Страница 2 из 9
Папа стоял на распутье, ему надо было решить: он идет за своими друзьями и теряет все или остается с нами. Он выбрал семью.
Первое время папе приходилось нелегко – в один день он потерял весь свой круг общения, весь прежний смысл существования. Но он очень любил маму и нас и не поддавался ни на какие искушения, ни на какие уговоры бывших приятелей – мол, образумься, вернись к нам. Папа был кремень. Сказал – как отрезал. Он вообще человек железный. Меня в свое время поразило, как резко он бросил курить. В сорок пять лет сказал сам себе: «Все!» И с тех пор с сигаретой я его не видела.
Мама работала воспитательницей в детском саду, и я росла, как сын полка, бегая из группы в группу, все время в гуще детсадовских событий. Я принимала участие решительно во всех мероприятиях, присутствовала на всех репетициях утренников. Меня можно было легко ввести в любой спектакль, и, если вдруг обнаруживалось, что сегодня выступление, а Вася или Маша заболели, воспитатели знали, что делать. Текст я знала всегда назубок, и мне было решительно все равно, кого играть: Буратино или Папу Карло, Машеньку или Медведя. Я была не из тех маленьких актрис, которые непременно хотели играть снежинок или принцесс. Мне было до лампочки: хлопушкой быть, петрушкой или Карлсоном. Юбки я вообще старалась не носить, неудобная это была одежда, непонятная – ни побегать, ни попрыгать. В общем, в саду мне было отлично.
Кроме папы и мамы с нами еще жила бабушка. А вообще семья была не просто большая – огромная. Только у папы насчитывалось десять братьев и сестер, а поскольку он был младшим, то ко времени моего появления на свет кузенов и кузин у меня имелось хоть отбавляй. Хоть и жили мы в столице Татарстана, семья была православная, традиции чтили, по воскресеньям надевали самое красивое и шли в церковь, а когда возвращались, на стол ставились пироги, которые бабушка с утра уже успевала напечь. Днем обязательно приходили гости, и стол к их появлению просто ломился, хотя жили мы, прямо сказать, небогато. Но традиция есть традиция – гостя надо накормить как следует. Чем старше я становилась, тем активнее меня привлекали к хозяйству. Я, конечно, особо не рвалась пол подметать или готовить, но, поскольку росла в Татарстане, а там любая девочка умеет и дом держать, и пироги печь, кое-какие навыки волей-неволей приобрела. Пельмени лепили всей семьей – сядем вокруг стола и за разговорами потихоньку сотню-другую в морозилку отправим. Брат в допотопной мясорубке прокручивал домашнюю лапшу. И так это вошло у меня в привычку, что до сих пор и выпечка, и пельмени у нас дома – самодельные.
Пельмени лепили всей семьей – сядем вокруг стола и за разговорами потихоньку сотню-другую в морозилку отправим.
В общем, семья была большая, но беспрекословно слушалась я только одного человека – старшего брата. Когда я родилась, Максиму было три года, и ему сразу объявили, что он отныне для меня самый главный человек на Земле, что меня надо защищать и оберегать. Он проникся этой мыслью. В результате получился просто образцово-показательный брат, такие только в книжках бывают. Он со мной целыми днями возился, играл, гулял, кормил меня с ложечки. Иногда казалось, что возня с младшей, совершенно неразумной еще сестрой доставляла ему большее удовольствие, чем беготня по улицам, которой увлекались поголовно все жители Казани дошкольного и младшего школьного возраста. А как он меня защищал! У нас во дворе жила одна добрейшая женщина-лифтер. Ей очень нравилась маленькая я, и каждый раз, видя, как Макс выкатывает меня в коляске гулять во двор, она хитро улыбалась и приговаривала: «Ох, какая сестренка у тебя хорошая, украду я ее когда-нибудь!» Макс таких шуток не понимал и с каждым разом все больше напрягался. И вот однажды, когда Макс гулял во дворе один, а я осталась дома, он увидел лифтершу, входящую с улицы в наш подъезд. У нас сломался лифт, и она отправилась его чинить, но Макс об этом не знал и заподозрил неладное… Как стрела понесся следом за ней, догнал и закричал: «Ты!» Мокрый был весь, дышал тяжело и явно пытался справиться с обуреваемыми эмоциями, но не совладал и вдогонку прокричал: «Дура!» Парень всерьез решил, что лифтерша улучила момент, когда он потеряет бдительность и оставит меня одну (хотя дома, естественно, были родители), и отправилась на свое черное дело – красть девочку Марину. До этого момента в его лексиконе слово «дура!» не значилось. Лифтершу впечатлил шквал эмоций маленького мальчика, и больше, кстати, она так не шутила.
Мы с Максимом росли душа в душу, всем делились друг с другом, вместе играли. Мы умели хранить секреты друг друга.
