Страница 1 из 34
Сказания вьетнамских гор
Перевод с вьетнамского Н. Никулина
Издательство
«Художественная литература» Москва 1970
Перевод под редакцией
С. ХОХЛОВОЙ
Предисловие Н. НИКУЛИНА
Художник Г. КЛОДТ
Эпические сказания народа эдэ
Сорок лет назад впервые было записано и опубликовано «Сказание о Дам Шане» народа эдэ, в котором необычность поэтической образности и содержания сочетается с архаичностью фольклорных традиций и самой жизни, подчиненной матриархальным обычаям.
Четверть века спустя последовала публикация другого сказания, в предисловии к которому Ж. Кондоминас, известный французский этнограф, с сожалением отмечал, что остальное эпическое наследие эдэ безвозвратно утрачено. Ученый, однако, ошибался. Заботу о культурном наследии всех национальностей Вьетнама после Августовской революции 1945 года взяла на себя народная власть. В 60-е годы благодаря труду и таланту фольклористов ДРВ было подготовлено к печати и издано около десяти сказаний эдэ, сохранившихся в живом бытовании.
Знатоками эпоса у эдэ в большинстве случаев являются старики. Почти каждый из них может рассказать полюбившийся отрывок. Но целые сказания помнят немногие. Вот их-то и приглашают наперебой то в одно, то в другое селение. Платы за свое выступление сказитель не берет, а довольствуется угощением.
С наступлением вечера все селение собирается в большом доме послушать сказителя. Особенно многолюдно бывает после сбора урожая, когда все освобождаются от хозяйственных забот в поле или в лесу.
Сказитель усаживается на помосте, возле очага, зажигаются светильники. Начинается спектакль своеобразного «театра одного актера». О таком спектакле рассказывает вьетнамский фольклорист Дао Ты Ти.
С трех сторон вокруг сказителя усаживаются слушатели. Первые его слова: «А сказание о Дам Шане, которое вы хотите послушать, соседи, доподлинно таково…» — еще тонут в шуме, но через несколько мгновений слушатели затихают, они напряженно следят за жестами и мимикой сказителя. Его лицо по ходу повествования меняется: становится то печальным, то радостным, то гневным. Он то напевно декламирует, то поет, подражает трубным крикам слонов, рычанию тигров, журчанью горных ручьев, гомону птиц. В комических эпизодах слушатели громко смеются, рассказчик же либо смеется вместе со всеми, либо умолкает, дожидаясь, пока не утихнет смех.
Бурные исторические события и потрясения, которые пережил и переживает Южный Вьетнам в последние десятилетия — Августовская революция, антиколониальная война Сопротивления, борьба с американской агрессией, — в корне изменили некогда замкнутую и застойную жизнь горных селений. Исчезли либо нарушены многие из давних традиций и обычаев. Все реже собираются люди послушать сказителя. Эпос вытесняется из жизни общины, и если в старину исполнение сказаний считалось ритуалом, то теперь их пересказывают главным образом в домашнем кругу, для детей. Идет процесс упадка эпической традиции, еще недавно игравшей важную роль в духовной жизни эдэ, народа, по сути дела, и сейчас бесписьменного, для которого фольклор, и прежде всего эпос, был единственным доступным ему словесным искусством. Постепенно эпические сказания эдэ забываются, исчезают вместе со стариками, знатоками эпоса. В памяти потомков сохраняются только сюжеты, а образность эпоса, его стилевые особенности либо совсем стираются, либо претерпевают изменения. Архаические слова и обороты речи, ставшие непонятными, заменяются новыми. Резко сокращается число повторяющихся словесных формул — так называемых «общих мест». Этот упадок эпической традиции в большей мере отразился на втором из помещенных в книге произведений — «Сказании о Дам Зи». Определенной «модернизации» подверглось и содержание сказаний: так, при пересказе эпоса были опущены эпизоды, в которых божества произносят наставительные речи, воспринимаемые современным сказителем как образец нелепости и косности.
