Страница 3 из 61
— Рано ехать, окрепни. Вот и ичиги тебе еще не готовы, да и у лейтенанта нашего рука еще не в порядке, так что выздоравливай, копи силы, пока возможность есть, они тебе скоро пригодятся, поверь.
Макушев, разглядывая убранство жилища Вангола, невольно вспомнил те времена, еще в Гражданскую войну, когда они с Волоховым, боевым другом, вот так же, в чуме, залечивали раны. Если бы не орочены, трудно сказать, выбрались бы они из тайги живыми. Скорее всего — нет. У него тогда располосована была спина от плеча до поясницы, зацепил его с разворота венгерский офицер шашкой, но не прорубил до костей, зипун медвежий да ремни спасли его от мгновенной смерти. А потом Иван Волохов, сам раненый, выволок его почти с того света. А смерть отвели точно такие же вот руки старой ороченской женщины. Эх, где ты сейчас, лихой рубака Иван Волохов?.. Расстались они в Москве, в первые дни войны, Иван, освободившись из лагеря вчистую, ушел добровольцем на фронт.
— Степан! — позвал капитана Вангол, вернув его из воспоминаний. — Пойдем прогуляемся, по рябчики.
— Идем, — с удовольствием поднялся Макушев. — Давненько не охотничал. Ружьишко-то найдется?
— Есть. Мое возьмешь, я с луком. Надо потренироваться, давно не стрелял.
Они вышли из чума и направились в сбросивший листву березняк, заселивший пойму небольшой речки. Стволы молодых берез, взметнувшие в тесноте свои ветви к небу, едва слышно шелестели завитками тонкой белоснежной бересты.
Проходя мимо, Макушев то и дело осторожно оглаживал ладонью стройные тела дерев, что-то нашептывая про себя. Вангол, шедший первым, быстро скрылся в сплошной березовой белизне. Степан же медленно брел среди берез, он забыл про ружье на плече и ни разу не снял его, видя таежную птицу, подпускавшую не то что на выстрел, просто не обращавшую на него внимания. Он шел и шел, впитывая в себя чистоту этих деревьев. Глубоко вдыхая ее в себя, омываясь ею, как родниковой водой.
— Степан, чего не стреляешь? — спросил вышедший на него Вангол.
— Знаешь, рука не поднимается. Здесь как в храме, чисто так и светло. Душа замирает.
Вангол улыбнулся:
— Ладно, я с десяток набил, хватит. Поговорить я хотел, показать тебе кое-что. Давай присядем.
Они расположились у подножия большого, поросшего мхом камня.
— Там, в пещере, я подобрал горсть вот этих монет.
Вангол протянул Степану на ладони три золотых монеты. Степан взял их, попробовал одну на зуб.
— Так это царские червонцы! Вот эта — десятка николаевская, эта монета — семь с полтиной. Эта — пять рублей, настоящие золотые, царской чеканки. Я их хорошо помню, атаман казну мне часто доверял считать.
Увидев вопросительный взгляд Вангола, добавил:
— Я же от роду казак, ну и, как все, службу нес, это в Гражданскую все смешалось… Да, настоящие, золотые…
Степан изумленно смотрел на матово блестевшие монеты.
— Откель здесь золото? В глухомани этой? Сюда ж ни дорог, ни путей?
— Не знаю. Я в пещере той раньше только раз был, Такдыган за патронами посылал, там их большой запас.
Сразу при входе в ящиках. А эти монеты я в глубине пещеры нашел, поскользнулся на них, ну, горсть и прихватил с собой. В темноте не понял, да и не до того было. Потом, сам знаешь, еле вышел из той пещеры.
— Вот, значит, что сюда Остапа привело, золото… А мы ему помешали. Ну и что теперь делать будем, Вангол?
— Выходить из тайги будем, война идет, наше место там.
— Да это я понимаю, а золото?
— А что золото, до нас лежало, пусть и дальше лежит. Тем паче до него добраться не всякий сможет.
— Это почему? Найдет кто пещеру ту — и все дела.
— Не пускает в себя пещера, не знаю, как это объяснить, но Такдыган меня упреждал, чтоб дальше в пещеру не входил. Духи ее стерегут. Тому, Степан, можно верить, на себе этот ужас, силу неодолимую, испытал. Да и видел, много там лежит останков человечьих. Войти вошли, да выйти уж не смогли…
— То-то ты нас в ту пещеру не пустил, — ухмыльнулся Степан.
