Чертова погремушка

— Делов-то! — хмыкнул Костя, вытягивая из-под воротника рубашки цепочку. — Наденьте мой, если так уж приспичило.

— Это же твой крестильный, — попыталась возразить я, но Костя с досадой отмахнулся.

Отпевали дядю Пашу в небольшой кладбищенской церкви. Буквально с первых минут я поняла: что-то идет не так. Да куда там «что-то»! Все было не так! Трое певчих, стоявших неподалеку от гроба, отчаянно фальшивили, путались, роняли ноты и с недоумением посматривали друг на друга: что происходит-то? Священник запинался, пускал петуха, а кадило никак не желало разгораться. Свечи у нас в руках и на кануне то и дело гасли, словно от порывов ветра.

Вдруг я заметила, что бабки-свечницы начали нервно перешептываться, поглядывая на гроб. Осторожно сделав пару шагов вперед, я увидела на дядином лице гримасу боли и ужаса. А ведь в начале отпевания лицо его было совершенно нормальным — спокойным и умиротворенным.

Я толкнула Костю под локоть и легонько кивнула в сторону гроба.

— Что за дьявол? — сказал он.

В этот момент хор как раз перестал петь, священник в очередной раз запнулся, и Костины слова прозвучали так громко и отчетливо, что все начали оборачиваться в нашу сторону. А я вдруг услышала тихий смех. Было в нем что-то настолько ужасное, что у меня задрожали руки, а по спине потекли струйки ледяного пота. Я оглянулась. Никто не смеялся.

Почудилось? Но через секунду я почувствовала, что не могу дышать. Воздух стал странно густым, плотным — и колючим. Он застревал в горле, царапал, раздирал его. В ушах зазвенело, виски сдавило. Последнее, что я запомнила, — это капли горячего воска. Они падали со свечи мне на руку, а я смотрела на них и совершенно не ощущала боли…

Что-то мокрое и холодное прикоснулось к моему лицу. Я вдохнула — и воздух легко скользнул в легкие. Я открыла глаза.

Мы с Костей сидели на скамейке у церкви, он прикладывал к моему лицу грязноватый снежок.

— Ленка, а ты часом не беременная? — спросил мой ласковый братец. — Что за фокусы? Грохнулась в обморок, как институтка. Еле тебя выволок. Тебе бы на диету сесть, килограммчиков пять-десять сбросить.

— Кость, что это было?

— Что «это»?

— Ну, ты же видел! Лицо!

— А что лицо? Ну, свет, наверно, так упал. Да и вообще, покойники, они все такие — страшные.

— Но он же не был таким в начале! — я вырвала у Кости снежок и с яростью отшвырнула в сторону. — А крест? А свечи? А певчие? А кадило? А?..

— Да прекрати ты! — Костя стукнул кулаком по скамейке. — Что за истерика еще? Что за бред несешь?

Я открыла рот, чтобы ответить, но тут двери открылись, вынесли гроб.

Крематорий, поминки… Я не могла дождаться, когда все закончится и мы останемся одни — поминки мы устроили в своей квартире. Я хотела поскорее принять снотворное, лечь и уснуть. Костя со мной не разговаривал, но если наши взгляды встречались, на его лице проскальзывало явное раздражение. А если б я ему еще и о смехе рассказала? Он бы точно решил, что я рехнулась.

На следующий день я проснулась хоть и с тяжелой после снотворного головой, но страхи мои сами собой улетучились. На улице ярко светило солнце, и все вчерашнее показалось просто нелепой фантазией.

Но вечером, когда мы с Костей встретились после работы и поехали в Купчино, мне опять стало не по себе. Каждый шаг давался с трудом. К тому же сильно похолодало, в лицо дул сильный порывистый ветер. Больше всего на свете мне хотелось развернуться и рысью побежать обратно к метро. Но я представила презрительно оттопыренную Костину губу и сдержалась. В конце концов, ну что за глупости?!

В квартире было отчаянно холодно, и мне стало еще страшнее, но я все же вспомнила, что сама открыла форточку, когда приезжала за одеждой.

— Ну, что с хатой будем делать? — Костя плюхнулся на диван в гостиной. — Продадим? Сдавать будем? Или устроим здесь дом свиданий? А что, составим график…

— Заткнись! — прошипела я.

