Страница 50 из 51
Дверь распахнулась, и показался мертвенно-бледный Пентауров в измятом и изорванном платье. Не то плач, не то какие-то слова невнятно рокотали в его горле.
— Можете ехать в Питер: теперь с вами драться никто не станет! — напутствовал его Шемякин.
Помутившиеся, блуждающие глаза Пентаурова вдруг наткнулись на кучку перепуганных женщин, сбившихся в конце коридора. Среди них была… Леня.
Пентауров заморгал, словно прогоняя что-то почудившееся, потом, косясь на нее, как пугливая лошадь на куст, прошмыгнул мимо и исчез в зале.
— Сашка, ты с ума сошел?! — закричала, обретя дар слова, Аня.
— Нет, как будто ничего, здоров!… — ответил Шемякин, трогая себя за лоб и принимая свой обычный вид и тон; только почерневшие глаза его еще не успели отойти и стать обычными серыми.
— Ты его выпорол? Дворянина? — только шепотом и смогла выговорить Степнина.
— Бабушка, не мог я же ему отказать: он сам просил об этом!
— Вздор несешь!
— Ей-богу, бабушка, правда! Просил устроить так, чтобы никто драться с ним не стал! Я и устроил. Разве нехорошо?
Шемякин совсем овладел собой.
— Да ведь он же дворянин?!
— А я его на коврике, бабушка: на коврике это совсем хорошо!
— Молодец! Так и следовало его проучить! — сказал Плетнев.
— Господа, дворян же не порют? — воскликнула Серафима Семеновна.
— Если они не врут, маменька! — откликнулся Шемякин. — А кто врет, тому чики-чики бывает; так меня в детстве учили, ей-богу!
— Ах ты, разбойник! Ах ты, шут! — говорила Степнина, идя под руку с ним из коридора. — Вот уж действительно, мозгу не вместить, что натворил!
— Бабушка, это я в государственных целях сделал! — оправдывался Шемякин. — Гусары его могли на дуэли убить; это им что — тьфу и ничего больше, а он говорил, что он человек нужный, полезный! Я и подумал: оставлю-ка я господ гусар с носом, пусть он себе назло им живет… Я о нем от души позаботился! Право!
— Теперь ездить к нам побоятся люди, скажут — выпорют!
— И отлично, бабушка! — вмешалась Соня. — По крайней мере только хорошие люди ездить будут!
— Я знаю, о ком вы в действительности подумали, Александр Николаевич! — тихо произнесла Леня, взяв свободную левую руку Шемякина и пожав ее. — Было ужасно, но спасибо вам!
Она поспешила к своему жениху.
На балкон, куда опять собрались все, торопливо вышла Ненила, направилась прямо к Шемякину, взяла его руку и громко чмокнула ее.
— Спасибо, батюшка, что поучил этого молодца: давно плакали по нем розги! — сказала она и поклонилась в пояс. — Вот как утешил на старости лет, свечку за твое здоровье поставлю! Всегда говорила, что из тебя прок будет!
Молодежью вдруг овладел приступ смеха. Первою закатилась, припав к спинке стула, Соня; ей принялись вторить и остальные.
— И поделом, и поделом! — восклицали то тот, то другой.
— Но какой у него был вид?! — заливалась Анечка. — Как он визжал! Я думала, его режут!
Появились улыбки и на лицах старших.
— Барыня Грунина приехали! — возгласил из дверей лакей; вслед за ним появилась и сопровождаемая Нюрочкой Марья Михайловна.
— Что, не у вас был сейчас Пентауров? — осведомилась она, здороваясь с хозяевами.
— Нет, не у нас… — не сморгнув, ответил Шемякин. — А что?
— Да совсем странный какой-то: смотрим, едет человек, чуть не шагом, сам задом наперед коленями на сиденье стоит. Поравнялись мы — вижу: батюшки, Пентауров?! И расстроенный, всклокоченный! «Что это вы, — спрашиваю, — на коленках едете?» Вообразите, лошадей даже не остановил, только рукой эдак обвел: «Вид, — говорит, — очень хорош!» Он не рехнулся ли?
— Бедный! Возможно… Сам мне говорил, что он очень расстроен! — проговорил, качнув головой, Шемякин.
— А в Рязани у нас короб новостей! — продолжала, усаживаясь Грунина.
— Не удивишь, матушка, своих у нас много! — прервала ее Степнина.
