Страница 1 из 4
Лев Николаевич Гумилев
По поводу «единой» географии
Полемика, возникшая по поводу книги В. А. Анучина[1], не может оставить равнодушным ни одного ученого, любящего географию. История вопроса выросла за шесть лет настолько, что может явиться темой для скромной кандидатской диссертации по истории науки, но в данной статье рассматривать этот сюжет нецелесообразно. Плодотворнее, опираясь на заключительные звенья дискуссии, выделить те пункты, по которым автор статьи может иметь собственное мнение. Таковых очень немного.
Вполне можно согласиться с утверждением В. А. Анучина, «что господство общества над природой условно, что сами люди остаются частью природы»[2]. Однако всегда ли и во всем? Ведь есть же и специфика! Однако второе утверждение В. А. Анучина вызывает сомнения. «Развитие общества, – пишет он, – рассматривалось изолированно от развития природы и наоборот. Между тем жизнь обществ и развитие географической среды происходят сопряженно. Среда не только и не просто внешняя природа. Это особая часть внешней природы, особая форма материи, составляющая вещественное единство с обществом»[2].
В этом тезисе налицо небольшая, но крайне существенная терминологическая подмена: если бы говорилось о человечестве как одном из явлений биосферы, то спора бы не возникло, но общество – это специфическая форма коллективного бытия, свойственная только людям на определенной стадии развития, и не единственная. Согласно теории исторического материализма, общество имеет собственный ритм саморазвития по спирали или спонтанное прогрессивное развитие, одновременно подвергаясь экзогенным воздействиям. Тут неизбежно возникает вопрос: где и какой стороной человечество смыкается с природой и окружающей его географической средой и что в обществе является продуктом собственного развития?
Нельзя не согласиться с положением В. А. Анучина, что «ошибочные взгляды на географию можно преодолеть лишь при условии создания правильной концепции», но таковой, по нашему мнению, является точка зрения большинства советских географов, изложенная весьма обстоятельно С. В. Калесником и противоречащая тезису В. А. Анучина о «единой» географии и об интеграции отдельных географических дисциплин[3, стр. 209 – 221].
Повторять здесь положения статьи С. В. Калесника мы не будем. Вместо этого отметим, что в концепции В. А. Анучина ценным является давно ставившийся вопрос о характере взаимоотношений человечества с географической средой, а отнюдь не предлагаемое им решение этой проблемы. Сама проблема, действительно, актуальна и эвентуальна, но разве можно ограничиться для ее решения только сегодняшним днем? Чтобы ответить на вопрос, волнующий всех географов и не только географов, необходимо учесть весь известный нам опыт, всю сумму сведений о том, как влияли люди на природу и природа – на людей. Иными словами, привлечь историческую географию и историю.
Нужна ли для достижения поставленной цели «интеграция наук»[4]? Нет, ибо такие работы будут обречены на неудачу. Нужны интеграция научных идей и комплекс сведений при обязательном условии, что они будут подчинены целям научного синтеза, т. е. послужат материалом для «эмпирического обобщения», которое В. И. Вернадский по степени достоверности приравнивал к реально наблюденному факту[5, стр. 19]. Таким путем можно получить выводы, подчас неожиданные, но достоверные, основанные на оригинальной методике, разработанной специально для нашей темы. И отправным пунктом исследования будут идеи, сформулированные С. В. Калесником, о невозможности интеграции наук[3, стр. 212] и четком разделении общества и географической среды[3, стр. 214]. Однако эти взгляды подверглись критике со стороны Ю. Г. Саушкина[6]. Игнорировать эту полемику было бы, с одной стороны, нетактично, а с другой – нецелесообразно, потому что необходимо внести в проблему ясность. Разберем возражения Ю. Г. Саушкина по пунктам.
1. Ю. Г. Саушкин произвольно использует координату времени. Он уверенно говорит о том, что будет через сотни лет, чего проверить невозможно, и совсем игнорирует то, что было в последние 3000 лет, хотя исторический материал позволяет делать весомые выводы. Например, он смело утверждает: «Пройдут десятки и сотни лет, и новая, планомерно воспроизводимая географическая среда станет в какой-то степени синтетической, искусственной, одетой в покров из неведомых еще нам, не существующих теперь материалов»[6, стр. 82]. Если действительно так будет, то будущие географы перестроят свою методику. Ну, а вдруг все будет по-иному? Ученые изобретут синтетическую пищу, а новые научные открытия исключат необходимость в громоздкой технике. Тогда опять расцветут сады, леса и степи, столь милые сердцам людей, и не нужно будет менять методику наук, изучающих землю. Оба предположения одинаково вероятны, возможны и другие, но ссылка на неизвестное будущее не может быть аргументом в научном споре.
Посмотрим лучше на известное нам прошлое, чтобы установить действительный характер взаимоотношений человека с географической средой.
2. Ю. Г. Саушкин пишет: «Остались ли степь – степью и пустыня – пустыней в ландшафтном понимании этих терминов? Сильнее всего изменена растительность (в степи – земледелием, в пустыне – выпасом, орошаемым земледелием), как следствие этого изменились сток, почвенный покров, процесс эрозии и вся дальнейшая «цепочка» компонентов природных комплексов»[6, стр. 80].
Да, кое-что изменилось[7, стр. 247 – 248], но разве подобные изменения наблюдаются только в XX в.? Антропогенные ландшафты известны в глубокой древности. Египтяне освоили заболоченную долину Нила 5000 лет тому назад; шумерийцы провели каналы, осушив междуречье Тигра и Ефрата примерно в то же время; китайцы начали строить дамбы вокруг Хуанхэ 4000 лет тому назад. Восточные иранцы научились использовать грунтовые воды для орошения на рубеже нашей эры. Полинезийцы привезли на свои острова сладкий картофель из Америки и истребили птиц моа в Новой Зеландии. Козы, разведенные эллинами, уничтожили дотоле пышную растительность Пелопонеса, и т. д. Если уж говорить о взаимодействии человека с природой, то нужно привлекать в полной мере историческую географию, являющуюся самостоятельной дисциплиной, находящейся на стыке двух самостоятельных наук: истории и географии. Но тогда мы придем к выводам, несколько неожиданным для Ю. Г. Саушкина. Влияние человека на ландшафт не всегда бывало благотворным. Случаи хищнического отношения к природе более часты, чем проявления заботы о ней. Но в обоих случаях, как только активная деятельность человеческого коллектива приостанавливалась, например, из-за войн, миграций, упадка культуры и хозяйства и т. п., естественный ландшафт быстро восстанавливался, хотя с некоторыми отличиями во флоре и фауне, а от деятельности людей оставались лишь археологические памятники. Так было в Галлии в VI в., когда римские латифундии заросли дремучими лесами; в Юкатане, где покрылись джунглями не только пашни, но и города народа майя; и в Ираке, после того как была заброшена постоянная работа по поддержанию каналов, т. е. в XIV в. Равным образом, развитие земледелия в Китае привело к уничтожению лесов в долине Хуанхэ и к IV в. до н. э. сухие центральноазиатские ветры занесли песком мелкие речки и гумусный слой в Шэньси. Изобретение китайцами железной лопаты позволило в III в. до н. э. выкопать оросительные каналы из р. Цзинхэ, но река углубила свое русло и каналы высохли. Борьба за воду кончилась победой ветра – работы по поддержке оросительной системы прекратились в XVII в. Зато кяризы Люкчунской впадины, построенные древними иранцами, дали жизнь многим оазисам. Закономерность здесь есть, но она не простая, а сложная.