— Нужды в том не было, ну и поэтому тоже, — согласился Вангол.
— Ты про это золото, как я понимаю, ученому нашему не сказал.
— Не сказал. Нельзя ему про это знать. У него и так мысли про казну адмирала Колчака, пропавшую, в голове бродят. Часы золотые он у Такдыгана видел, те, что я в пещере тогда еще нашел. На них надпись дарственная от адмирала. Вот он и связал все в одну цепочку. Умный дядька. Профессор, что тут скажешь.
Вангол улыбнулся.
— Человек он не алчный, но жаждущий открытий, а это может для него плохо кончиться, потому об этом только мы вдвоем теперь знаем.
— Так наверняка это и есть колчаковское золото… это же огромные деньги, Вангол!
Вангол внимательно поглядел в глаза Макушеву.
— Ну и что? Зачем нам оно?
Макушев выдержал пристальный взгляд Вангола и задумался. Он подбрасывал в воздух монеты, ловил их и снова подбрасывал. «Да. При старой-то власти такие деньги он бы знал, как применить. А теперь действительно куда они? Забрать здесь, унести да снова в землю закопать? И что с того? Да война еще…»
— Прав ты, Вангол, ни к чему нам это сейчас. Держи монеты, может, для чего и сгодятся, когда выйдем к людям. И чего ты мне про это рассказал?
— Война, Степан. Что с нами будет — неизвестно, а золото, в конце концов, не может же навеки в пещере оставаться. Когда-то оно и людям послужить должно. Хорошим людям, для хорошего дела. Как считаешь?
— Верно говоришь.
— Вот потому тебе и рассказал, чтоб со мной эта тайна не сгинула.
— Так тебе же сказано было, что жить будешь долго, — улыбнулся Макушев.
— Время, Степан, — субстанция загадочная. Для кого-то миг — вечность, для кого и сто лет — мгновение.
Степан, выслушав это, только рукой махнул.
— Что ж, идем, смеркается. Рябчиков щипать потемну не хочется.
— Идем.
Семен Моисеевич в эти дни вынужденного безделья плохо спал, нервничал, — в общем, был крайне недоволен собой. Он понимал: обстоятельства сложились так, что он остановился в шаге от неразгаданной тайны. Он был уверен, что старый охотник унес с собой информацию, проливавшую свет, открывавшую путь к важнейшему открытию. Вангол, которого он безмерно уважал, к его стремлению разгадать загадку колчаковского золота отнесся подозрительно спокойно и даже холодно. Семен Моисеевич чувствовал, что он знает о кладе, но, наткнувшись на его отношение, понял, что попытки выяснить что-либо обречены на провал. Вангол не хочет раскрыть эту тайну, а значит, полагаться Семен Моисеевич может только на самого себя.
— Нина, мы не можем вот так бросить все и уйти отсюда, не попытавшись найти колчаковское золото, — наконец не выдержал Пучинский.
— Семен, у тебя только догадки, которые ничем практически не подтверждены, — досадливо сморщилась жена. — Кроме того, сейчас не та ситуация, война. Продлить сроки экспедиции, как-либо аргументировав это, мы не можем. Тем более находясь здесь. Сам понимаешь, что будет, если мы не вернемся к сроку. Мы и так уже опаздываем…
— Вот именно, Ниночка, война. Где я окажусь после возвращения — в тюрьме, как дезертир, или на фронте, в качестве солдата годного, но необученного? А стране сейчас, как никогда, нужно золото, а если мы, вернувшись, доложим об этом открытии, тогда, уверяю, нам уже не будет грозить наказание за задержку, да и кому придет в голову отправить на убой человека, принесшего стране такой подарок. Как ты думаешь? Пойми, я не трус, я готов уйти на фронт, только есть ли в этом хоть капля целесообразности?
— Ты прав, Семен, в одном: золото стране сейчас необходимо и открытие тайны золотого запаса Колчака, думаю, было бы оценено, но уповать на целесообразность по меньшей мере глупо. Ты же знаешь лозунг «Достижение цели — любой ценой». Насколько это оправданно, покажет история.
Мыскова, помолчав, продолжила:
— Пойми, дорогой, все наши предположения — только предположения. А если здесь этого золота нет, если его вообще нет? Что тогда? Молчишь? Так я отвечу: тогда точно тюрьма нам обоим.