Река голубого пламени

Никто из бородатых мужчин в сандалиях, что толклись у ворот, не пытался помешать ему войти, некоторые, правда, отпустили нелестные замечания относительно грязной одежды и дряхлого возраста. Пол был глух к их насмешкам, это всего лишь тени, марионетки, понятия не имеющие о том, кто дергает веревочки, заставляющие их плясать. Он неспешно двинулся к дому. Козлы и несколько свиней обнюхали его жалкую одежду, надеясь обнаружить еду, люди же просто не замечали Пола, пока он не дошел до самого порога дома и не обернулся, чтобы еще раз глянуть на бескрайний синий океан.

Женщина в одеянии с капюшоном и с растрескавшимися от возраста и тяжелой работы руками предложила ему чашу вина. Он поблагодарил ее и пригубил чашу, над водами океана беспрестанно кружились чайки, ныряли и снова кружились.

Похоже, женщину чем-то привлекло лицо незнакомца. Пол отмстил про себя, что на ее глаза навернулись слезы, грубая рука женщины потянулась было за чашей, но вместо того взяла его руку.

— Мой господин. — прошептала она таким же грубым, как руки, голосом, — мой господин, ты вернулся!

Пол устало кивнул. Если таковы правила игры, будь что будет. Но вряд ли участие в очередном спектакле способно увлечь его. Он все сделал, как ему говорили. Нанди предупреждал, что в Итаке он встретит Странника и Ткачиху, и вот он здесь.

— Войди, — пригласила она.

— Входи! — Женщина радостно улыбалась, от волнения она засуетилась, как девчонка. — Иди за мной, только молчи. Дом — твой дом, мой господин! — полон злых людей. Я отведу тебя к твоему сыну.

Пол нахмурился. Он ничего не знал про сына.

— Мне было велено найти дом Странника. Мне сказали, что я должен освободить Ткачиху.

Глаза служанки распахнулись изумленно.

— Неужели боги наложили на тебя проклятье? Ты и есть Странник, мой господин, а это твой дом. — Она беспокойно огляделась и снова посмотрела на него. — Я отведу тебя к ней. Но заклинаю тебя твоей жизнью, мой господин, иди тихо и ни с кем не разговаривай!

Он позволил ей провести себя вдоль огромной стены из камня и дерева, потом через боковую дверь на закопченную кухню, Женщины, которые там находились, с отвращением взирали на его лохмотья и забрасывали спутницу Пола, которую, кажется, звали Евриклея, оскорбительными вопросами. До него начало доходить, в какую именно симуляцию он попал. А когда старый пес поднялся со своего места у очага и, с трудом подойдя к нему, начал лизать ему руку, улетучились последние сомнения.

— Одиссей, — очень тихо сказал он. — Царь Итаки.

Испуганная Евриклея повернулась к нему и начала бурно жестикулировать, прикладывая палец к губам. Они быстро прошли через зал, стены которого были увешаны копьями и щитами. Во дворе за открытыми дверями зала десятка два мужчин возлежали в тени, судя по одежде и оружию, они принадлежали к знати. Мужчины, по всей видимости, пировали. Мясо жарилось над ямами с углями, слишком медлительных слуг осыпали бранью, пинками и тычками. Один из пирующих пел старинную балладу, голова его запрокинулась назад, он явно обращал свою песню к кому-то за темным окном.

— Послушай, как сладко поет Антиной, госпожа! — хрипло крикнул один из его товарищей, изрядно пьяный, хотя еще не было и полудня. — Может, пустишь его спеть тебе одной?

В окне не появилось никакого движения. Мужчины рассмеялись и вернулись к своему веселью.

Пол оставался равнодушен к происходящему. Даже сейчас, когда он поднимался следом за старой женщиной по скрипучей лестнице на верхний этаж, где его ждало то, к чему он шел так долго, через столько миров, он не чувствовал ничего.

«Они убили ребенка», — эта мысль жила в нем с того момента, как он открыл глаза, Пол больше не мог сдерживаться. Он не мог забыть безвольное тело мальчика, свое чувство беспомощности, и эта память жгла его изнутри и выжгла дотла. Это он привел мальчика к смерти. Он пожертвовал им, а потом сбежал.

В душе царила пустота.

Евриклея остановилась у двери. Она подтолкнула Пола и показала рукой, чтобы он вошел. Он так и сделал, а она взяла его руку и поцеловала, а потом прижала сжатую в кулак руку ко лбу в знак готовности служить.

Ткачиха подняла глаза. Ее ткацкий станок, из которого она сейчас вытягивала нити, чтобы распустить уже законченный узор, стоял перед ней, как разноцветная арфа. Ковер был расшит изображениями птиц, совершенно разных птиц: голубей, ворон, чибисов. Все они были в движении: скакали, клевали, летели, раскинув крылья. Перья их были расцвечены во всевозможные оттенки, невероятно яркие.

Женщина у станка смотрела на Пола. Он подозревал, какое лицо увидит, но все равно, несмотря на внутреннюю опустошенность, сердце его забилось. В этом воплощении она была старше, но все равно поражала молодостью. Ее густые, блестящие волосы рассыпались по плечам и спадали по спине как темная накидка. Ее глубокие глаза смотрели пристально, как бывает на фотографиях давно умерших чужих людей. Она не была чужой, но это не приблизило его к пониманию, кто она. Она его знала. Он не знал ее имени, но он знал ее, знал каждой клеточкой своего существа.

— Ты — здесь, — сказала она, это прозвучало так по-домашнему. — Наконец ты пришел.

Она поднялась и раскинула руки, ее одеяние ниспадало как крылья. Когда она улыбалась, то становилась совсем юной.

— Нам нужно обо многом поговорить, мой так давно отсутствовавший муж, так о многом!