В огненной купели

Алексей Корюков

В огненной купели

Кержаки – кто они?

Довольно часто в литературе и в кино, в дореволюционное время и в годы советской власти, и в наши дни, их изображали неистовыми, замкнутыми аскетами с взглядом исподлобья, с аршинной бородищей, которые за свою веру могут дойти до безумства и жестокости, даже до убийства своих близких. А, как они пытают своих единоверцев или иноверцев! Ну, чисто злодеи с садистскими наклонностями. И такие уж они фанатики и отупевшие от молитв личности, что не знают в своей жизни ничего: ни игр, ни развлечений, ни любви, ни творчества, лишь знают с утра до вечера поклоны бить да о своей старой вере спорить. Одним словом, стараются изобразить этакими немного сдвинутыми юродивыми. Следует заметить таким авторам, что у старообрядцев не принято вступать в спор о вере, особенно с еретиками, ибо спор – есть грех. В таких случаях они просто замолкают и уходят.

На Урале их называют по-разному: кержаками, раскольниками, староверами, старообрядцами. Думаю, что самое правильное – староверы, так как мы православные христиане старой веры, не пожелавшие принять церковную реформу середины семнадцатого века, проведённую патриархом Никоном и царём Алексеем Михайловичем Романовым.

Я тоже родился в старообрядческой семье – так мы себя называли в своей родне, в большом уральском селе Быньги, что в шести километрах от Невьянска. Родился в 1941 году, когда почти половину населения составляли кержаки, как нас называли православные, как бы дразня, но мы на это не обижались, а, наоборот, даже гордились своей верой, почитая себя истинными христианами.

Родни у нас было более ста человек, не считая самую дальнюю и сватов – иноверцев, так как мои старшие три сестры вышли замуж за православных. Это были фамилии: в Быньгах – Корюковы, Коробейщиковы, Хохловы, Казанцевы, Сапожниковы, в Невьянске – Кирьяновы, в Верхних Таволгах – Матвеевы, в с. Южаково – Южаковы. В основном, это – родня по отцовской линии, но были родственники и по матери. Мой отец Савва Ефимович и мать Агафья Фёдоровна носили до свадьбы одну фамилию – Корюковы, которая довольно часто встречается на Урале, в Сибири и в Поволжье.

Мы с моей с женой – Светланой Сергеевной – организовали в социальной интернет-сети «Одноклассники» группу однофамильцев. За несколько дней нам откликнулось 285 человек, и не только с Урала, но и с Севера, с Востока, из Сибири и даже из других стран СНГ. Но интересно, что предки многих были всё-таки с Урала, Поволжья и с Севера. Думаю, что большинство из них были старообрядцами.

Были у нас в родне и своеобразные интересные личности. Часто вспоминаю старшего брата матери дядю Лифантия Фёдоровича. Он жил бобылём в своём родительском кирпичном доме на берегу реки Нейвы, недалеко от кладбища. Их семья в старые годы, до революции, была зажиточной по тем временам, они имели маслобойную фабрику. Конечно, фабрика – это слишком крепко сказано, скорее, это было небольшое строение, похожее на баню, где давили конопляное и льняное растительное масло. Но что поделаешь – фабриками у нас называли в то время и столярные, и сапожные мастерские, и гончарные, и пимокатные домашние помещения, где в свободное время производили ту или иную продукцию. Народ не любил сидеть без дела, когда на огороде и в поле заканчивались сезонные работы.

Дядя после смерти родителей забросил это производство, так как, вернувшись с первой мировой войны, не женился и жил один бобылём. Девушку, которую любил, выдали замуж, и он дал себе обет безбрачия. Были, да и теперь есть, такие упорные однолюбы. А был он очень интересный, упорный старик, весьма серьёзно относился к своей вере и не совсем серьёзно к своей жизни. Он не признавал достижения науки – радио, телефон, а позднее, телевизор и кино – считал их бесовскими штучками.

