Страница 1 из 49
Чей мальчишка?
Художник В. Тихонович
Часть первая
Выстрелы на Друти
Дозорная сосна
Еж вылез из-под колючего куста крыжовника, поднял кверху поросячью мордочку, понюхал воздух и затопал к яблоне, царапая когтистыми лапками землю. Под яблоней он свернулся в клубок, дернулся, а когда вскочил на ножки, на его иголках торчало зеленое яблоко-падунец.
Прячась в картофельной ботве, Санька пополз на коленках к яблоне. Подкрался к хитрому ежу и затаился.
А тот, не замечая Саньки, поддел на колючки еще один падунец и засеменил к бане.
Одряхлевшая баня, похожая на омшаник, прикорнула возле плетня в саду, греет на солнышке земляную спину. На крыше поселились кусты лебеды, и даже лопух машет оттуда сизыми лапами. Ее давно не топят по субботам: дручанцы построили общую баню, возле речки она, неподалеку от больницы. Санька туда бегает мыться: когда один, а выпадет случай — с отчимом. Однако и эта, подслеповатая, все еще стоит у плетня. Стежка к ней зарастает ушастыми лопухами, но в черной ее утробе до сих пор живет банный дух: от каменки пахнет горьковатым дымком, березовыми вениками.
Под трухлявыми стенами наерошились кусты крыжовника. Тянется к самой застрехе пекучая зелень крапивы. Туда и шмыгнул со своей ношей дотошный еж.
Санька раздвинул колючие заросли и увидел под углом бани неглубокую нору. Заглянул туда, а там — ежиное гнездо. В нем — дымчатые клубочки… Четыре… Потрогал рукой ежат — иголки мягкие, не колются. Взял на ладонь одного. Прячет острую мордочку зверек, поджимает розовые ножки к животу, натягивает на них игольчатый тулупчик. Фукает… Ишь, сам с букашку, а уже стращает. «Подрастут — возьму одного в избу», — решил Санька.
Он посадил ежонка в гнездо и только тут спохватился. Где ежиха? Обшарил глазами кусты — нету. И вдруг — шорох под плетнем в зарослях молочая. Шагнул туда — она. Смотрит на Саньку черными бусинками, пугает его:
— Пфук… Пфук…
Падунцов на колючках уже нету. Где же они? Ага, вот куда спрятала! У плетня в траве кладовочка… Запасает еду.
Надо Владику показать ежиное гнездо. Небось, завидовать будет. Это тебе не воробьишки, что живут у него за наличником. Воробей — птица домашняя, под каждой стрехой гнездо вьет. А вот еж да еще с ежатами… Попробуй найди его гнездо!
Санька выбежал за ворота, недоумевает: на улице — угрюмая тишина и людей не видать почему-то. Никогда так тихо не было в воскресные дни в Дручанске. Обычно гармошки целый день играют, девчата «Лявониху» отплясывают. А нынче… Мимо двора прошла соседка Дарья, утирает передником заплаканные глаза. Что случилось?
Он юркнул обратно в калитку, в сенцах на пороге столкнулся с матерью. У нее тоже на ресницах дрожат слезы. Санька хотел спросить, что произошло, но в это время из горенки, где висел репродуктор, послышался тревожный голос диктора:
— …бомбили наши города… Севастополь… Киев… Минск…
Санька таращит недоуменные глаза. Почудилось ему, что ли? Мать положила теплую ладонь Саньке на голову:
— Война, сынок… — Голос у нее дрожит, лицо помрачнело. — Немцы напали. Утром. В четыре часа…
Санька беспокойным взором обшаривает подворье. Отчима ищет.
— С лошадьми он. Беги к нему. Небось, ничего не знает.
Кивает зеленой головой голенастая сосна» Качает Саньку: вперед — назад, вперед — назад»».
Он сидит на горбатом суку верхом, обняв руками теплый, пропахший живицей ствол. Ему неудобно качаться на корявой кривулине, но он не торопится сползать вниз. Отсюда, с кудлатой макушки дерева, хорошо видать шоссейную дорогу — всю в заплесках солнца. Она убегает, расталкивая хвойные урочища, на запад, туда, где тяжко и глухо охает земля.
