Танго

Дмитрий Глуховский

Танго

— Тань, ну? Он из машины вылазит уже!

— Иду! Щас я!

— Да че там делать-то столько? Тебя в унитаз засосало, что ли-то?

— Хамло.

Татьяна наконец отперла. Ресницы у нее были как опахала в руках султановых рабынь, губы — цвета батальонного кумача, развернутого перед решающим боем, в глазах такой блеск, как у чахоточной барышни на запрещенном докторами балу. Волосы вились, приученные бигуди; локон спадал на глаз. Такая вот почти прическа у нее в загсе была пятнадцать лет назад. Груди белые она выложила в десертные чаши вондербра, талию оковала, бедра накрыла синим ночным шелком.

— Вырядилась?

— Открывай иди.

Черный гелендеваген, угластый и суровый, курил сизым дымом в прозрачный октябрьский вечер. За рулем сидел бесстрастный водитель в дешевом костюме, медный будда фэсэошной закалки, а из распахнутой задней дверцы выбирался Филипп. Гелендеваген был ему тесен и неловок, как корсет; но, видимо, именно потому и необходим. Жирный, рыхлый, огромный, Филипп вытекал убежавшим тестом из кубической машины и сразу терял форму.

— Филя! Филька! — Тимур расставил руки пошире и стал спускаться по ступеням.

— О… Тимуррр… О… Танька… Ребята… Привет, — запыхаясь, радовался им Филипп. — Сто лет… Не изменились.

— И еще бы сто лет, если б не фейсбук! — укоризненно-покаянно сказал Тимур. — Но я когда тот твой пост прочел, не сдержался! Не сочти за лесть! Прямо вскипело все!

— Эхххех, да, так-скать, всегда на посту… Часовые родины… Днем и ночью… Хеххх… — лоснящиеся губы Филиппа растянулись сытой улыбкой.

Обнялись; Тимур утонул в Филиппе, в его мягкой груди, в его духах, дурманных и сладких, странно мешающихся с неизбывным запахом пота.

— Тимка. А Танька? Тань, ну иди.

Татьяна улыбалась ему радушно, но неприступно, свысока — с вышины крыльца; и Филиппу пришлось самому ползти к ней в гору.

— Ой, Танька… Ой. Ну ты вот ни капельки… То есть… Даже лучше… Даже намного… Как хорошее вино.

Татьяна тоже утопла в нем, забарахталась. У Филиппа запотели очки.

— Не перегрей… Вино. Ха-ха. Ну! В дом?

Тимур освободил свою раскрасневшуюся жену и потянул Филиппа внутрь. Тот втиснулся — и занял всю прихожую. Снял безразмерный плащ, прикрыл им вешалку. Шумно фыркая, умылся.

— Вот. Давай дом покажу. Кухня.

— Славно.

— Там детская.

— Сколько у вас?

— Двое. Услали к бабке.

— Славно, славно… Двое… А Танька-то молодцом! А, Тань? Молодцом!

— А ты… А у тебя?

— Какое там… Какое, Тань… Все служба, служба.

— Так. Тут гостиная типа, — продолжал Тимур. — А это мой кабинет.

— О! Славный.

Кабинет Тимур не случайно оставил на сладкое. Остальное в доме приду-мала Татьяна, но кабинет был его вотчиной. Сам заказывал у столяра библиотеку, сам собирал книги, сам притащил рабочий стол.

Получился фьюжн: книжные полки как из «Шерлока Холмса», стол державно-номенклатурный, на столе патриотическое пресс-папье и ретрокомпьютер, очаг бутафорский — ЖК-монитор в чугунной оправе; зато книги, наоборот, самые подлинные.

Что можно было найти в кожаном переплете и с золотым тиснением, Тимур собрал, остальное на заказ сделали. Карамзина, Соловьева, Мединского. «Кормчую книгу», «Домострой», «Протоколы сионских мудрецов». Пятитомник «Слов и дел» Путина. «Маленькие трагедии» Суркова. Полное собрание Толстого. Пушкина. Достоевского. Лескова. Новое, правильное — Гоголя. Жизнеописания царей. Сочинения тиранов. Свободное место уплотнил энциклопедиями.

Солидно вышло.

Книги стояли корешок к корешку, и каждая полка построена была как кремлевский полк на плацу: все одного роста, и все будто от одного отца. Нужный том туг ни по теме было бы не найти, ни по алфавиту. Рядом со Сталиным шел Патриарх, а Мединский опирался на «Домострой». Зато монолитно смотрелось, зато стильно — как и должно у нас быть. Пыли на полках не было, но и запаха книжного не слышно было тоже: книги были застеклены и нетленны, как Ленин в своем хрустальном гробу, и так же могли бы долежать в этом застеколье до призыва, до никогда.

