Страница 1 из 2
Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
— Проходи.
— Мне нужно…поговорить.
— Потом.
Губы сжимаются в тонкую бледную линию, а его пальцы крепко сдавливают предплечье, толкая внутрь комнаты. Отпусти он меня, я бы полетела сразу на кровать, но А-27 держит меня мертвой хваткой, не давая и шевельнуться.
— Мне действительно нужно поговорить, — начинаю, осторожно поднимая глаза на его лицо.
Грубоватое, покрытое мелкими шрамами, бровь порезана в паре мест после очередной бойни с Иными. Правая рука главнокомандующего. Предводитель элитного отряда Machine. А-27 не знает жалости, как говорили в моем блоке.
— Неужели это настолько неотложный разговор, RD-16? Я слишком давно тебя не видел.
У него низкий, бархатный и властный голос, как и у каждого из Machine. Его имя произносить вслух страшно так же сильно, как и имя главнокомандующего. Опускаю глаза вниз, неловко скользя взглядом по просторной светлой рубашке с парой старых кровавых пятен.
Зажимаюсь, стесняясь своего серого платья и босых ног. Сектор Pure полон людей, чье сердце за всю жизнь может принадлежать лишь одному человеку. Плечо жжется, сильнее, чем всю прошлую неделю, которую я пыталась прятаться от Machine, дни и вечера проводя в блоке Vicious, пытаясь найти среди разрисованных человека, который сможет свести татуировку. Сможет убрать с моего плеча небольшой крест из двух стрел, встречающихся своими наконечниками.
— Нет, — медленно мотаю головой, — прости.
— Так-то лучше.
Толкает меня на кровать, и, падая, я слышу щелчок щеколды. Тут же поднимаюсь к изголовью кровати, в очередной раз оглядывая небольшую комнату, предоставленную для А-27.
Machine чуждо большинство эмоций, а по словам Pure, они и вовсе не имеют сердца. Вот только у него есть сердце, и оно бьется, равномерно и спокойно, как и у каждого безжалостного убийцы. Расчетливо, холодно, как движется секундная стрелка часов, отбивая удар каждую секунду.
Я ненавижу его. Ненавижу всем сердцем, всей своей плотью, побаиваясь той боли, которую А-27 причиняет мне каждый раз, что я прихожу в его блок. Проникаю тайком, посреди ночи, каждый раз страшась оказаться пойманной, отправленной на позорную стену и быть засмеянной в собственном блоке.
— Ты сегодня, — медленно подходит, небрежно снимая рубашку и обнажая торс, испорченный многочисленными шрамами, полосами, проходящими по всей груди, — другая.
— Такая же, — отвечаю, вжимаясь в изголовье кровати и обхватывая коленки, — много работы.
— Напомнить тебе, что ты должна мне? — немного раздраженно.
У А-27 волосы цвета пшеницы, что растет в паре километров от блоков, согреваемая солнечным теплом. Ее колосья такие же твердые, жесткие, а его глаза больше похожи на лед, что бросают в баре в алкогольные коктейли.
— Не стоит, — тихо, едва вздрагивая, когда он присаживается на край кровати.
В тот день было холодно, в бар, в попытках согреться, проникало большое количество людей, и многие посетители были из блока Vicious. Разрисованные с ног до головы, слишком общительные и легкомысленные, любители крепких напитков и связей на пару ночей.
Им было нужно мое тело. Теперь оно принадлежит ему.
— Что с тобой? — пытаясь добавить голосу больше заинтересованности, но Machine никогда не сможет чувствовать это, понимать эмоции так же сильно, как Pure.
Мы с ним полные противоположности: жалкое, слабое и слишком чувствительное тело, которое уже больше трех месяцев оказывается под ним, словно подстилка для его твердого стана.
Быть шлюхой больно, но А-27 не понимает этого, забирая все, что хоть как-то привлечет его внимание. В тот день я могла пойти по кругу у Vicious, по рукам их общины, слишком любвеобильной и полной гармонии. Теперь моего тела касаются лишь одни ненавистные мною руки.
— Назначили в земельный район.
— Выполнила норму?
— Да.
— Тогда тебе положен один выходной, — слегка сощурив взгляд, — останешься… у меня утром.
— Нет, — отвечаю немного резче, чем хотелось.
