Страница 2 из 102
- Пойти вот так в лес, чтобы тебя тут же убили, - не унималась маркитантка, - надо ведь такую глупость придумать!
Женщина, оцепенев от страха, с изумлением, словно спросонья, глядела на ружья, сабли, штыки, на страшные лица.
Дети проснулись и захныкали.
- Мне есть хочется, - сказал один.
- Мне страшно, - сказал второй.
Лишь младенец продолжал спокойно сосать материнскую грудь.
Глядя на него, маркитантка проговорила:
- Только ты один не растерялся.
Мать онемела от ужаса.
- Да не бойтесь вы, - крикнул ей сержант, - мы из батальона Красный Колпак!
Женщина задрожала всем телом. Она робко взглянула на сержанта и не увидела на его обветренном лице ничего, кроме густых усов, густых бровей и пылавших, как уголья, глаз.
- Бывший батальон Красный Крест, - пояснила маркитантка.
А сержант добавил:
- Ты кто такая, сударыня, будешь?
Женщина, застыв от ужаса, не спускала с него глаз. Она была худенькая, бледная, еще молодая, в жалком рубище; на голову она, как все бретонские крестьянки, накинула огромный капюшон, а на плечи шерстяное одеяло, подвязанное у шеи веревкой. С равнодушием дикарки она даже не потрудилась прикрыть голую грудь. На избитых в кровь ногах не было ни чулок, ни обуви.
- Нищенка, что ли? - спросил сержант.
В разговор снова вмешалась маркитантка:
- Как звать-то?
Вопрос прозвучал по-солдатски грубо, но в нем чувствовалась чисто женская мягкость.
Женщина невнятно пробормотала в ответ:
- Мишель Флешар.
А маркитантка тем временем ласково гладила шершавой ладонью головку младенца.
- Сколько же нам времени? - спросила она.
Мать не поняла вопроса. Маркитантка повторила:
- Я спрашиваю, сколько ему лет?
- А, - ответила мать. - Полтора годика.
- Смотрите, какие мы взрослые, - воскликнула маркитантка. - Стыдно такому сосать. Придется, видно, мне отучать его от груди. Мы ему супу дадим.
Мать немного успокоилась. Двое старших ребятишек, которые тем временем уже успели окончательно проснуться, смотрели вокруг с любопытством и, казалось, даже не испугались. Уж очень были пышны плюмажи у гренадеров.
- Ах, - вздохнула мать, - они совсем изголодались.
И добавила:
- Молоко у меня пропало.
- Еды им сейчас дадут, - закричал сержант, - да и тебе тоже. Не о том речь. Ты скажи нам, какие у тебя политические убеждения?
Женщина молча смотрела на сержанта.
- Ты что, не слышишь, что ли?
Она пробормотала:
- Меня совсем молодой в монастырь отдали, а потом я вышла замуж, я не монахиня. Святые сестры научили меня говорить по-французски. Нашу деревню сожгли. Вот мы и убежали в чем были, я даже башмаков надеть не успела.
- Я тебя спрашиваю, каковы твои политические убеждения?
- Не знаю.
Но сержант не унимался:
- Пойми ты, сейчас много шпионок развелось. А шпионок, брат, расстреливают. Поняла? Потому отвечай. Ты не цыганка? Где твоя родина?
Женщина глядела на сержанта, будто не понимая его слов. Сержант повторил:
- Где твоя родина?
- Не знаю, - ответила женщина.
- Как так не знаешь! Не знаешь, откуда ты родом?
- Где родилась? Знаю.
- Ну, так и говори, где родилась.
Женщина ответила:
- На ферме Сискуаньяр в приходе Азэ.
Туг пришла очередь удивляться сержанту. Он на минуту задумался. Потом переспросил:
- Как ты сказала?
- Сискуаньяр.
- Так разве твой Сискуаньяр - родина?
- Да, это мой край.
Она нахмурила брови и сказала:
- Теперь я поняла, сударь. Вы из Франции, а я из Бретани.
- Ну и что?
- Это ведь разные края.
- Но родина-то у нас одна, - закричал сержант.
Женщина упрямо повторила:
- Мы сискуаньярские.
- Ну, ладно, Сискуаньяр так Сискуаньяр! Твоя семья оттуда?
- Да!
- А что делают твои родные?
- Умерли все! У меня никого нет.
Сержант, человек красноречивый и любитель поговорить, продолжал допрос:
- У всех есть родные или были, чорт возьми. Ты кто такая? А ну, говори скорее.