— Ну-те, какие? — Мария Михайловна приготовилась слушать: она специально за тем и приехала, чтобы почерпнуть вдохновения для продолжения тех сказок из тысячи и одной ночи, которые гуляли по Рязани о происшествии в Баграмове. О бегстве Лени и о том, что она находилась в Рыбном, Марья Михайловна, а стало быть и Рязань, еще ничего не знали.
— Дочку нам новую Бог послал, и две свадьбы у нас на днях будут, вот какие! Эту стрекозу замуж выдаем, — рука Степниной указала на Соню и затем еще на кого-то, находившегося за спиной Груниной, — и эту!
Марья Михайловна грузно повернулась и замахала руками, словно собираясь упасть в обморок. Ее и вправду чуть не хватил удар: перед ней стояла Леня!
Глава XXXV
Роману конец. Но, расставаясь с действующими лицами его, надо сказать о них несколько заключительных слов.
Свадьбы Лени и Сони произошли в один день, двадцать пятого сентября. Венчались они в своей церкви в Рыбном, и как ни хотелось обеим невестам, чтоб все было как можно скромнее, желание их не исполнилось. Съехался весь уезд и все офицеры гусарского полка, гремел оркестр, и старый дом, полный нарядными людьми, весельем и шумом, сиял тысячью огней среди темного «бабушкиного» сада.
В самый разгар танцев Степнина вышла на балкон отдохнуть и подышать свежим воздухом. С ней подошла к перилам Ненила, стоявшая у настежь распахнутых дверей и смотревшая на общее веселье.
— Устала, Ненилушка, слабеть начинаю! — сказала Аграфена Степановна.
Старая нянька не отвечала. В саду царила тишина. Слышно было, как то здесь, то там тихо шелестели падавшие листья.
— Это мы с тобой… — тихо молвила Степнина, глядя в непроницаемую тьму перед собой…
Стратилат и Агафон, собравшиеся на другой же день уходить в Москву, опять должны были отложить свой уход: их пригласила Леня на свою свадьбу.
Не приказала их никуда отпускать из имения и Степнина. Приглашены были, разумеется, и Шилин с Тихоном, звать которых ездил в Рязань сам Светицкий.
Он хотел сделать попытку заплатить Стратилату и Агафону, но Леня, боясь, что они обидятся, попросила не делать этого.
— Вы мои первые гости! — сказала Леня, встречая своих друзей и принимая их общий подарок — букет цветов.
Компания жалась в уголке и оттуда следила за «своей» Леонидой Николаевной, а она, вся в белом, счастливая до сияния, не расставалась с их букетом, и белым облачком летала по залу; улучив минуту, она подбегала к ним и перемолвливалась словцом-другим.
На другой день, после теплого прощания с Леней и ее мужем, Стратилат и Агафон надели свои узелки на палки и пустились в путь. Каждый из них нес в руке по кульку с остатками от обильного свадебного ужина.
Отойдя верст двадцать от Рыбного, будущие актеры остановились и сели отдохнуть и закусить.
— Ну-ка, Господи благослови, хватим свадебного! — весело сказал Стратилат, запуская руку в свой кулек и извлекая из него что-то завернутое в бумагу. Он развернул ее и увидал кусок пирога, а на нем белый конвертик.
— Это еще что? — воскликнул он.
Такой же конвертик оказался и у Агафона.
Они распечатали их и нашли в каждом по пяти сторублевых бумажек и по записочке, написанной Леней: «Хлеб-соль на будущее новоселье от искреннего друга Леониды Светицкой».
— Душа, брат, у нее… большая душа!… — дрогнувшим голосом сказал Стратилат. — Ни слова ведь в Рыбном она нам о деньгах не сказала!
— Не взяли бы! — ответил Агафон. — А здесь возьмем, и совесть не грызет. — Не плату дала!
— Записочку бы не утерять! — продолжал Стратилат, тщательно пряча бумажку. — Дороже денег она! Люди, брат, мы с тобой по ней выходим!
— В люди и выйдем! — с упорством в голосе, словно пророчествуя, пророкотал Агафон.
— Верно, брат! Доля наша, не прячься, все едино найдем, где ты; ау?! — во всю грудь крикнул Стратилат; смелые серые глаза его загорелись огнем и окинули вившуюся впереди дорогу, словно и впрямь выискивая идущее где-то впереди счастье.
— Ау! — отозвалось совсем близко из перелеска.