Злится. Сжимает челюсти до неприятного скрежета, от чего мурашки скользят по коже спины, забираясь под поясницу.
— Останешься, — наклоняется ко мне, приблизившись, — у меня.
Молчу, боясь разгневать его еще сильнее, и, сверкнув глазами, парень резко хватает меня за ногу, притягивая к себе и нависая над моим телом. Резко и быстро, как хищник, склонившись над своей жертвой, касается моего носа своим, изучая пойманного зверя.
— Останешься, — повторяя, шепчет на ухо, холодно и спокойно, — у меня.
Тут же его рука лезет под подол платья, немного варварски поднимаясь по бедру к белью и срывая одежду с тела, быстро раздвигая мои ноги и устраиваясь между них. Его губы сухие, когда касаются шеи, обжигая кожу и заставляя меня слабо вздрогнуть. Руки тянутся к его торсу, волосам, желая зацепиться за последнюю возможность подавить его полный контроль. В этот раз А-27 не возражает, не обращая внимания на мои жалкие попытки не подчиниться ему.
Каждый раз, словно заново, отзывается болью где-то внутри, а тихий стон заглушается его ладонью, прижатой к губам. Стенки между соседними комнатами тонкие, хлипкие, а правой руке главнокомандующего не нужны слухи и проблемы.
— Молчи, — немного резко, входя полностью и вынуждая меня кусать его ладонь в желании заглушить чертову боль.
Ненавижу его. Ненавижу и чувствую себя жалкой подстилкой, что парень будет использовать, пока я ему не надоем. Machine приносят удовольствие лишь две вещи: убийства и секс. И если первое ему предоставляется государством, то второе А-27 получает с помощью меня.
Когда дышать носом становится слишком тяжело, он убирает ладонь с лица, переместив пальцы на талию и сжав ее, почти что до болезненного хруста, придвигая мое тело к своему максимально близко.
Движется медленно, внимательно следя за моим лицом, телом, реакцией на очередной толчок и его силу. Контролирует все, что происходит.
Мои пальцы впиваются в его спину настолько сильно, что А-27 слегка ухмыляется, будто боль, приносимая моими царапинами, выглядит игрушечной по сравнению с его многочисленными ранениями.
Воин. Лучший воин Легиона.
— Алек, — шепчу, судорожно дыша и чувствуя обжигающую слезу, скользящую по щеке вниз.
— Молчи.
Он ненавидит свое имя. А-27, по его мнению, звучит гораздо мужественнее и страшнее, чем второе имя, данное при рождении. Словно парень не хочет иметь никакой связи с семьей, в то время как остальные желают отыскать своих родителей, хоть это и запрещено законом.
Ненавижу его. Ненавижу.
Пытаясь ослабить боль, сосредотачиваюсь на его шее, где, прямо под ухом, видно перекрестье стрел, но от этого становится лишь душнее и жарче.
— Алек, — вновь начинаю, но парень недовольно рычит, сильнее пронзая податливое тело.
— Рейчел, — отрывисто, — не заткнешься, я тебя оттрахаю до полусмерти.
Угроза действует, и я нервно дергаюсь снова, слегка приподнимаясь к его лицу. Его губы… горячие. Он тут же отстраняется, следуя своему принципу — не целовать губы — но я не могу остановиться, жадно прикасаясь к нему снова и снова.
— Какого…? — отталкивая меня и надавливая на плечо, прижимая его к твердому матрасу.
Стону, не выдержав боли в месте татуировки, получая за свой слишком громкий всхлип пощечину и вновь замолкая.
Он не останавливается, наоборот, использует мое тело по максимуму, пока не получает желанной разрядки, не обращая внимания на маленькие капли, застывшие на глазах. Ненавидит, когда я плачу. А я ненавижу его.
Когда он опускается на кровать рядом со мной, я продолжаю лежать на месте, все еще тихо всхлипывая и проклиная эту машину убийства, желая уйти из этого места как можно скорее. Но А-27 сам сказал, что я останусь у него на ночь, и страх сковывает мои ноги, не разрешая сделать и шага.
— Переворачивайся, — произносит, едва дав мне отдышаться.
— Ты чудовище, Алек, — отвечаю тихо, сквозь зубы, на что парень сам толкает меня на живот, вновь задевая больное плечо, и, чтобы не выдать себя, я кусаю губу, подставляя ладонь к подбородку.