Из двух зол

========== 1. Заслуженное наказание ==========

«— Он Уилфреда будет бить.

— За что?

Роберт повёл плечами:

— Не знаю. Он не сказал. Рассердился и приказал связать Уилфреда. И он… — Роберт нервно хихикнул, — и он долго-долго уже связанный ждёт…

— И Вождь не объяснил за что?

— Я лично не слышал.

… Роджер <…> замер, прикидывая возможности безграничной власти».

© Уильям Голдинг. «Повелитель мух».

Тонкая лиана размеренно свистела в умелых руках Роджера, заставляя племя ёжиться и втягивать головы в плечи. Ральф и сам каждый раз внутренне содрогался, когда слышал звук удара плети по коже и сдавленные крики, сопровождавшие их. Происходящим наслаждались лишь двое: Роджер, наносивший удары, и Вождь, сидевший на своём возвышении: величественный, размалёванный, увешанный ожерельями из косточек и зубов (свиных, не человеческих, конечно).

Маска не могла скрыть его улыбки. Он был доволен происходящим, наслаждался зрелищем. Его племя стояло перед ним пристыженное и напуганное, охотники толпились у подножья его своеобразного трона, его верный пёс, лучший друг хлестал плетью провинившегося. Крики, разносящиеся над крепостью, заставляли племя трепетать. Эти крики и хлёсткие удары были знаками его безграничной власти.

Верные охотники не вздрагивали и не ёжились при щелчках лианы, но и не упивались расправой. Седрик, «малыш» Мориса, взял еду без разрешения, а Джек был скор на расправу, особенно в том, что касалось воровства. Морис никак не выказывал беспокойства (а может быть, его и не было вовсе). Седрик провинился и получал заслуженное наказание, так что переживать за него, а уж тем более показывать это переживание при Вожде было бы глупо. Подставляться перед Джеком из-за воришки охотник не хотел.

Джек следил за Морисом пристально. Его всегда интересовала реакция охотников, когда наказывали их мальчиков. Потому что самих охотников, конечно, никто не наказывал. Когда били малыша-одиночку, было довольно скучно: все они одинаково вскрикивали и сжимали зубы, чтобы не зареветь. Зато за чьими-то малышами наблюдать было интересно. Они, конечно, тоже держали себя в руках, да и Роджер стегал не в полную силу: был бедняга, которого он забил насмерть, и Джек приказал ему держать себя в руках. Поэтому удары были болезненные, но не сдирали кожу лоскутами, а так, только оставляли красные кровавые полосы. Охотничьи малыши жалобно смотрели на своих хозяев. Просили защиты или хотя бы поддержки. Некоторые особо мягкие охотники смотрели своим мальчикам в глаза, и одним своим участием облегчали их страдания.

Морис не смотрел. Седрик уже не мог толком поднять голову, и она болталась из стороны в сторону. Иногда ему удавалось приподнять лицо и опереться щекой о привязанную наверху руку, и тогда из-за завесы набрякших потом волос были видны его влажные покрасневшие от боли глаза. Морис не смотрел в его сторону — он был занят тихим разговором с Харольдом.

На самом деле, глаза отводили почти все. Племя стояло подковой перед троном Вождя, окружая Седрика и Роджера, и малыши жались друг к другу — совсем не так, как когда были маленькие, едва заметно. Но всё же они старались держаться ближе друг к другу, некоторые соприкасались плечами. Близнецы и Ральф демонстративно стояли между ними, хотя по возрасту и статусу им бы положено было стоять среди охотников. Близнецы, собственно, и были охотниками, а Ральф был на особом положении в племени, и его место всегда было при Вожде.

Охотники стояли у подножия трона с делано скучающим видом, и только Вождь смотрел на наказание пристально, внимательно, не скрывая удовольствия, изредка только отрываясь, чтобы бросить взгляд на Мориса.

Роджер наносил удары редко и размеренно, чтобы растянуть представление подольше. Вождю и охотникам на забаву, малышам и иже с ними — в науку. Он пока нанёс только десять ударов, но Седрик уже был на грани обморока. Вождь вскинул длиннопалую руку, раскрашенную угольными кругами, обвивавшими запястье и предплечье, брякнул браслетами.

— Достаточно. Развяжите.