— Славно! — отечески улыбнулся наоборот Филипп Тимуру посредством отражения в книжном стекле. — Хорошая подборка. Правильная. Что читаешь?

— Читаю… Сейчас? Интернет сейчас читаю. А это мой… — Тимур кивнул на полки и пошутил. — Мой внутренний мир.

— Да! — колыхнул тремя подбородками Филипп. — Книги! Конечно. Книги это, брат… Ну, хозяйка! Чем угостишь?

А на столе уже ждали салаты с хитросплетениями, благоухала черная икра, стыдливо потело наивное крымское шампанское, и все в целом располагало. Стол был круглым, без углов и преференций, и все за ним как бы были равны; но Филипп подмял под себя половину.

— Вообще, славная дачка! — добродушно резюмировал он, опрокидывая в себя сразу фужер. — И икорка! Как у нас в столовке.

— Еще барашек запечен, — с достоинством сообщила Татьяна.

— Все влезет! — засмеялся Филипп, убирая салаты.

— Ну как ты? Чем ты? — спросил у него Тимур.

— Ну как я… Работаем. Круглое катаем, плоское таскаем, так-скать.

— Враг не дремлет. За всем нужен глаз. А ты? А вы?

— Я-то? Ну я… Ну я в бизнесе покрутился. Под прокурорскими. В общем, ничего так… Дом вот построил. Ну и в Москве, ясное дело… Квартирка. В Строгино. Но… кризис ведь. И бизнес весь, сам понимаешь, в трубу. Даже и под прокурорскими. Вы ведь там за такими делами присматриваете, небось…

— Мы за всем, — заверил его Филипп. — За всем! Мы ведь что? Чтобы все счастливы были! Вот мы для чего нужны. Чтобы никто не ушел, так-скать, обиженным! Хххех. Ведь наша страна на народном счастье стоит.

— В общем, лавочку пришлось прикрыть, — подытожил Тимур. — Ну да ладно. Дети зато радуют.

— Ну да… Да… Дети. На тебя похожи или, Таньк, на тебя?

— На Тимура! — твердо сказала Татьяна. — Сыновья. И такие же упрямые.

— Ну вот видишь… Так что… Водочки негу?

— Обижаешь! — обиделся Тимур. — Танюш, достанешь? Вот, «Православная».

— Право… Славная… Хеххх… Будем. Так вот — видишь… А, ладно. Давайте за встречу просто хотя бы! С какого мы? С две тысячи седьмого?

— Ну да, — закивал Тимур, жмурясь. — Как распустили организацию, так мы в свободное плавание и ушли.

— Хорошие были годы, нулевые! Тучные… Даааа, — Филипп хряпнул повторно. — Видишь… В свободное плавание… Ну в свободное — так в свободное. А я вот остался. Организация… Организацию никто не распускал, Тимка. Вывеску поменяли только. У нас так в стране, знаешь, никакие организации никто никогда не распускает. Но вывески менять надо. Это всегда бодрит.

— Это я… Это мы недальновидно, — признал Тимур, разливая по новой.

— Недальновидно! — ухмыльнулся Филипп. — Но лучшее из организации ты забрал с собой! — и он дружески заглянул Татьяне в декольте.

— Мы молодые еще были, глупые, — покраснела Татьяна.

— Были молодые… И так мало нам надо было… А? Вот ты был, помнишь, Тимка? Командиром звена. И тебе как командиру дали пейджер тогда бесплатно. А? За то, что ты свою пятерку набрал. Меня привел, Танюху… И я вот, честное слово, этому твоему пейджеру так тогда завидовал. Хеххх…

— За нулевые? — поднял стопку Тимур.

— За нулевые! Пейджер, бл*ха… А, Танюх? Тимурка-то был орел! Командир звена, пейджер на поясе! Ясно, в такого не влюбиться нельзя! А?

— Нельзя, — Татьяна пригубила.

— То-то! — Филипп улыбнулся с горчинкой, погладил себя по затылку, по складкам, которые от макушки шли к спине; снял очки, протер. — Хорошие были времена. Все тогда в первый раз было. Пейджер. Мобила. Нокия-раскладушка. Нокия, прикинь? Где она сейчас, эта Нокия… Эх-ма. Машина своя. Корейская, но своя. А? Квартира съемная. Однушка. Но в Москве — и своя! А? Ну и любовь, конечно… Первая… — он подмигнул Татьяне. — Вот это все. И так ведь штырило! Каждый день. А сейчас что… Сейчас новое найди пойди. За что ни возьмись — все было. Машины, квартиры. Женщины. Танюх… Даже женщины — перебираешь их, перебираешь, а такой любви больше не встретишь.