Мы с Максимом росли душа в душу, всем делились друг с другом, вместе играли. Мы умели хранить секреты друг друга.
Я еще с детства поняла, что язык надо держать за зубами. И если брату, скажем, нравилась одна девочка, а он в то же время привлек внимание другой – не надо, чтобы эти девочки знали о существовании друг друга, плохо будет обеим, да и брату не поздоровится. А Максим и вовсе оказался чемпионом мира по сокрытию тайн, даже несмотря на то, что для него это было чревато. Сколько раз ему влетало из-за меня! Сосчитать невозможно. Но брат меня ни разу не сдал. Помню, папа наш, пока не бросил курить, иногда позволял себе подымить в ванной и держал там стратегический запас сигарет и спичек. А я, маленькая, подглядела за ним и решила попробовать – что же он там такое делает и какой в этом смысл? Достала сигарету, вложила ее в зубы не той стороной, чиркнула спичкой и подожгла фильтр. Долго стояла в задумчивости, принюхивалась к этому дымящемуся безобразию, а потом решила: «Да ну, фигня какая-то эти ваши сигареты», выкинула улики в унитаз и отправилась восвояси. Думаю, все уже в курсе, что «бычки» не тонут? Так и произошло. Мама быстро обнаружила улику. И кому, как вы думаете, влетело за это преступление? Разумеется, брату. Он был уже в том возрасте, когда мальчишки пробуют курить, и мама даже не сомневалась, что и Макс тоже решил поэкспериментировать. Он мужественно стерпел наказание, хотя, как говорится, ни сном ни духом не подозревал, за что страдает. Но меня не выдал.
Брат был главным компаньоном и по играм во дворе. Поскольку он по-прежнему оставался главным человеком в моей жизни, то считал своим долгом всегда и везде таскать меня за собой. Я была своей в его мальчишеской компании и за годы, проведенные среди пацанов, научилась виртуозно залезать на деревья, прыгать с гаражей, перепрыгивать через заборы, стрелять из рогатки, словом, освоила весь арсенал знаний, умений и навыков нормального дворового парня. Одежда и обувь на мне «горели», ботинки вечно были в грязи, а штаны – в дырках. В общем, в компанию друзей брата я вписывалась идеально. К тому же характер у меня был боевой: я никогда не ныла, не говорила, что боюсь прыгать вот с этой верхотуры или не успеваю угнаться за здоровыми парнями, на три года меня старше. Не сдавалась никогда. И ребята брали меня с собой.
Я была своей в его мальчишеской компании и за годы, проведенные среди пацанов, научилась виртуозно залезать на деревья, прыгать с гаражей, перепрыгивать через заборы, стрелять из рогатки.
Впрочем, я не просто так по дворам носилась. У меня была важная миссия. Я была Чип и Дейл в одном флаконе – мне все время требовалось кого-нибудь спасать и восстанавливать поруганную справедливость. Еще в раннем детстве, наблюдая за жизнью каких-нибудь мелких насекомых в траве, я заметила, что кто-то кого-то все время обижает. Причем первый «кто-то» был непременно большой и сильный, а второй – маленький и слабый. И я посвятила себя спасению вторых от первых. Лежа животом в пыли, я мужественно сражалась на стороне муравьев, защищая их от жуков и перенося в убежища, где они бы чувствовали себя в безопасности. Став постарше, подбирала на улице и тащила в дом бесчисленных котят, щенков и прочую живность, голодную и замерзшую. Мама пыталась бороться с нашествием в ее квартире бездомных животных, но тщетно. Однажды у нас несколько месяцев прожил голубь. Как-то, идя по улице, я заметила овчарку, которая, клацая зубами, кидалась на стаю голубей, и одного из них ей удалось схватить. Я бросилась к этой псине, вырвала из ее пасти бедную птицу, которую собака уже начала меланхолично пережевывать. Естественно, после этих манипуляций крыло у голубя оказалось сильно повреждено, и я взяла бедолагу домой – выхаживать. Определила его в общий коридор. До сих пор, кстати, не могу понять, как наши добрые соседи терпели такое беспардонное отношение к общей площади. И ведь ни разу не сделали ни одного замечания ни мне, ни моим родителям! Хотя можете себе представить, как вела себя птица – никакого понятия об осознанной жизнедеятельности у нее, конечно, не было. Голубь жил на трубе, питался крошками и расхаживал с гордым видом от двери до двери. Он стал мне настоящим другом: встречал меня из школы, садился на плечо, закутывался в мои волосы, что-то ворковал. Я гуляла с ним на улице, иногда он пробовал летать, разминая крыло, но возвращался обратно. Правда, однажды все-таки улетел навсегда, и, знаете, честно говоря, мне даже не было обидно, потому что я понимала – миссия выполнена, птица спасена.