— Да-да, — Костя закатил глаза к потолку. — Как же я забыл, а? Дядю только вчера похоронили, а я тут такие ужасные вещи говорю, да? До чего ж ты, Ленка, меня достала уже. Ладно, потом начет квартиры решим, не горит. Давай-ка завещание искать. И дневник этот самый. Могла бы и сама пошарить, когда одежду собирала. Неужели не интересно было?

Я не ответила. Потому что мне все же было интересно, даже очень. Но интерес этот казался каким-то противным, гаденьким, и я злилась на себя за него. Поэтому и искать не стала.

Завещание в сером конверте нашлось быстро. Оно лежало в серванте, отдельно от других документов, поэтому я и не заметила его сразу. Все свое движимое и недвижимое имущество дядя Паша завещал нам с Костей в равных долях. А вот дневника нигде не было. Мы перевернули все ящики, сняли книги с полок, заглянули во все углы.

— Может, он бредил? — Костя брезгливо отряхнул руки от пыли. — Погремушка еще какая-то. Чертова!

Он с силой толкнул ящик серванта, но тот не задвинулся до конца — что-то мешало. Костя снова выдвинул его. У самой стенки виднелось что-то темное. Он засунул руку в отверстие и вытащил потрепанную тетрадь в коричневой клеенчатой обложке. Бумага пожелтела, фиолетовые чернила выцвели. Костя быстро перелистал тетрадь.

— Смотри!

Последние несколько страниц были исписаны черной шариковой ручкой. Похоже, совсем недавно — в одном месте ручка потекла, и паста еще пачкалась. Я прочла последнюю незаконченную фразу: «Ее обязательно надо найти и…». И снова нехорошее предчувствие зашевелилось где-то под ложечкой.

Ящик все равно не хотел задвигаться.

— Там что-то еще, — сказала я и достала сложенную много раз огромную карту, напечатанную на тонкой шуршащей бумаге. В развернутом виде она не помещалась на полу комнаты. На карте тут и там были рассыпаны красные точки, десятка два, не меньше. И одна черная. Большая, жирная.

Я сложила карту, выхватила из рук Кости тетрадь, засунула все это в сумку. Подумав, положила туда же пакет с документами и альбом с фотографиями.

— Поехали домой!

— Ты что? — возмутился Костя. — Давай посмотрим, что еще забрать. Сюда ездить — как на край света. Кстати, глянь, сколько там у дядьки денег на счетах. Я видел целую пачку сберовских книжек. И, кстати, всего одну банковскую карту. Наверняка пенсионная.

— Костя!

— Что Костя? Что?! Хватит изображать мисс Бескорыстие! Между прочим, мы на похороны выложили все свои заначки. Да еще в долги залезли. А я, между прочим, летом с девушкой на курорт собирался.

Я молча достала из сумки пачку сберегательных книжек — штук пять или шесть — и бросила Косте на колени. Он был прав. И правота эта тоже была противной.

— Енотский царь! — ахнул Костя. — Вот это да! На, посмотри!

На рублевых счетах у дяди Паши лежало в общей сложности чуть меньше десяти миллионов. На валютных — около двухсот тысяч евро. У дяди Паши, который получал пенсию десять тысяч с копейками! Которому мы время от времени подбрасывали тысячу-другую!

— Я тебе говорю, он выкапывал клады, как-то их загонял и втихаря скирдовал деньги. Обалдеть! — Костя вскочил и возбужденно заходил по комнате. — Ленка, да мы с тобой богаты! Ай да дядя Паша, ай да… Ну ладно, замнем для ясности. Ты что, не рада?

— Рада, — механически ответила я. — Очень. Поехали домой.

— Ну уж нет! — Костины глаза лихорадочно блестели, на щеках проступил некрасивый, пятнами румянец. — Хочешь — поезжай одна. А я тут еще пошукаю. Глядишь, и погремушку найду. Интересно, что это?

— «Ее обязательно надо найти и…» — я машинально процитировала последнюю фразу из дядиного дневника. Почему-то мне в голову пришло, что он имел в виду именно ее — погремушку эту.

Костя посмотрел на меня с недоумением. Я развернулась и пошла в прихожую.

Костя вернулся только в начале второго. К этому времени я выпила кофейник кофе, дочитала дядин дневник и сидела в кресле, тупо разглядывая стену. То, о чем писал дядя Паша, не укладывалось в голове. Меня грызла дремучая тоска и предчувствие беды.