Страница 1 из 7
Тимур Максютов
Про звезду (сборник)
Путь
Зверь был огромным.
Гладкая шкура раздутого пузырём тела мокро блестела на солнце, длинная гибкая шея несла крошечную по сравнению с остальным туловом голову – не меньше лошадиной.
Николка замер: хотелось убежать на нижнюю палубу, забиться в тёмный уголок.
Наташка всунула тёплую ладошку, прошептала:
– Страх-то какой!
И присела, прячась за бортом.
Николка сглотнул комок, приосанился. Кому-то подражая, протянул басом:
– Не боись! Он травоядный.
И вправду, голова монстра вынырнула из воды с пучком водорослей в пасти. Зверь прикрыл от удовольствия и так маленькие глазки, начал жевать.
Наташка осторожно поднялась. Поглядела, спросила:
– Это как? Меня-то не сожрёт?
Наташка мала ещё. Читать толком не умеет. А Коля уже в школу ходит, есть там урок такой – «береговедение». Про разных зверей давеча учитель рассказывал.
Начал было объяснять малолетней, чем хищники от травоядных отличаются – подошёл дядька Опанас, прикрикнул строго:
– А ну, мальцы, чего тут шлындаете? Дуйте в курятник, дерьмо убирать.
Николка вздохнул. Внизу темно, всё знакомо и неинтересно, а в курятнике ещё и нещадно воняет. Сплюнул по-взрослому, произнёс:
– Ладно. Пошли, что ли?
Наташка доверчиво кивнула, двинулась следом.
Ладошку горячую так и не убрала из николкиной.
Куры на насестах сидят, бормочут сонно. Петух увидал людей, сердито заквохтал. Голову набок склонил, на Николку посмотрел: клюнуть или погодить?
Решил погодить.
Коля петуха побаивался, но присутствие Наташки обязывало. Прикрикнул:
– Но-но, не балуй!
Взял совок, начал дрянь в ведро собирать. Нашёл в сене яйцо – хоть и в какашках, а будто светится изнутри. Показал девчонке:
– Вот из него цыплёнок вылупится.
Наташка ахала, удивлялась. Учить её некому: у неё папка сгинул, ещё когда ящеры корабль штурмовали. А мамка после того совсем плоха: брагу пьёт да бойцов в свой закуток водит, не до ребёнка.
Николке страшно нравилось мир открывать, а кому-то про то рассказывать – ещё больше. Лучше Наташки друга и не придумаешь.
Вот и сейчас даже о вони забыл: говорил, а Наташка закрывала ладошками веснушчатые щёки, распахивала от удивления зелёные глазищи.
И про то, как плывёт Ковчег уже много лет, никто и не знает толком – сколько. Река сама несёт на своей бурой спине, только иногда приходится ворочать тяжёлыми вёслами – чтобы опасную мель миновать или перекат.
И про то, что если зима холодная – покрывается вода прозрачной бронёй. Тогда лёд сдавливает корабль так, что трещат сложенные из дубового бруса борта, а старшие ходят по нижним палубам со свечами, глядят – не протекло ли.
И про то, как пристают к земле, чтобы посеять жито и картошку, дождаться урожая и дальше плыть. Это – самое опасное: появляются сухопутные враги, на воде обычно нестрашные. И хищный зверь, и злой человек.
И про Хвалынское море, которое ждёт в конце пути.
Где вместо воды – сладкое молоко и мёд, а берега – из сахарных пряников.
Наташка внимательно слушала, задумчиво накручивая на розовый пальчик рыжие кудряшки.
Только один раз перебила.
Спросила:
– А в том море волшебном, на берегу – мой тятя ждёт меня?
Долго тёмный лес тянулся вдоль реки. Отпугивал мрачной стеной. Думал о своём, чужаков не ждал.
Лишь однажды прилетела из-за деревьев чёрная стрела. Вонзилась в борт, дрожа от злости. Ниткой береста к древку примотана, а на ней – страшные знаки нацарапаны. Неведомые, непонятные.
Старшие уже стали нервничать: пора пахать и сеять, тёплая земля разнежилась в ожидании семени, а просвета в чащобе нет.
Когда потянулась поросшая зелёной весёлой травой целина – обрадовались. Вывалились на верхнюю палубу, опустили в тёмные буруны толстенные вёсла: каждое – на шесть человек.
