Страница 3 из 62
Петр написал:
«В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное, чтоб мне не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительства владеть Российским государством. Почему и восчувствовал я внутреннюю перемену, наклоняющуюся к падению его целости и к приобретению себе вечного чрез то бесславия. Того ради помыслив, я сам в себе беспристрастно и непринужденно, чрез сие заявляю не токмо всему Российскому государству, но и целому свету торжественно, что от правительства Российским государством на весь век мой отрицаюсь, не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом правительства во всю жизнь мою в Российском государстве владеть, ниже оного когда-либо или чрез какую-либо помощь себе искать, в чем клятву мою чистосердечную пред Богом и всецелым светом приношу нелицемерно, все сие отрицание написав и подписав моею собственною рукою. Июня 29. 1762. Петр».
Что же происходило дальше?
Екатерина понимала, что выпускать Петра из России не стоит,
Вот как она сама рассказывает об этом в письме к Станиславу Понятовскому в Польшу:
«Я послала под начальством Алексея Орлова в сопровождении четырех офицеров и отряда смирных и избранных людей низложенного императора за 25 верст от Петергофа в местечко, называемое Ропша, очень уединенное и очень приятное, на то время, пока готовили хорошие и приличные комнаты в Шлиссельбурге. Но Господь Бог расположил иначе. Страх вызвал у него понос, который продолжался три дня и прошел на четвертый. Он чрезмерно напился в этот день, так как имел все, что хотел, кроме свободы. Его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови в мозгу. Он был два дня в этом состоянии, за которым последовала слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух. Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела его вскрыть. Но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа отравы. Он имел совершенно здоровый желудок, но умер от воспаления в кишках и апоплексического удара. Его сердце было необычайно мало и совсем сморщено».
Что произошло в Ропше? Императора держали взаперти — никуда не выпускали. Орлов с офицерами пьянствуют в комнате Петра. Пиво табачный дым и карты.
Спустя 34 года, через пять дней после смерти Екатерины, канцлер граф Безбородко достал из личной шкатулки императрицы записку. Пьяным, прыгающим почерком Алексея Орлова там было выведено:
«Матущка милосердная Государыня. Как мне изъяснить, что случилось: не поверишь верному рабу своему; но как перед Богом скажу истину. Матушка, готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя. Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором (Барятинским); не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть да брата. Повинную тебе принесу и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил: прогневили тебя и погубили души на век».
Для истории назову тех, кто был с Орловым и Барятинским: сержант гвардии Н. Энгельгардт, капрал конной гвардии Г. Потемкин, актер Ф. Волков, лейб-компанец артиллерии А. Шванович и Г. Теплов. Последний стал писателем, почетным членом Академии наук. Это он после убийства сочинил манифест, что Петр скончался от геморроидальных колик. За это Екатерина наградила его двадцатью тысячами рублей.
Андреас Шумахер, советник датского посольства, утверждает в своих записках, что непосредственным убийцей был Шванович — то ли швед, то ли немец, задушивший императора ружейным ремнем. Потом, при Екатерине, его держали в Шлиссельбургской крепости. Сын Швановича стал помощником Пугачева.
Гроб с телом императора привезли в Петербург в Александро-Невскую лавру.
Две пустые, обитые черным комнаты. Проходя первую, посетители, ступая на порог, видели на возвышении гроб в окружении нескольких горящих свечей. На покойнике был надет старый голштинский мундир. Никаких орденских лент. Входившие кланялись и, не задерживаясь, выходили в другую дверь. Спустя три дня шесть пьяных асессоров отнесли тело в церковь и там его погребли простые монастырские служки. Без эпитафии и надгробия.
* * *
Конец сына Петра III и Екатерины был не лучше.
Рождение Павла очень обрадовало бабушку Елизавету Петровну. Мать Екатерина увидела своего ребенка лишь через 40 дней и должна была только «украдкою наведываться об его здоровье, ибо просто послать спросить значило бы усомниться в попечениях императрицы и могло быть очень дурно принято». Так вспоминала Екатерина.
Елизавета «поместила его у себя в комнате и прибегала к нему на каждый его крик; его душили излишними заботами... К нему приставили множество бестолковых старух и мамушек, которые своим излишним и неуместным усердием причинили ему несравненно больше физического и нравственного зла, нежели добра».
Петр III сыном не интересовался.
На шестом году к Павлу приставили воспитателя Никиту Панина. Наследника возят на придворные балы, обеды, приемы. Панин воспитывал его во французском духе: книги Вольтера, Дидро, французские пьесы. В 18 лет его женили. Как водится, на одной из многочисленных немецких принцесс, но она скоро умерла от родов.
Когда Павлу исполнилось 22 года, состоялась поездка в Берлин для сватовства очередной принцессы. Берлин наследника поразил. Подобно отцу, он сделался горячим поклонником прусского двора и Фридриха II, которому поклялся в вечной дружбе.
Берлинский опыт, молодой азарт и отцовская кровь начинали будоражить Павла.
«Если бы мне надобно было, — писал он в 1766 г. , — образовать себе политическую партию, я мог бы молчать о беспорядках, чтобы пощадить известных лиц, но, будучи тем, что я есмь,— для меня не существует ни партий, ни интересов, кроме интересов государства, а при моем характере мне тяжело видеть, что дела идут вкривь и вкось и что причиною тому небрежность и личные виды, Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое»,
С матерью у Павла сложились прохладные отношения, ее любимицы смотрели на него пренебрежительно.
Павел, путешествуя по Европе, открыто выражал недовольство политикой Екатерины и, ее приближенными: Потемкиным, Безбородко и прочими. Он говорил: «Лишь только буду иметь власть — их отстегаю, уничтожу и выгоню». Немудрено, ведь они помогали Екатерине заключать союз с Австрией вместо союза с любимой Павлу Пруссией.
В 1783 г. императрица подарила наследнику Гатчину — мызу, принадлежавшую раньше Г. Орлову. После 1917 г. это будет город Троцк. Так начинается гатчинский период жизни будущего русского царя. Он сформировал себе военный отряд, представлявший в миниатюре все рода войск. За образец устава был взят прусский, форма тоже прусская, дисциплина строжайшая.
Далее Павел устроил в Гатчине четыре церкви разных вероисповеданий, школу и больницу. Он стал хорошо разбираться в земледелии, помогал крестьянам. Петербургский двор называл его гатчинским помещиком. По вечерам Павел при свечах составлял на будущее указы и проекты.
С 1790 г. Павел стал проявлять «приметную склонность к задумчивости». Он поднимался в 4 утра и спешил на учения, осматривал казармы. Гатчина и Павловск превратились в военный лагерь. Известия о французской революции произвели, видимо, еще один незаметный сдвиг в психике князя. Французские эмигранты рассказывали ужасы. Ростопчин писал Воронцову: «Вы увидите впоследствии, сколько вреда наделало пребывание Эстергази: он так усердно проповедовал в пользу деспотизма и необходимости править железной лозой, что государь-наследник усвоил себе эту систему и уже поступает согласно с нею. Каждый день только и слышно, что о насилиях, о мелочных придирках, которых бы постыдился всякий частный человек. Он ежеминутно воображает себе, что хотят ему досадить, что намерены осуждать его действия... Недавно велел посадить под арест четырех офицеров за то, что у них были несколько короткие косы,—причина, совершенно достаточная для того, чтобы заподозрить в них революционное направление».