Любовь и небо

Довольная и счастливая Светка лежала у меня под боком, удобно положив головку на моё плечо. От её светлых волос исходил тонкий аромат ландышей и манящий, возбуждающий запах желания.

– Тебе не кажется, что наступило время испытаний кровати на прочность, – прижимаясь к ней, ласково спросил я.

– Кажется, дорогой, – прошептала она в ухо, и я немедленно загорелся, поспешно освобождая её от остатков одежды. Затяжной поцелуй сопровождался ласками груди и более интимных частей тела, а когда стало уже невтерпёж, мой торчащий, как на крыле самолёта, « солдатик», с удовольствием нырнул в недра моей богини.

– Тише, тише, – успокаивала Светка, охлаждая не в меру разбушевавшуюся стихию, – раздавишь. А это теперь, мне кажется, противопоказано.

Времени на ответ не было, но когда страсти улеглись, и я отдышался, вернулся к оброненной ею фразе:

– Что значит «противопоказано»?

С полминуты Светка молчала, а потом, словно извиняясь, жалобно произнесла:

– Кажется, я беременна…

– Ты уверена? – повернулся я к ней лицом с вспыхнувшей радостью.

– Мне кажется – да. Ну, ты знаешь, если месячные прекратились…

Я не дал ей договорить и осыпал в темноте благодарными поцелуями:

– Ай, да молодец, Светка! Ай, да гигант! Значит, скоро мы будем жить втроём?

– Да.

– И у нас будет сын?

– Да, я тоже хочу мальчика.

Я быстро поднялся с постели и начал одеваться.

– Ты это куда? – с подозрением спросила жена, приподнявшись.

– Не опоздать бы на первый поезд. В Ленинград, конечно. За коляской.

– Вот дурачок, – довольная шуткой, рассмеялась Светлана. – Ложись спать. Утро вечера мудренее.

…Дыма без огня не бывает. И это правильно. Волна сокращений личного состава ВВС докатилась и до нашего полка. Прежде всего, она обрушилась на молодые кадры. Нас выдёргивали по одному, проводили оздоровительную профилактическую беседу об укреплении обороноспособности страны и без лишних разговоров предлагали два варианта: увольнение в запас или альтернативную службу в Ракетных войсках. Всякое инакомыслие отслеживалось как поверхностное понимание текущего момента и политическая близорукость. Столь жёсткие условия диктовались крайним дефицитом времени на проводимую акцию, вошедшую в историю под ёмким названием «миллион двести».

Три четверти офицеров нашего выпуска из Прибылово, Смуравьёво и других авиационных гарнизонов с лётной работой расстались навсегда. В нашем полку строю осталось только девять. Я недоумевал, почему основной удар пришёлся по молодёжи, а руководящий состав остался нетронутым. Видимо, не созрел для осознания государственных интересов?

Но более всего было обидно за тех, кому до пенсии оставалось дослужить год – полтора, а то и несколько месяцев. Этих тоже выгоняли, не считаясь с обстоятельствами. Чтобы уцелеть, остаться в седле, люди шли на всякие ухищрения, вплоть до подсиживаний, оговоров, анонимных доносов. Никогда раньше в авиации не расцветал так пышно и не давал столь обильных плодов принцип « ЧЧВ», человек человеку – волк. Принцип – самый гнусный, мерзкий и чрезвычайно опасный. Как будто какая – то сторонняя вражеская сила специально всколыхнула дерьмо с самого дна аморальных отходов. Меня, как других, на «ковёр» не вызывали, может быть потому, что имел красный диплом, но, как и все остальные, я жил, как будто попал под бомбёжку, уцелеть под которой можно только по воле случая.

В частях стали происходить кадровые перестановки. Вместо исключённых из списков личного состава стали приходить лётчики из других расформированных полков, люди постарше в званиях, и повыше в классной квалификации. Наш знаменитый гвардейский истребительный полк переименовали в истребительно – бомбардировочный, а меня понизили в должности.

В принципе я не возражал. Обидно только, что всё произошло за моей спиной, и о том, что я стал рядовым лётчиком, мне сообщили в финчасти при получении денежного содержания.

