Страница 2 из 28
Но мысль эта была крамольной, и, будучи уловлена кем-нибудь из атлантов, каралась тяжким наказанием для допустившего ее. Нет нужды, что царь Родам уже далеко: ни одна мысль человеческая не ускользает от атлантов, благословение на них и на их отцов и низкий поклон богоравному царю царей Родаму, не удостоившему внимания ничтожную мысль своего преданного раба…
Тем временем царь Родам действительно легко, как верно приметил его провожатый, поднимался все выше и выше. Думы его не отягощались низменными проблемами раба, оставленного в темноте и одиночестве на границе недоступного ему священного пространства с одной стороны, и густого леса, покрывающего основание горы и кишащего дикими животными, – с другой.
Полностью захваченный давно забытым в обыденной круговерти чувством свободы и все возрастающей легкости, царь едва ли не перелетал с камня на камень, чуть касаясь их носком мягкого сапога. Эта телесная легкость проистекала откуда-то изнутри, наполняя собой все тело с его костями, жилами, и только Единый знает с чем еще. Вот уж кажется, что еще одно усилие, один невероятный вздох – и он взлетит.
Царь Родам счастливо улыбнулся. О, это вечно желанное чувство полета! Утерянное предками-титанами, оставит ли оно когда-нибудь их потомков, или, все укрепляясь, приведет их в конце концов к исполнению мечты?.. Мечты о полете в своем истинном и полном значении, как то было ведомо прародителям атлантов: захотел – поднялся в воздух, влекомый одной лишь силой желания, полетел в любую сторону, – а то и просто покувыркался в воздухе от избытка счастья.
Полет прямо в этом теле, тяжелом и грубом по сравнению с телом светящимся, – вот, он уже близок! И не надо будет ни громоздких летательных аппаратов, ни поисков сверхмощных источников энергии, над чем давно бьются лучшие умы да и не только Атлантиса…
Слава Единому, атлантам остался еще полет, но в теле невидимом: высшее Общение, им и только им на земле принадлежащее. Сердце царя вдруг мягко сжалось – опасность, – инстинктивно отметил он. И тут же осознал: опасность нависла над самой этой способностью атлантов. Как ни уходил от этого признания самому себе царь Родам, все же внутренняя дисциплина взяла свое: непостижимые для человеков уникальные возможности атлантов – их жизнь одновременно в трех мирах и вытекающее отсюда свободное владение невидимыми силами природы – находятся на грани исчезновения. Слава Единому, царю Родаму дано право хранить тайну, принадлежащую Высшему, и он уже долгое время защищает свои мысли непроницаемым покровом от вторжений любопытных. Пока еще атланты в самолюбовании и гордости не замечают ничего. Те же из них, которые и ощущают ослабление мыслительного могущества, или непонятные, но скоро преходящие недомогания, никому в них не признаются, и будут затемнять свое сознание от других, что приведет в конце концов к полному и совершенному их отемнению. Так что надежда только на Единого и его милость.
Улыбка исчезла с лица царя, и оно вновь обрело свое привычное беспристрастное выражение. Он сосредоточился: перед ним была последняя преграда, хорошо знакомая по прежним посещениям, – каменная стена, обводящая контуры скалистой вершины. Но царь знал, что она не неприступна: проведя руками по гладкой стене выше головы, он нашел два небольшие углубления, подтянулся, зацепившись пальцами ног за едва ощутимые царапины, – лазать по отвесным скалам не представляло проблемы ни для одного жителя славного острова Посейдонис, составляющего гордость и последний оплот атлантов, – осколка их когда-то поистине необъятной родины, Атлантиды…
Ган, тот самый Ган, которого царь прозвал «торговцем», проснулся, как всегда в последние годы, перед рассветом. Вылив на себя в купальне кадку ледяной воды из источника, отведенного сюда посредством пластических труб, он, отряхиваясь, как морское животное, завернулся в кусок белого льняного полотна и вышел в сад.