Харольд и Билл подошли к распятому на лианах Седрику и развязали узлы; мальчик начал оседать на землю, и охотники небрежно подхватили его.

— Морис, отнести его к тебе в палатку? — со слабой улыбкой спросил Вождь, не отрывая от него пронзительного синего взгляда.

— Нет, он будет мешать. Ему надо отлежаться, — Морис повернулся к Биллу и Харольду, застывшим с обессиленным Седриком в руках. — Несите в общую.

Общая палатка заменяла больницу. Лечить в ней не лечили, потому что не было медикаментов; туда приносили всех больных малышей, чтобы они не мешались под ногами и не докучали своим нытьём. Сейчас там отлёживались двое малышей с расстройством желудка, один с зубной болью и один с такими же следами от кнута, как у Седрика. Среди охотников болел только один — Джеф — но у него была своя собственная палатка и он имел право оставаться в ней сколько ему вздумается.

В последнее время, к сожалению, слова «общая палатка» часто заменялись словом «умиральня». Больной зуб был ерундой, больной живот — тоже. А вот отравления, переломы и гноящиеся раны лечить было некому. За последний год в умиральне скончались двое: Перси, который не оправился от порки, и Джонни, наступивший на ядовитого морского ежа.

Седрика унесли, и Вождь улыбнулся Морису одними губами, давая понять, что ответ пришёлся ему по душе. Излишняя сентиментальность, такая, как если бы Морис вдруг решил забрать Седрика к себе и ухаживать за ним, была ни к чему охотнику и воину.

Племя разбрелось. Малыши молчаливо забились в палатки, охотники, чтобы заполнить неловкую паузу, громко говорили и смеялись, точили гарпуны для предстоящей рыбалки. Вождь спустился с трона, устроенного на выступе скалы, и направился к своей пещере.

Все члены племени жили в шалашах, кроме Вождя и Ральфа. С тех пор, как хилые ральфовы шалаши разваливались и ломались от малейшего порыва ветра, прошло много лет, и пара пережитых под открытым небом бурь поставила мозги на место. Джек отдал приказ построить жилища из пальмовых листьев, хвороста, поваленных небольших деревьев: на площадке перед его троном и пещерой теперь полукругом стояли крепкие шалаши, побольше для малышей, спящих по пятеро и по шестеро, и поменьше для охотников и их мальчиков. Само собой, от проливного дождя они защищали плохо, и с годами над ними выросли навесы, сделанные из тех же ветвей и стволов. Охотникам, которых было довольно мало, повезло: ткань парашюта, найденная на вершине горы, была достаточно велика, чтобы закрыть навес над их палатками полностью.

Строили всё, конечно, малыши. Либеральные методы Ральфа, не возымевшие эффекта в первое время пребывания на острове, Джек отменил, и теперь на строительство малышей сгоняли охотники с кнутами. Ральф и близнецы, опять же в пику Джеку, работали вместе с ними, а не с охотниками. Было бы заметно, как Вождь зеленел от злости и бессилия, но, к счастью, его лицо скрывала бесстрастная маска. И что он должен был сделать? Приказать перестать работать троим сильным, выносливым охотникам, благодаря которым постройка шла быстрее в два раза? Такой приказ был бы глупостью, и Джек смолчал, зная, что отыграется на нём наедине.

Иногда Джек жалел, что сохранил ему жизнь. Ральф был бельмом на глазу, воплощением совести и доброты, и к тому же смел публично перечить ему, Вождю. Однако Джек не любил отступаться от своих слов. Помиловал — значит, так тому и быть. Тем более, в первые годы (также как и сейчас) проблем хватало и без Ральфа, а он даже каким-то образом помогал их решить.

Главной проблемой стала еда. Подожжённый во время охоты на Ральфа остров сгорел на три четверти вместе с плодовыми деревьями и злополучными свиньями, из-за которых, если подумать, и начался когда-то весь сыр-бор. Еды стало так мало, что пришлось действовать Хрюшиными методами: переловить всех свиней и держать их в загонах. А вокруг оставшихся фруктовых деревьев Джек теперь выставлял караул из трёх-четырёх охотников, чтобы прожорливые малыши не зарились на общественное добро. Именно это сделал Седрик, за что и был наказан.