Страница 41 из 41
Пошел вдоль берега. Обходил кусты, болотца, старицы, сплошь заросшие хвощом да мать-и-мачехой. Шел, черемухой лакомился. А ее наросло тут тьма-тьмущая, осыпается так никем и не тронутая. В одном месте пригнул ветку, наелся ягод. А отпустил - ветка-то отпрянула вверх, переполошила весь куст. А там, где-то за кустом, вдруг раздался топот, треск, шум, словно стоял паровоз, двинулся и начал шипеть, спускать пары. Чугунов даже присел.
- Вот разиня Иваныч! Позарился на ягоды и позабыл, зачем идешь. Лось ведь это, сохатый! Эх, балда осиновая!
...Сын Чугунова, Василий, долго ждать себя не заставил. Отпуск, видно, был припасен заранее. Приехал с женой, привез чемодан, ружье в новеньком коричневом чехле, фотоаппарат. Не успел еще молодой Чугунов раздеться, а отец держит его ружье, нетерпеливо расстегивает пряжку на чехле и говорит:
- Лось наш, Васютка, можно сказать, уже привязанный. Пасется у Старокаменских печей. Ночует в колоднике на Осиновой горе, а на водопой ходит возле Сухого ручья к речке Черемшанке. Я уже две закрадки неподалеку от его тропы сделал. Одно утро посидел. Собственными глазами видел, как он прошел мимо. Рогач. Матерый. Голенастый. Борода, грудь седые, с искоркой. Съездим с тобой и тяпнем.
- Тяпало! - пропела Анна Федоровна. - Дай хоть людям раздеться. Помешался на своем сохатом. Тяпнем, тяпнем, а вчера попросила петуха зарезать, так убежал, на партийное собрание сослался. А до собрания-то можно было успеть барана остричь.
- Сравнила тоже - петуха, - огрызнулся Серафим Васильевич, - петуху ты и сама голову свернешь. Не велика птица. А вот лось...
- Да будет тебе! Делать нечего стало, вот и носишься со своим лосем, как с писаной торбой.
На пятый день после приезда гостей отец и сын Чугуновы собрались в лес. Оба с ружьями, одно другого лучше. Обвешались патронташами. У старого Чугунова на груди бинокль, у молодого - фотоаппарат. Жены проводили их за ворота и пожелали ни пуха ни пера.
Переночевав под пихтой, как у наседки под крыльями, охотники еще в потемках перебрались к лосиной тропе, расположились в шалашиках, замаскированных под кустами. Рассвет наступал медленно. Да и стрелки часов, казалось, почти не движутся. Вначале будто кто-то на восточном склоне неба раструсил известь-пыленку, потом ее чуть-чуть подсинил, подбавил розовой краски, затем красной, малиновой. Между деревьями пополз туман и скатился к речке. Вскоре четко стало видно каждую веточку, каждую хвоинку, каждую былинку. И в это время на Осиновой горе стали похрустывать сучки, хворост.
В верхнем шалашике младший Чугунов приготовил свой фотоаппарат, в нижнем Серафим Васильевич поднес к глазам бинокль. А легкий шумок с горы спускался все ниже и ниже. Иногда даже слышалось пощелкивание копыт о корни деревьев, о камни. И эти звуки, рожденные в утреннем лесу, резко отдавались в ушах охотников.
- Идет! - прошептал Серафим Васильевич, завидев лося в бинокль. Зверь шел между красноватыми стволами сосен, выбрасывая далеко вперед длинные ноги, высоко неся голову и насторожив уши.
Когда сохатый поравнялся с верхним шалашиком, старик Чугунов притиснул к глазам бинокль и замер в ожидании выстрела. Прошла секунда, две, три. Лось вдруг резко повернул голову в сторону закрадки молодого охотника и побежал рысцой, продолжая свой путь, направляясь к нижнему шалашу.
- Ну и шляпа! - с досадой прошептал Серафим Васильевич. - Проворонил лося-то. Ведь рядом прошел. Можно было из обоих стволов выпустить заряды. Ну и ну!
Отложив бинокль, он схватился за ружье, положил стволы на специально приготовленную, вбитую в землю, рогатку и приготовился стрелять. Все было заранее рассчитано. Лишь только голова лося поравняется вон с той рыжей сосенкой, что растет за тропой, нужно нажать гашетку, и пуля попадет зверю под лопатку, в сердце.
Сохатый приближался. Он снова шел шагом, медленно выкидывая ноги перед собой, озираясь по сторонам большими черными, чуть на выкате, глазами. Неподалеку от шалашика он остановился, пошевеливая ушами.
"Наверно, запах мой заслышал? - подумал Чугунов, с какой-то жадностью разглядывая лесного великана с огромными, тяжелыми, словно замшелыми рогами. - Старый, видать. И шерсть на нем подернулась сединой. И борода висит чуть не до колен. Ну да, старик! Древний зверь, наш, коренной, уральский. Раньше табунами они здесь ходили, а теперь каждый на счету... Вон как насторожился. Ходит по своим родным местам и опасается. Разве это житье? А я-то, обер-мастер, пенсионер, пришел на него с ружьем, с пулями. Будто есть у меня нечего. Захотелось похвастаться, что лося убил. Лицензию приобрел. Не приобрел, а выклянчил, можно сказать. На сына-охотника сослался... Старый ты черт! Непутевый, тоже в охотники лезешь. И как тебе не стыдно!"
Серафим Васильевич отвел стволы в сторону и выстрелил. Сохатый вздыбился, круто повернулся на задних ногах и огромными прыжками, с храпом кинулся в гору, в урему, производя такой шум, будто над утренним лесом пронесся ураган.
- Что, батя, промазал? - подходя к старику, спросил сын.
- Промашку дал, - виновато улыбаясь, ответил отец. - А ты что же не стрелял?
- А мне некогда было. Я его фотографировал. Несколько снимков сделал. Это будет память на всю жизнь. В Киеве мне завидовать будут фотолюбители. Ведь недаром тобой уплачено сорок рублей.
- Ну и шут с ними, с деньгами. Я ведь о тебе больше заботился. Для тебя старался... Давай поедем домой. Хозяйки там уже тесто для пельменей, поди, приготовили. Дело только за мясом. А мясной магазин рядом.
1 Гойно - гнездо.
2 Совик - верхняя глухая одежда из оленьих шкур, сшитых шерстью наружу, с прорезью для головы. Надевается как платье.
3 Таратайка - двухколесная самоопрокидывающая тележка.
4 Чувал - очаг, камелек, огнище.
5 Молек - снеток рыбка.
6 Палаш - меч.
7 Норка - ноздри, морда.
8 Кулиса - здесь: узкая лесная полоса.
9 Жировать - кормиться
10 Лицензия - разрешение охотиться на запрещенного зверя