Молельня, куда он направлялся, была выстроена здесь еще в незапамятные времена, до Великой Катастрофы, кем-то из его дедов-прадедов. Впрочем, Ган не очень вникал в собственную генеалогию: он знал, что исходит из высокого рода Туров, что племя его причислено к сонму бессмертных, хотя физическим бессмертием не обладал уже давно никто из туров или туранцев, как их называли иноплеменники. Он втайне считал себя потомком самого основателя Атлантиса, хотя доказательств к этому не было никаких: царские архивариусы уже несколько раз намекали ему на это, но он не обращал на их ученые выдумки внимания. Что ж, пусть те, кто ни на что больше не способен, копаются в пыльных фолиантах и без конца рассуждают о чистоте расы и образе жизни!
Образ жизни – усмехнулся про себя Ган, – почему они считают, что образ жизни должен быть одинаковым для всех? Ведь даже боги имеют различные образы, не говоря уже об атлантах и человеках. Значит, и образ жизни каждый может иметь свой собственный и неповторимый. Живу, как знаю, и никто не заставит меня измениться, пока я сам не пожелаю этого. В чем же иначе их хваленый закон свободной воли, о котором все уши прожужжали на непременных храмовых беседах?..
Он подошел к небольшой каменной площадке, невысоко огороженной зубчатой стенкой. Недавно Ган, вразрез с обычаями отцов и в пику царю Родаму, покрыл нежным и гладким мрамором грубые гранитные плиты древнего фамильного святилища, истертые тысячелетними поклонами и оттого потерявшие достойный вид. Он также поставил здесь, под драгоценным резным балдахином, статую своего бога – нововведение, на которое он первый из Атлантиса осмелился открыто. Но он намеревался идти дальше, уже объявил в узком кругу, что ко дню своей свадьбы с красавицей Хитро присоединит к мужскому божеству его супругу, богиню Тиннит, Тинатин, если быть точным.
Словно тень взмахнула крылом перед его лицом, и Ган вздрогнул. Он вспомнил внезапно, что его много раз уже предупреждали о том, что нельзя произносить имени бога или богини. На то они имеют подставные имена, псевдонимы, чтобы вибрациями священных звукосочетаний не тревожить без надобности высочайшую Сферу и не вызывать ее невольно возмущения, которое на неподготовленного и невежественного вопрошателя может навлечь разрушительные энергии.
Ган поспешно пробормотал слова о прощении и сложил ладони вместе, как его учили. Но мысли увлекали его все дальше, словно ему нужно было доказать что-то самому себе, определиться в чем-то, вызывавшем постоянную неуверенность.
Да, он показал всем, поставив бога Баала (это имя означало всего лишь «Владыка» и могло быть отнесено к любой категории богов и атлантов, уж это Ган успел узнать) в своем семейном тофте-святилище, что отошел от веры истинных атлантов. Но на что ему эта вера, приносящая только воображаемый почет от толпы человеков – и ничего больше? Какое облегчение ощутил Ган, признавшись себе самому в том, что не признает веры атлантов, и, мало того, – не обладает их непостижимым могуществом. Еще отец Гана, бывало, сокрушенно качал головой, обсуждая с его матерью будущее их сына: «Закрыт он, на то воля Единого, закрыт от Высшего…» На что супруга его, задетая намеком на собственное происхождение, более человеческое, чем божественное, отвечала: «Не он один, повелитель мой!» И что значит – «отошел от веры»? Не вернее было бы сказать, что идет по той же дороге, но отдает дань почета и другим богам, расположенным как бы на обочине Единого?
Да, когда-то и его предки общались с Наивысшим, – этот тофет тому доказательство, – но жизнь-то идет вперед, все меняется! Нет на земле больше богов, остались одни человеки… Ну – и атланты, которые для человеков должны быть как боги. Оттого-то, видно, так ярится царь Родам, что боится признаться в том, что сам становится человеком, так же, как и все атланты. Ему легче, конечно: кровь его наиболее чиста изо всех потомков бога Посейдона, сына титана Крона. Но и труднее ему в то же время: он со своими нечеловеческими, прямо скажем, способностями без конца «попадает невпопад», как укорила его недавно жена его, царица Тофана. То не нравится ему, что кто-то не сумел омолодиться вовремя, – как будто это так просто в наше время! – то подумал кто-то не совсем приличное да посмел при нем, царе великом…