День без конца и без края

Можаев Борис

День без конца и без края

Борис Можаев

День без конца и без края

Киноповесть

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Селекционный участок одной из опытных станций в Сибири - два-три приземистых длинных дома в окружении мелких стелющихся яблонь и вишен. Заборик из белого штакетника да открытая метеоплощадка с флюгером и с невысоким настилом для приборов, похожим на ветхую трибуну.

Возле штакетника остановился "газик", из него вышла молодая женщина и крикнула в растворенное окно:

- Мама где ты?

В окне появилась постная сухая личность - старик лет семидесяти, он строго поглядел на приехавшую, но, узнав ее, сразу подобрел:

- Ты откуда, Наташа?

- Из Батана. Где мама?

- Да здесь она, на ближней делянке, - сказал старик.

Наташа бегом огибает дом и вот, раскрыв руки, бежит навстречу матери, стоящей в колосках с пинцетом в руке. Обнялись.

- Здравствуй, мама!

- Здравствуй, дочь! Ты чего такая взволнованная?

- Сегодня же вечер. Твой вечер!

- Ну да... юбилей, - улыбается Мария Ивановна. - За уши таскать дуру старую.

- Я за тобой прилетела. Самолет через час уходит.

- Ты уж лети. Сама там хозяйничай. А я к вечеру подъеду.

- Да ты что, собственному празднику не рада?

- Я-то рада. - Она смотрит на подходящих к ней баб, напарниц ее, их пятеро. - Но есть дело поважнее юбилея.

- Летите, Мария Ивановна, летите! - разноголосо загомонили бабы. - Мы тут и без вас дотемна постараемся.

- А то! Семьдесят лет не каждый день бывает... Летите!

- Нет, бабы! Пока я буду веселиться, нас с вами закроют и распустят.

- Как закроют?

- А так... Одним наши цеха понадобились под конторы. А другие экономию наводят. Де, мол, невыгодно держать отдельный селекционный участок. Надо объединить его с Тургинской станцией.

- Она ж за тыщу верст! Питомники туда не перекинешь.

- Они ж пропадут... - загомонили бабы.

- А им ништо. Они их не закладывали. Они экономию наводят.

- Но мама! Северин же обещал - не трогать вас.

- Приехали из области. Сегодня в двенадцать совещание в горкоме. Будут решать судьбу нашу.

- Ладно! - не сдается Наташа. - Я упрошу пилота, он задержится. Только ты из горкома давай прямо на аэродром.

- Нет, Наталья, - твердо отвечает Мария Ивановна. - Я в Черный Яр, в Высокое съезжу. На могилу к отцу.

- Но мама, это ж далеко! Такой крюк делать...

- Подумаешь - две сотни километров. К вечеру приеду, не беспокойся. А вы, бабы, трудитесь. После обеда помощников вам пришлю.

Обняв дочь, она двинулась с поля.

- Петя, у тебя все готово? - спросила у шофера "газика" Мария Ивановна. - Минут через десять поедем.

- Все в порядке, Мария Ивановна!

Из дома вышел давешний сухонький старичок, в руках у него стопка журналов, газет и букет полевых цветов.

- Маша, я слыхал, ты к Ивану Николаевичу завернуть хочешь?

- Хочу.

- Положи ему на могилу от меня... - старик подал ей цветы. - А это тебе, - он положил на выносной столик газеты и журналы. - Целый месяц собирал. Это все о тебе... И об Иване Николаевиче, - говорил старик, перебирая газеты и журналы с портретами Марии Ивановны.

- Мама, у тебя лицо усталое. Ты когда встала? - спросила Наташа.

- Встала? Ты спроси у нее, когда она ложилась! - проворчал старик. Последние ночи почти не спит... От темна до темна на поле, даже почту не трогала.

- Ничего, пустяки, - ответила Мария Ивановна. - Вот поеду - и все прочту.

Газеты веером ложились на столик, все открытые на нужной странице, и смотрела с них Мария Ивановна - все то же утомленное, спокойное и хмурое лицо. А над этими портретами газетные заголовки - броскими шапками: "Сибирский селекционер - народный агроном республики", "Создателю знаменитой "тверди" - неполегаемой сибирской пшеницы - 70 лет", "Присвоено звание доктора наук без защиты диссертации"...