– Это дьявол говорит и показывает себя, так он нестойких заманивает в свой ад! Ты, Сейко, – он почему-то так звал меня, видимо от слова Алексейко, – не ходи в кино, не поддавайся на эти бесовские штуки, своим умом живи! Ты парнишка баскинький, не дурак, память у тебя хорошая, читай больше и думай о жизни, может чего и добьёшься. Вон твой отец нигде не учился, так научил его один еврей немного читать и считать, а остальное Савва сам дошёл своим умом, жил, да книжки почитывал. В армии дослужился до старшего унтер-офицера, а здесь – до председателя колхоза. А всё потому, что книжки читал!

В начальных классах я не отличался хорошей дисциплиной и послушанием, и часто моя учительница Клавдия Дмитриевна ставила за поведение тройки или, в лучшем случае, четвёрки. Не все дети старообрядцев были в школе и на улице тихонями и послушными детьми. Узнав об этом, мой старший брат Авдей, вернувшийся после войны с флота, решил меня приструнить, заявив, от явной переоценки своих педагогических знаний, полученных на службе, что, мол, с такими отметками лучше не приходить домой. Я целый день старался вести себя смирно, но на последнем уроке сорвался и получил за поведение двойку в дневнике. Как на грех, это было 30 марта – в мой день ангела. Помня слова брата, я не пошёл домой, а направился к дяде Лифантию.

Старик, услышав мои проблемы, озабоченно посмотрел на меня и, почесав свою седую бороду, махнул рукой.

– А-а! Ничего! Молодец, что пришёл! – Он помолчал минуту и тихо, как бы по-свойски, добавил, – я сам, в твои годы, таким сорванцом был, на голове ходил. Ничего, переживём!

Он словно был рад моему приходу, видно скучно было старику одному в большом кирпичном доме. Он надел чистую русскую рубаху-косоворотку, кожаные сапоги, смазанные после зимы ароматным дёгтем, овчинный полушубок и свою поношенную фетровую шапку, после чего мы отправились с ним в сельпо, где дядя купил мне гостинец – кулёк конфет «подушечка» и печенья, всё-таки именинник пришел к нему в гости.

Вечером мы с ним поужинали, и он опять начал сказывать о своих сражениях.

– Пушки-то у нас были огромные – тощий солдат залезет в ствол. Мы вчетвером таскали снаряды на носилках, как ухнет – земля трясётся. А охраняли нас уральские казаки. Однажды напали ночью австрийцы, а часовой наш, молодой казак, выстрелил из винтовки, затем выхватил шашку и давай крутить вокруг себя, так никого и не подпустил, пока его товарищи не выручили… А однажды, как шарахнуло по ним снарядом, дак только руки и ноги по воздуху летели… Да, греховное это дело – война! – грустно закончил он.

И он задумался, как бы погрузившись в прошлое, словно сейчас ничего для него не существовало.

– Дядя, а ты кого-нибудь убил на войне?

Старик вышел из своего оцепенения, строго посмотрел на меня.

– А кто знает, куда наши снаряды летели, может и в людей! Давай спать!

Самая грамотная в нашей родне по вопросам веры была тётка Анна Коробейщикова, самая старшая после смерти моего отца, который скончался в 1946 году. Невысокая, расторопная и мудрая своим природным разумом, она говорила не торопясь, тихо, но без запинки, ласково смотря на меня своими чистыми добрыми глазами.

– Мы все, почитатели истинной христовой веры, пришлые в этих краях, здесь же раньше язычники дикие проживали. После Никоновой реформы это случилось. Мы – оброшные, с реки Керженца, где наши прадеды дали клятву не изменять своей вере, поэтому и зовут нас кержаками, как бы дразнят так, а мы гордимся этим прозванием. Молимся же двуперстным крестом, в часовнях или дома, без священников, вот так, – и она старательно складывала мои детские пальчики в двуперстие и учила, как правильно креститься и делать земные поклоны «по писаному». – А те, кто ходит в церковь, те православные никониане, крестятся трехперстием, «щепотью», не так, как мы. У них попы ведут молитву, а у нас – батюшка, выбранный от всей общины. Мы много потерпели, и от разных властей, и от церкви, от тех старых времен до теперешних…