В поисках лучшей доли рузья покидали Сиверскую. Володя Романов подался в гражданскую авиацию, Олифиренко завербовали в кадры КГБ, навсегда исчез с горизонта Саша Балабриков.

Натянутые до предела нервы стали сдавать. Взвинченный и раздражённый, я приходил домой, пытаясь обрести покой с любимой. Но Светка меня не понимала. Занятая заботой о будущем ребёнке, она скептически относилась к моим сомнениям и легкомысленно судила о ближайшем будущем. Я злился на это, и наши отношения впервые попали на оселок отчуждения.

Интимные дела тоже не годились ни к чёрту. Светка всё реже и неохотней шла на контакт, агрессия её против моих поползновений всё более обострялась. Теоретически я её понимал, но потребность в женщине не давала покоя. Мне её катастрофически не хватало.

Как – то раз после полётов мой неугомонный техник Витька Шапорнёв, тонко реагируя на моё состояние, плеснул в солдатские кружки неразбавленного спирта, используемого на самолётах для чистки приборного оборудования, без обиняков пригласил:

– Давай, командир, хлопнем, чтобы дома не журились.

Впереди ожидались выходные, и я, поколебавшись секунду, проглотил обжигающую, почти не пахнущую алкоголем, жидкость. Тёплая волна разлилась по всему телу, ударила в голову и отодвинула все проблемы на задний план. Мне действительно стало легче дышать, и жизнь показалась намного проще.

Вечерело. Я неторопливо шагал домой, когда почти у входа в жилую зону меня остановил знакомый женский голос:

– Эй, ковбой, в какую сторону скачешь?

Старая подружка Вера стояла в сторонке и с улыбкой смотрела в мою сторону.

– О, сколько лет, – обрадовался я, шагнув ей навстречу. – Ты что, на перехвате работаешь?

– За что ты мне нравишься, ковбой, так это за прямоту. Верно, тебя поджидала.

– Что, приспичило?

– Тоже верно. Пойдём, ковбой, пришла пора освежить наши добрые отношения. У меня для такого события и бутылочка припасена.

– Предусмотрительная, – одобрил я. – А как на счёт нравственности? Я ведь, как ты наверняка знаешь, женат.

– А одно другому не помеха. Я же не покушаюсь на твоё семейное счастье. Так, баловство, каприз, если хочешь.

Почти не колеблясь, я решительно произнёс:

– Тогда вперёд!

И мы бодро зашагали к дому Верочки.

Двухчасовое отсутствие мужа Светкой зафиксировано не было. Нас часто задерживали на всякого рода мероприятия, и она стала привыкать к не лимитируемому рабочему времени офицера. К тому же дома я её не застал, была у подруги.

Утром я поделился своими сомнениями в потенциальной возможности своего увольнения из армии, но выбор дальнейшей судьбы она решила отдать мне на откуп:

– Дорогой, не поверишь, но в авиационных делах ничего не соображаю. Делай, как считаешь нужным.

Я ещё раз прикинул положение, в котором оказался. Пока оставался на плаву. Очевидно, этому способствовали два обстоятельства: мой красный диплом об окончании училища и определённые успехи в полётах. Но тотальное истребление молодого лётного состава в частях достигло своего апогея. Ещё одна волна, и меня, как щепку, смоет в открытый океан. В жизни надо уметь упреждать ожидаемые события. Только в этом случае можно оставаться хозяином положения. Но для этого просто необходимо заставлять себя думать. Ошибка неудачников, на мой взгляд, состоит в том, что из – за своей природной лени они предпочитают дрейфовать во времени вместо активных действий во спасение. И формулировочку выбрали для себя подходящую: чему быть, того не миновать. Очень удобно и не обременительно.

Мне не хотелось падать на голые камни. Мне хотелось подстелить соломки. И роль соломки, на мой взгляд, могла сыграть вертолётная авиация. Уволенным в запас ребятам предлагался и такой вариант. Будь я вертолётчиком – и не было бы проблем. На худой конец, можно было бы устроиться и в гражданской авиации. Дурачком был, когда не поддался уговорам «купца». Ребята, покинувшие когда -то предбанник истребительного училища, теперь уже старшие лейтенанты. И о дальнейшей судьбе головы у них не болят, потому что вертолётчики сейчас в фаворе.