А потом рядом на тот же столик легли два журнала, открытые где-то на середине, но на этих страницах была иная фотография - дерзко и строго глядел пожилой господин с высокими залысинами, с пышными темными усами, с седеющей бородой. И заголовок: "100-летие со дня рождения пионера сибирской селекции". И еще статья: "Иван Твердохлебов - ученый и гражданин"...

- Вот вы и встретились, - говорил старик, радостно поглядывая на Марию Ивановну.

- Спасибо! - Она с чувством пожала ему руку.

- Да, вот еще телеграммы... - Он вынул из кармана пачку телеграмм, выбрал одну из них. - И ты знаешь, от кого есть? От Лясоты.

- От Лясоты? С чего бы это? - удивилась Мария Ивановна.

- Время подошло такое, Мария Ивановна. Время обнимать - и время уклоняться от объятий, - лукаво сказал старик. - Кстати, ведь вы с ним одного выпуска?

- Нет... Когда я училась, он был аспирантом.

- Где?

- Там же, в Петровской академии.

По пустынной лиственничной аллее Тимирязевской академии бесшумно катится, словно плывет по воздуху, крылатая пролетка; вожжи в свободном провисе покачиваются над облучком, их никто не держит. Кучера нет. Седок с кожаной подушки безмолвно смотрит на нас. Мы узнаем в нем знакомого по фотографии Ивана Николаевича Твердохлебова. А чуть поодаль, посреди лиственничной аллеи, стоит тот самый столик с газетами, возле которого Мария Ивановна, одна.

Твердохлебов оглядывается, вынимает из кармана жилетки серебряные часы, открывает крышку и произносит:

- Маша, тебе пора!

Мария Ивановна хочет что-то сказать ему, жестом задержать, остановить, но... пролетка медленно удаляется, растворяясь в трепетно-зыбкой куще.

Мария Ивановна как бы машинально кинулась за пролеткой и... вдруг очутилась в людной многоярусной аудитории, где возбужденно спорили Макарьев и Лясота.

- Дети продолжают жизнь, заложенную ранее в их родителей, - говорит Макарьев. - Ибо и дети и родители являются продуктом одного и того же наследственного вещества.

- Это схоластика, средневековая ложь! - кричит Лясота. - Мы поломаем вашу мистическую наследственность и будем управлять ею в интересах нашего хозяйства и общества.

- Вам не хватит жизни для этого.

- Мы начнем, а дети завершат!

- К счастью, у горбатых родителей рождаются нормальные дети.

- Овес рождается от овса, а пес от пса! - крикнул кто-то из студентов, и аудитория загрохотала...

- Когда это было? - спросил тот самый старик.

- Всю жизнь так было, - ответила Мария Ивановна.

- Всю жизнь Лясота был аспирантом? Маша, ты о чем говоришь?

Мария Ивановна и в самом деле как бы очнулась, смотрит с удивлением на старика. Она все еще стоит возле столика, рука ее по привычке перебирает журналы и газеты.

- Ты меня совсем не слушаешь, - продолжал старик. - Здорова ли ты?

- Я, как старая лошадь, вроде бы стоя задремала, - усмехнулась Мария Ивановна и другим голосом: - Наташа, где ты?

- Тут я! - донеслось из дому. - Плащ твой ищу.

- Он на вешалке, за шкафом. Не забудь мою сумку на столе! В ней часы, крикнула Мария Ивановна и обернулась к старику: - Спасибо, друг мой. До свидания!

Она забрала газеты и журналы и направилась к машине. Наташа тем временем вынесла ей из дому плащ и портфель. Мария Ивановна раскрыла портфель-сумку, достала серебряные часы-луковицу (те же самые, отцовские), раскрыла крышку. Было ровно восемь утра. Послушала еще - часы тикают.

- Ну, мы поехали.

Она села в машину, махнула рукой, и "газик" сорвался с места. Мария Ивановна смотрит сквозь лобовое стекло на убегающую дорогу, на пшеничные поля и произносит про себя:

- Овес от овса, а пес от пса...

- А я вам говорю - наша наука оторвана от практики. Она преклоняется перед стойкостью видов и забывает о конкуренции, - звенит высокий голос Лясоты.

Стоит он за трибуной; сбоку стол с президиумом, в зале полно народу, не студентов, а пожилых людей: председателей колхозов, агрономов, партработников. Среди них мы видим Марию Ивановну. Идет областное совещание.