Ватаман, дядька Сергий, ерошил седую бороду заскорузлыми пальцами. Орал то на кормчего, то на гребцов:
– Право, право держи, балбес! Эй, некузявые, правая – греби, левая – табань!
Столкнули в воду тяжеленный камень-якорь. Спустили баркас, на нём – одетые в доспехи разведчики. Глаза настороженно глядят сквозь личины, руки сжимают топоры и мечи.
Вышли на берег, осторожно ступая ичигами с отвычки: мокрый податливый песок так не похож на ровную сосновую палубу.
Рассыпались цепью, скрылись за береговым косогором.
Оставшиеся ждали, обхватив толстый борт побелевшими пальцами – жёны, дети и просто товарищи.
Уже к вечеру вернулись, старшой махнул рукой: всё в порядке.
Повеселели на Ковчеге, зашумел ватаман:
– Эй, пошевеливайся! Спускайте лодки.
Снял тяжёлый шлем, поклонился в пояс, перекрестился:
– Здравствуй, новый берег. Прими нас ласково.
– И на небо смотри. Всегда смотри. Коли темнеет посреди дня – жди беды, буря идёт.
Николай кивнул. Тронул отрастающую бородку. Навалился на кормило – Ковчег нехотя, неторопливо начал поворачивать тупой нос на стремнину.
– Толковый ты. Выйдет из тебя кормчий.
– Дядя Опанас, а в книгах про звёзды написано, про навигацию. Только я ни одного созвездия не узнаю, что там нарисованы.
Старый шкипер снял треуголку, почесал лысину.
– Нам штурманское дело сейчас без надобности. Плывём, пока река несёт. Вот до моря доберёмся – тогда, может быть, и пригодится.
– А звёзды?
Опанас вздохнул.
– Ты поменьше бы всякую ерунду читал. Эти книги в древнюю эпоху написаны. Когда небо ещё не менялось каждую неделю, и Луна всего одна была.
Коля не удержался. Спросил о том, что давно мучило:
– Получается, от нас и не зависит ничего? Направление-то только одно – вниз по течению.
Кормчий покачал головой.
– В незапамятные времена люди думали, что имеют свободу – куда плыть. И где они все?
Николай не знал, что ответить. Вгляделся – и вскрикнул.
– Дядя Опанас! Вон, видишь? Блестит.
Далеко впереди, над берегом, возвышалась сияющая сетчатая конструкция – высотой в полнеба.
Шкипер оттолкнул от кормила, прохрипел:
– Зови ватамана! И старосту Бориса. Бегом!
Охранник спросил строго:
– Куда, салага?
– К ватаману.
Поправил на груди автомат, кивнул:
– Дуй.
Вниз по трапам, скрипя рассохшимися ступенями. Вторая палуба, третья.
Пусто, сыро, только редкие крысы шныряют. Последняя остановка экипаж вчетверо проредила.
Сначала какие-то шальные напали. С пиками и аркебузами. Кричали на незнакомом языке, палили из пушек – еле отбились. Пшеничные поля все повытоптали; осталось ждать, когда овощи созреют, внутри ограды посаженные…
Потом – на железных повозках, плюющихся огнём. И – страшные птицы с ними. Ватаман велел с нижней палубы тяжеленный ящик притащить. Николка сам крышку топором сбивал – и сейчас помнит, как блеснули грозные железяки, густо смазанные маслом.
Собрали пулемёт, установили на треноге. Первую же огромную птицу сбили. Разглядывали с ужасом кожистое полотно, натянутое на чёрные трубы – удивительно прочные и лёгкие. И скорчившегося мёртвого пилота: лицо без носа и глаз, мелкие кривые зубы-шипы, синей кровью сочащиеся пулевые отверстия…
Половина бойцов осталась у ограды лежать. Лёгкие времянки полыхали, швыряя горстями искры – много домашней птицы погибло в огне, а скотина – вся.
В перерыве между атаками ватаман приказал отходить к берегу, бежать на Ковчег. Тогда-то вода реки забурлила – толстые чёрные хлысты хватали за ноги, утаскивали в глубину, разбивали лодки…
Николай успел краем глаза увидеть, как упала за борт Наташка – бросился за ней, как был, в ободранном бронежилете и тяжёлых берцах. В непроглядной тьме, кишащей безглазыми тварями, нащупал тонкую руку, выдернул на поверхность. Грёб к высокому борту корабля, каждую секунду ожидая, что вцепятся в тело шипастые зубы.