— Что, Сань? — слышится снизу нетерпеливый голос.
Под сосной, задрав кверху рыжую, как подсолнух, голову, стоит Владик — Санькин закадычный дружок. Он тоже учился в пятом «Б» и перешел в шестой тоже с одними четверками. Вместе они ходили на Друть удить язей. Есть у них под старой ветлой заветная заводь. Там на зорьке в розовой воде шастают красноперые рыбины. Сторожко ходят возле привады. Однако за весну немало их, разинь, попало на кукан.
А нынче рыболовам не до язей. Третий день дозорят тут, на сосне, что стоит на отшибе возле безлюдной дороги. По очереди взбираются на высокое дерево и обшаривают маревную даль настороженным взором.
Далеко за лесными чащобами стучит по закрайкам неба страшенными кувалдами война. Небо там то громыхает, словно катят с бугра порожнюю бочку, то надрывно гудит, то вдруг задребезжит, как расколотый колокол, что висит на дряхлой колокольне в Дручанске.
Иногда вверху, едва видимые глазом, тяжело пролетают бомбовозы. Падают куда-то за лес, в синюю яму, куда не достает Санькин взор. Оттуда ветер приносит рваные раскаты грома. От подземных толчков вздрагивает сосна. А потом в небо лезут лохматые султаны дыма. Издалека они похожи на огнедышащих чудовищ. Саньке кажется, они шагают напрямик по лесной чащобе сюда. Вон поднимают свои горящие лапы…
— Ну что? — опять подает голос Владик.
Санька молчит. Он поворачивает голову и смотрит на Дручанск.
Деревянный городок пригрелся в утренних лучах в широкой котловине. Он весь перед Санькиным взором, как на ладони. Вон школа на бугре, на самом выезде из райцентра. А дальше, за мостом, под шатровой крышей — райисполком. Посередине двора старый явор растопырил кривые руки. Рядом с явором колодезный журавель поднял кверху деревянную шею. Будто высматривает что-то в неспокойном небе. А вон кто-то маячит возле лошади. Видно, Санькин отчим, Герасим… Кажись, Гнедка к колодцу ведет… Гнедко — послушный, ласковый конь. На нем удобно ехать и без седла: спина у коня широкая, с ложбинкой, мягкая… Мальчишки завидуют Саньке. Еще бы! Проскачет верхом на Гнедке, как заправский конник…
Не дождавшись от Саньки ответа, Владик карабкается по сосне вверх. Ему тоже хочется увидеть, какая она там, война. Небось страшно — штыками колют, танками топчут…
И вот они оба уже на самых верхних сучках. Один на кривом, седластом — сидит, другой чуть-чуть ниже стоит на коротком толстом отростке, обняв одной рукой сосну.
— Горит что-то. — Санька кивает белокурой головой в ту сторону, где весь горизонт зарос черными кустами дыма.
— Угу… — цедит сквозь зубы Владик, то и дело поглядывая на дорогу.
Вдруг Владик весь съежился, втянул рыжую голову в плечи.
— Чего ты? — спросил Санька.
— Глянь… Едут…
Санька бросил взгляд на дорогу и замер.
За мостиком желтое русло гравейки запрудили военные повозки. Первые подводы уже спускались с пригорка на мостик, а из-за поворота, из-за приземистых елок, столпившихся у дороги, выкатывались еще и еще. Обоз растянулся на целую версту.
— Немцы… — Владик пугливо засуетился, сползая на нижний сук.
— Погоди, — отмахнулся Санька. — Кажись, наши…
Подводы медленно приближаются к сосне. Лошади тяжело переставляют натруженные ноги, едва тянут на бугор фургоны с поклажей.
Рядом с каждой подводой шагает ездовой, понукает вожжами заморившихся коняг. За плечами винтовки со штыками. На фургонах сидят и лежат вповалку. У кого голова обмотана бинтом. У кого руки обкручены. А с передней повозки торчат запеленатые в марлю ноги — короткие, толстые, как березовые обрубки… На пилотках рдеют алые звездочки. В середине обоза над фургоном, как огромное птичье крыло, взмахивает белое полотнище с красным крестом посредине.
— Красноармейцы, — сообщил Санька и заторопился вниз. — Раненых везут…