Женщина слушала, оцепенев, эти окрики, похожие более на звериное рычанье, чем на человеческую речь.
Маркитантка поняла, что пришло время снова вмешаться в беседу. Она погладила головку грудного младенца и ласково похлопала по щечкам двух старших.
- Как зовут крошку? - спросила она. - По-моему, она у нас девица.
Мать ответила:
- Жоржетта.
- А старшего? Этот сорванец, видать, кавалер.
- Рене-Жан.
- А младшего? Ведь и он тоже настоящий мужчина, гляди какой щекастый.
- Гро-Алэн, - ответила мать.
- Хорошенькие детки, - одобрила маркитантка, - посмотрите только, прямо взрослые.
Но сержант не унимался:
- Отвечай-ка, сударыня. Дом у тебя есть?
- Был дом.
- Где был?
- В Азэ.
- А почему ты дома не сидишь?
- Потому что его сожгли.
- Кто сжег?
- Не знаю. Война сожгла.
- Откуда ты идешь?
- Оттуда.
- А куда идешь?
- Не знаю.
- Говори толком. Кто ты?
- Не знаю.
- Не знаешь, кто ты?
- Да просто бежим мы, спасаемся.
- А какой партии ты сочувствуешь?
- Не знаю.
- Ты синяя? Белая? С кем ты?
- С детьми.
Наступило молчание. Его нарушила маркитантка.
- А вот у меня детей нет, - вздохнула она. - Все некогда было.
Сержант снова приступил к допросу.
- А родители твои? А ну-ка, сударыня, доложи нам о твоих родителях. Меня вот, к примеру, звать Радуб, сам я сержант, я с улицы Шерш-Миди, мать и отец у меня были, я могу сказать, кто такие мои родители. А ты о своих скажи. Говори, кто были твои родители?
- Флешары. Просто Флешары.
- Флешары - это Флешары, а Радубы - это Радубы. Но ведь у человека не только фамилия есть. Чем они занимались, твои родители? Что делали? Что сейчас поделывают? Что они такого нафлешарничали твои Флешары?
- Они пахари. Отец был калека, он не мог работать, после того как сеньор приказал избить его палками; так приказал его сеньор, наш сеньор; он, сеньор, у нас добрый, велел избить отца за то, что отец подстрелил кролика, а ведь за это полагается смерть, но сеньор наш помиловал отца, он сказал: «Хватит с него ста палок», и мой отец с тех пор и стал калекой.
- Ну, а еще что?
- Дед мой был гугенотом. Господин кюре сослал его на галеры. Я тогда еще совсем маленькая была.
- Дальше?
- Свекор мой контрабандой занимался - соль продавал. Король велел его повесить.
- А твой муж чем занимался?
- Воевал.
- За кого?
- За короля.
- А еще за кого?
- Конечно, за своего сеньора.
- А еще за кого?
- Конечно, за господина кюре.
- Чтобы вас всех громом порасшибало! - вдруг заорал один из гренадеров.
Женщина подскочила от страха.
- Видите ли, сударыня, мы парижане, - любезно пояснила маркитантка.
Женщина в испуге сложила руки и воскликнула:
- О господи Иисусе!
- Ну-ну, без суеверий! - прикрикнул сержант.
Маркитантка опустилась рядом с женщиной на траву и усадила к себе на колени старших детей, которые охотно к ней пошли. У ребенка переход от страха к полному доверию совершается в мгновение ока и без всяких видимых причин. Тут действует какое-то непогрешимое чутье.
- Бедняжка вы моя, бретоночка, детки у вас такие милые, просто прелесть. Сейчас скажу, сколько им лет. Вот тому, что побольше, - четыре годочка, а младшему - три. А девица эта, смотри, как сосет, сразу видать - знатная обжора. Ах ты, чудовище этакое! Ты так свою мамашу совсем скушаешь. Вот что, сударыня, вы ничего не бойтесь. Вступайте в наш батальон. Будете вроде меня. Зовут меня Гусарша. Это мое прозвище. Но по мне уж лучше Гусаршей зовите, чем мамзель Двурогой, как мою матушку. Я - маркитантка, а занятье наше маркитантское такое - разноси себе воду, пусть кругом стреляют и убивают. Хоть тут все на свете перевернись. У нас с вами одинаковая нога, я вам свои башмаки подарю. Десятого августа я была в Париже и подавала напиться самому Вестерману.7