Страница 4 из 72
Он был уже опытным парижанином, имел опыт и чутье. Поэтому вряд ли верил в добродетель барышень, которые в одиночестве поднимаются в полночь в омнибус, чтобы отправиться в столь поздний час на Монмартр.
Ему захотелось узнать наконец, без обиняков, чего ему ожидать от этой девушки, и он наклонился немного, чтобы рассмотреть с близкого расстояния лицо этой столь упорно спящей девушки, но единственный фонарь в салоне, который агонизировал с самого начала поездки и в этот момент, наконец, окончательно потух, и интерьер омнибуса погрузился в полную темноту.
Юноша нагнулся, чтобы прикоснуться к лицу девушки, и наконец увидел, что она была бледная, как алебастр, и не было заметно никакого дыхания из её приоткрытого рта.
Художник вытащил одну из её рук, которые до этого оставались в муфте, и обнаружил, что эта рука была ледяной.
—
Она упала в обморок, — прошептал он. — и нуждается в помощи.
И он тут же позвал кондуктора, который ответил равнодушным голосом:
—
Мы уже почти вокзале. Не стоит останавливаться из-за такой малости.
И в самом деле, ведомые кучером, грезящим о тёплой постели и мягкой жёнушке, лошади, мечтающие о стойле и мешке овса, резко прибавили и омнибус в одно мгновение достиг площади Пигаль.
Молодой человек, испугавшись, пытался поднять несчастного ребёнка, который рухнул в его объятия, но она сползала с его рук назад, абсолютно инертная, и только тогда он понял, что жизнь навсегда покинула это бедное тело.
—
Вот мы и прибыли, месье, — сказал кондуктор, который принял их за двух влюблённых. — Очень жаль будить вашу даму. Но мы не следуем дальше. Это конечная. Вы должны спуститься… если только ваша дама не захочет спать в омнибусе.
—
В могиле она будет спать, — закричал ему в ответ смуглый красавец. — Разве вы не видите, что она мертва?
—
Хорошо! Я понимаю, что вы шутите, чтобы развлечься… для собственного удовольствия. Но тогда, правда, вам следует знать, что это не очень удачная шутка. Она не принесёт вам счастья. Никогда нельзя шутить со смертью!
—
Я и не собирался шутить. Я вам ещё раз повторяю, что эта женщина холодна, как мрамор, и что она не дышит. Подойдите ко мне и помогите мне её вытащить из омнибуса. Я не в состоянии это сделать один.
—
Она не должна быть однако, судя по её виду, тяжёлой… Хорошо, если она заболела, я вам помогу, ведь мы не можем оставить её здесь, конечно.
На этом глубокомысленном умозаключении, кондуктор неохотно решил подняться в салон, где смуглый художник делал все возможное, чтобы удержать на руках тело несчастной девушки. Сотрудник транспортной компании также вошёл в омнибус, и втроём им не составило никакого труда вынести это хрупкое тело. Зал ожидания вокзала ещё не был закрыт. Они внесли девушку внутрь и положили её на скамью, после чего молодой человек поднял дрожащей руку вуаль, которая скрывала половину лица мёртвой девушки.
Она была удивительно красива-настоящее лицо Богородицы Рафаэля. В её больших черных глазах больше не было пламени, но они были открыты, и в них застыло выражение невыразимой боли. Она должна была ужасно страдать перед смертью.
—
Это правда, что она выглядит неважно, — пробормотал кондуктор, — Что, она действительно умерла?
—
Да, и прямо во время поездки! И вы этого не заметили? — воскликнул сотрудник транспортной компании, который присоединился к ним в это время.
—
Нет, да и господин, который сидел рядом с ней, ничего не увидел. Она не падала … держалась на сиденье… только не дышала. Это странно… но это так.
—
Внезапный прилив крови, может быть … или что-то сломалось в её груди.
—
Я думаю, что её убили, — сказал смуглый художник.
—
Убили! — машинально повторил кондуктор, — О! Нет, это невозможно, на ней нет ни одной капли крови.
—
И потом, — добавил сотрудник компании, — если бы её кто-то убил в омнибусе, другие пассажиры бы это легко заметили… увидели.
—
Ей от силы восемнадцать лет… Это максимум. В этом возрасте не умирают так внезапно, — сказал молодой человек.