Центральное место в эпосе занимает героический образ богатыря, по своей воле идущего на подвиг — будь то былинный Илья Муромец или богатырь Дам Шан из сказания народа эдэ, вождь, который «носит на голове двойную повязку, а на плечах мешок из звериных шкур».
Но если былинная застава богатырская стоит на защите всей земли русской, утверждая идею патриотизма, то герои сказаний — вожди племен, — естественно, представляют не народ и отечество, а роды, «свои селения». В этих образах воплотилось идеализированное представление о могучих защитниках «людей селения», а также о ревнителях родовых обычаев, об искусных и смелых воителях, способных отомстить врагу, захватить чужое добро и пленников — рабов.
Как и во всяком архаическом эпосе, в сказаниях эдэ опоэтизированы не только воинские подвиги, но и труд, который рисуется как богатырское деяние, а образ самого богатыря нередко ассоциируется с мифологическими первоучителями людей. Архаичен в сказаниях идеал селения, восходящий к представлениям родового общества, где все члены общины живут в богатстве и довольстве. «Каждый знает — и кто на западе живет, и кто на востоке живет, — как богато селенье Дам Зи, как здесь много гонгов из бронзы, узорчатых кувшинов, — все знают, что здесь в изобилии рис и вино».
Общинники ревниво оберегают равенство всех членов рода. На вопрос прохожего, где дом вождя, люди селения отвечают: «Откуда здесь взяться вождю? Мы равны меж собою, как воды в ручье, как арековые пальмы в роще».
Сказания эдэ сохраняют живую связь с мифологией и примитивными верованиями. Дам Шан, житель Земли, добирается до обиталища богов — небесного селения Айдис. Почитаемое божество появляется среди людей.
На языке эдэ сказания именуются «кхан», что означает «воспевание», «восхваление». Это название, пожалуй, свидетельствует о том, что развивались сказания из песен, которые воспевали реально существовавших богатырей. Вполне вероятно, что образы богатырей в эпосе имеют историческую основу.
Важную роль в сказаниях играет «драматический» элемент, так как любое сказание состоит в основном из диалогов и монологов и его легко превратить в действо.
Художественные образы в сказаниях навеяны красотой тропической природы Вьетнама. Сравнения нередко как бы образуют целые цепочки: «Шла она — словно феникс летел, словно ястреб над равниной парил, словно воды бежали в горном ручье». Представления о красоте, передаваемые этими сравнениями, бывают весьма своеобычны: «Что ни шаг, надувается юбка от ветра, будто наседка, которая хочет цыплят защитить, распушив свои перья…» Сравнение, даже когда речь идет об абстрактных понятиях, ощутимо в своей материальности:
«Когда шел внизу, мимо свай, под мостом, моя храбрость была величиной с золотую чашу, когда я к тебе поднимался, она стала величиной с серебряный таз, а когда я вошел, в твои покои, моя храбрость стала велика, как кувшин вина, который слона стоит».
Метафоры, как это свойственно фольклору, являются скорее своеобразными иносказаниями, имеющими тенденцию превратиться в символику: «Баньян, растущий у ручья», говорят о вожде племени.
Как и в любом эпосе, важную роль играют повторы. Дважды похищают жену у Дам Шана, и дважды вступает он в смертельный поединок, чтобы вызволить ее; много раз испытывают свою силу и ловкость три брата из «Сказания о Дам Зи». Повторяющиеся эпические формулы взяты из церемониала приема гостей. И в наши дни у народа эдэ, например, учтивый хозяин, скромно приглашая гостя к еде, произносит те же слова, что героиня «Сказания о Дам Шане»: «Отведайте моего риса, который плесенью пахнет, поганой похлебкой моей не погнушайтесь…» Эти слова не портят гостю аппетита, и, отведав угощения, он с той же скромностью отвечает: «Так сытно я никогда еще не ел. Дома один огурец грызу три года. А одного арбуза мне на три жизни хватило бы».