Страница 1 из 2
A
Марокканский цикл — одна из самых ярких страниц в творчестве замечательной русской художницы Зинаиды Серебряковой. Буйство красок, радость бытия, пряные запахи, растворенные в жарком африканском воздухе. И героини этой восточной сказки — прекрасные, полные неги и покоя «ню»…
Смена, 2015 № 08
Ирина Опимах
Марокканские красавицы Зинаиды Серебряковой
Ирина Опимах
28 ноября 1884 родилась Зинаида Евгеньевна Серебрякова.
Марокканские красавицы Зинаиды Серебряковой
1928 год начался как всегда — трудно, в уже ставших привычными поисках денег, заказов. Зинаида Серебрякова жила в Париже уже 4 года — она отправилась во Францию, получив большой заказ. «Мне было двенадцать лет, когда моя мать уезжала в Париж, — вспоминала Татьяна Серебрякова. — Пароход, шедший в Штетин, стоял на причале у моста лейтенанта Шмидта. Мама была уже на борту. Я чуть не упала в воду, меня подхватили знакомые. Мама считала, что уезжает на время, но отчаяние мое было безгранично, я будто чувствовала, что надолго. На десятилетия расстаюсь с матерью».
Зинаида действительно собиралась вернуться в Россию, где остались ее четверо детей и мать, но… Все сложилось иначе. (Сашу и Катю позже — в 1925 и 1928 году соответственно — удалось переправить к ней в Париж, но мать с Женей и Таней жили в России. Это страшно мучило и угнетало художницу.) Уютный мир ее детства — усадьбы Лансере и Бенуа, где царил покой, где все занимались живописью, музыкой, ее обожаемый муж, покинувший ее так рано (Борис Серебряков умер в 1919 от тифа), ее такая радостная, заполненная искусством юность рядом с ее знаменитыми родствен никами, столь много сделавшими для русской культуры, — все это осталось в прошлом, в воспоминаниях. А теперь ей уже 44 года, рядом с ней — двое ее детей, в России — двое других детей, по которым она страшно тосковала, и ее мать, которой уже не хватало ни здоровья, ни просто жизненных сил растить внуков и сопротивляться ударам судьбы. Все те небольшие деньги, которые Зинаиде удавалось зарабатывать, она делила на две части — оставляла себе на необходимые расходы, а оставшееся отправляла в Россию. А работу найти было ох как нелегко — у нее ведь даже не было французского гражданства, и ни на какие официальные заказы она не могла претендовать.
Стены и башни Марракеш. Марокко
Но иногда отцы более успешных эмигрантских семейств заказывали ей портреты своих жен и дочерей, и тогда в доме появлялись деньги. Правда, так было не всегда. «Непрактичная, делает много портретов даром за обещание рекламировать, но все, получая чудные вещи, ее забывают, и палец о палец не ударяют», — писал о ней Константин Сомов. Случалось и так, что ее модели оказывались вполне свободных нравов и соглашались позировать нагими. Художнице очень удавались эти женственные, светящиеся «ню».
Отдыхающая негритянка. Марракеш
Какие-о ее работы попадали на выставки. Несколько полотен были выставлены на большой международной вы-ставке в Брюсселе, открывшейся в мае 1928 года и приуроченной к открытию нового Дворца искусств. Русский отдел представляли полотна старых мастеров — Д. Левицкого, К. Брюллова, А. Иванова, а также современных живописцев, «мирискусников». «Русские не только понравились, но, по общему мнению, намного „лучше всех“», — писал С. Маковский. Высоко оценили и картины Серебряковой. Три или четыре ее работы были проданы, что, считал Сомов, «очень поможет в ее почти хроническом безденежном положении».
Во время выставки Зинаида познакомилась с богатым и очень любящим искусство бельгийцем, преуспевающим промышленником, да к тому же еще и бароном Броуэром. Он пришел в восторг от ее двух «Обнаженных» и тут же заказал ей портреты своей жены и дочери. Летом она отправилась во Фландрию, жила в его уютном доме в очаровательном, средневековом Брюгге и писала портреты домочадцев барона.
Броуэру картины понравились, но особенно ему нравились ее ню, и он решил сделать художнице подарок — месячное путешествие в Марокко, находившееся тогда под протекторатом Франции: проживание в отеле, транспорт, переводчика. и деньги на ежедневные расходы. Ну а взамен он получит работы, которые она напишет в Марокко — не все, а те, что ему особенно придутся по душе.
Этюд женщины
Ну что ж, подумала Серебрякова, у нее наверняка останется еще что-то, картины можно будет выставить в Париже и неплохо заработать на модной в те годы восточной теме, и художница согласилась.
Так в декабре 1928 года она оказалась в Марракеше. Выяснилось, что барон — владелец огромных плантаций и роскошного дворца, окруженного живописным садом. Фонтаны, колокольчики, горы вдали, услужливые слуг, ставящие на стол восточные яства, пышные цветы. Одним словом, она оказалась героиней восточной сказки! И можно было не думать о деньгах… В Марракеше время словно застыло, остановилось. Зинаида часами бродила по центру города, по старинным улочкам, в руках у нее были карандаши и альбом, и она рисовала выразительные лица уличных музыкантов, толкователей Корана, гадалок, а еще — сценки на базаре, верблюдов, дома, за стенами которых шла совсем иная, непостижимая для нее жизнь. В конце декабря 1928 года Серебрякова писала из Марракеша Е. Е. Лансере в Москву: «В этой чудесной стране такая радость для глаз! Меня поразило все здесь до крайности — и костюмы самых разнообразных цветов, и все расы человеческие, перемешанные здесь, — негры, арабы, монголы, евреи (совсем библейские) и т. д. Жизнь в Марракеше тоже фантастическая — все делается кустарным образом, как, должно быть, было и 1000 лет назад. Я вот уже две недели как здесь, но так одурела от новизны впечатлений, что ничего не могу сообразить, что и как рисовать…Взяла себе вчера проводника, араба, говорящего по-французски, 10 франков в день, чтобы ходить со мной по городу, т. к. одной никак нельзя: запутаешься в лабиринтах уличек и еще попадешь в запретные для европейцев места. Дорога от Касабланки до Марракеша совсем гладкая и напомнила мне даже нашу Курскую губернию, но, подъезжая к Марракешу, вдруг начинается Африка — красная земля и пальмы, а вдали снежная цепь Атласа, но очень далеко, так что почти всегда закрыта облаками. Марракеш же весь розовый и совершенно ровный, без гор и холмов… Я думаю пробыть здесь еще три недели, а потом домой, т. к. каждый день стоит мне больше 100 франков (отель 75 франков в день), а очень хотелось бы пожить здесь подольше. Так много хотелось бы сделать, но ничего до сих пор не нарисовала, и каждый день ложусь в отчаянии и решаю уехать, а утром опять не нагляжусь на эту удивительную картину жизни».
И она пыталась все это запечатлеть на бумаге, весь этот шумный, пряный мир восточной сказки, в которую она попала благодаря барону Броуэру. Только вот писать портреты не получалось, Коран запрещал изображать человека. «Как только сядешь (в углу улицы, всегда, впрочем, смрадном) рисовать, так женщины уходят; арабы же не желают, чтобы их рисовали, и закрывают свои лавочки и требуют на чай — 20 или 10 франков за час!!! Вообще… каждый шаг здесь стоит ужасно дорого (это американцы противные напортили своими долларами)».