—
Вы доктор?
—
Нет, но …
—
Ну, тогда, вы знаете не больше нашего. И вместо того, чтобы бросаться такими фразами, вы должны пойти позвать полицейских. Мы не можем держать мёртвое тело на вокзале. А вот и полицейские… легки на помине.
Действительно, два стража порядка в это время заворачивали в их сторону с бульвара, двигаясь по тротуару размеренным шагом. Кондуктор позвал их, и они пошли к ним без особой спешки, потому что вряд ли подозревали, что дело того стоило. И когда они увидели, о чем шла речь, это их тоже не сильно взволновало. Они переговорили с кондуктором, и старший из них по званию вполне серьёзно сказал, что такие несчастные случаи здесь не редкость.
—
Но этот месье утверждает, что её убили в омнибусе, — сказал мужчина в фуражке с гербом, на котором была пропечатана большая буква О, заглавная буква названия компании омнибусов.
—
Я ничего не утверждаю, — ответил смуглолицый художник. — Я только сказал, что смерть её выглядит более чем необычно. Я весь рейс сидел перед этой бедной девушкой, и я …
—
Тогда вас завтра вызовут в комиссариат полиции и вы расскажете там все, что вам известно по этому поводу. Назовите мне ваше имя.
—
Поль Амьен. Я художник, и я живу в этом большом доме, который вы можете видеть отсюда.
—
А… это тот, в котором живут только одни художники. Хорошо! Я его знаю.
—
Кроме того, вот моя визитная карточка.
—
Достаточно, месье. Комиссар выслушает вас завтра утром, но вы не вправе оставаться здесь. Мы обязаны закрыть станцию, и мой товарищ должен отправиться в участок, чтобы попросить прислать сюда людей с носилками. К счастью, это будет сделано быстро, поскольку зимой нет времени и возможности сидеть на террасе кафе на площади Пигаль, так что легко найти свободных служащих. Если бы мы оказались в такой ситуации летом, здесь бы уже в дверь ломилась целая толпа народу.
Этот старый солдат говорил так уверенно, что можно было не сомневаться, что у него уже имеется большой опыт подобных трагических событий, и Поль Амьен начал сомневаться в правильности своих собственных оценок.
Идея о том, что было совершено преступление, пришла к нему не понятно почему, и он вынужден был признать, что факты совершенно противоречат его утверждениям.
Тело девушки не имело никакого очевидного повреждения, а во время поездки он не видел ничего, что позволило бы ему предположить, что бедный ребёнок был ранен.
"Решительно, у меня слишком богатое воображение, — сказал он про себя, оставляя пассажирскую станцию, чтобы подчиниться мудрому запрету стража порядка. — Я вижу мистерию, тайну в этой истории, а ведь все могло быть гораздо прозаичней, чем я придумал себе. Какой — нибудь банальный случай, что сотнями происходят ежедневно. У этой девушки вполне могло быть заболевание сердца… разрыв аневризмы, сразивший её, как удар молнией. Это ужасно и несправедливо, что такая нелепая смерть настигла такую прекрасную и молодую девушку, но я ничего не мог поделать, и мне не стоит тратить своё время на безосновательные домыслы. Я должен закончить картину для Художественного Салона, а не тратить свои усилия на бессмысленные размышления. Хватит того, что я сам напросился на допрос к офицеру полиции, которому я не могу сообщить ничего серьёзного, и который, скорее всего, будет смеяться над моими причудливыми идеями, если я вдруг начну ему рассказывать о возможном убийстве, совершенном… Кем, черт возьми?… Этой благородной дамой, которую я заменил на её месте на углу улицы де Лаваль… и как?… без сомнения, своим ядовитым дыханием… абсурд… но жизнь не может погаснуть, как свеча.»
Служащий уже закрывал ставни окон станции, а младший из полицейских побежал искать мужчин, чтобы перенести тело. Другой полицейский встал перед дверьми станции, чтобы не пускать внутрь любопытных, если таковые объявятся. Кондуктор словоохотливо, взахлёб, рассказывал ему, как он первый заметил, что девушка была больна. Кучер остался в своём кресле, с большим трудом сдерживая лошадей, мечтающих о стойле в конюшне с мешком овса.