрял:
— Бери уж тысячу.
— Может, и столько. Почва сухая.
Равиль ему:
— А миллион не хочешь? — и мне подмигивает: — Андрюха, да ты первого человека откопал. Могилу святого Деда Адама нашел.
Карл пальцем у виска крутит:
— Думаешь, если Ватан — райцентр, так и рай здесь был?
Равиль языком цокает:
— Э-э, брат-джон, у тебя в голове, оказывается, совсем масла нет. Совсем не знаешь, где живешь. В центре мира живешь. Здесь у нас все было. Райский сад был. Александр Македонский был. Товарищ Саидакрам Мирзорезоев из Совета министров тоже был...
Ну, понеслись стебаться. Хлебом не корми — дай друг друга подколоть.
— Слушай, — спрашиваю Равиля, — как думаешь, зачем он черепушку уволок?
— Кто?
— Ну, этот... басмач... Хакбердыев.
— Спроси чего полегче. Может, похоронит. Националы любят хоронить, им Аллах за это грехи прощает.
— Нет, тут другое что-то. Наверняка улику прячет. Он же бандит.
— Да ну! Просто торгаш.
— По мне, так все торгаши — бандиты.
Равиль усмехается:
— Хорош мудрить, Андрюха. Иди трудись, ищи остальные кости.
— Хорош приказывать, — огрызаюсь. — И так иду.
Ну, блин, тоже мне большой начальник.
Рою и думаю: может, череп и впрямь древний. Но этот-то, басмач, все равно — бандюга. С чего он так гнуснолыбился? «Отца не опозорь». О чем это? Отец ведь тоже собирался что-то сказать. Встретил его вчера на улице. Он торопился, обещал вечером к нам прийти, да не пришел. Я ждал допоздна и еще больше, чем обычно, обиделся. Простить ему не могу, что не понимает, как я к нему тянусь. Раньше даже плакал по ночам из-за того, что он меня не замечает.
Слышу, на улице за забором кто-то сигналит будто ненормальный. И орет:
— Андрей! Эй, Андрей!
Вылезаю из ямы, подхожу к забору. Ну, кто там еще? Белый фургон «Скорая помощь». За рулем — черт худой, усатый, черномазый. Али, водитель больничный, которого все Аликом зовут. Мы с ним вроде как кореша. Кричит из окна кабины:
— Андрей, садись быстро. Поехали!
Он всегда как на пожар. Всю дорогу одно: «быстро-быстро», «давай по-быстрому». А меня злость разбирает. Вчера отец времени для меня не нашел, а сегодня даже машину прислал. Бросай, сынок, дела и — к нему. Быстро-быстро!
— У тебя, — спрашиваю, — лед что ль в жопе загорелся?
— Братан, кончай базарить, — Алик кричит. — Времени нет!
Ништяк себе заход.
— Ну ты, Эйнштейн, пространство-то хоть осталось? — спрашиваю.
С юмором у Али — всю дорогу проблемы. Не врубается.
— Эй, садись, говорю!
— А дальше что? Лекцию о времени прочитаешь?
— Отца твоего убили.
Я сначала не понял. Он по новой:
— Твоего отца! Убили!
Я понял, но не поверил, а когда поверил, время исчезло. И пространство, наверное, тоже. Пока я ехал, за ветровым стеклом висела мутная пелена, в которой растворились и глухие глинобитные заборы на окраине поселка, и высокие тополя вдоль пыльной дороги, и хлопковые поля, расстилавшиеся до дальних гор... Остановились на краю какого-то солончака. Кучка людей.
Рядом — черная «Волга». Я выпрыгнул из кабины. Люди оглянулись, расступились. Отец лежал на спине. Одежда была в пыли и репейниках, будто его волокли по земле. Кровоподтек на пол-лица.
Я вроде бы ослеп. Не видел ближних холмов и дальних гор. Не видел поля, залитого солнцем. Не видел стоящихвокруг. Видел только глубокую борозду поперек его шеи. Тонкую линию, прорезающую вспухшую плоть. Не слышал, как шуршит горячий ветер. Не слышал, как шепчутся окружающие. Потом рядом, как бы за какой-то стеной, кто-то сказал:
— Ну что ж, надо тело забрать.
Сначала я даже не понял смысла. Захлестывало чувство страшной непоправимости. Вытерпеть не было мочи. Меня будто на куски разрывало. Наверное, я зарычал или застонал. Я озирался, словно искал что-то, чего найти не мог. Взгляд наткнулся на районного прокурора. Он внимательно смотрел на меня, будто следил.
— Большое горе, Андрей... Очень тебе сочувствую. Крепись. Теперь что поделаешь?
Кивнул Алику:
— Давай, грузи.
Алик распахнул задние дверцы фургона, выволок раскладные брезентовые носилки и разложил их рядом с отцом. И тут я будто очнулся.
— А следствие?!
— Разберемся, — сказал прокурор. — Следствие проведем обязательно. Но сразу тебе скажу: дело очень трудное. Никто не видел. Свидетелей нет. Очень трудное дело.