Страница 4 из 9
никак. Духи, которых он вызывал, не хотели к нему. Им и на том свете хорошо
было. Они смотрели сверху на Артемову фигурку сгорбленную в редкие
просветы меж облаков, и только ухмылялись: туда? К вам? Нет уж, дудки!
Кхххххх.
Бросил крутить гребаную ручку. Сорвал наушники. Поднялся, смотал
провод антенны аккуратной бухтой, медленно, насилуя себя этой
аккуратностью — потому что хотелось: рвануть его так, чтоб на куски, и
зашвырнуть с сорок шестого этажа в пропасть.
Сложил все в ранец. Посадил его к себе на плечи, черта-‐искусителя. Понес
вниз. В метро. До завтра.
— Это я, Артем.
— Деактивацию провел? — прогундосила синяя трубка.
— Провел.
— Почетче!
— Провел!
— Провел он, ага… — трубка неверяще цыкнула, и Артем шваркнул ее о
стену с ненавистью.
Внутри двери заскребся замок, втягивая языки. Потом она ухнула
протяжно, открылась, и метро дохнуло на Артема своим спертым тяжелым
духом.
Сухой встречал его на пороге. То ли чувствовал, когда Артем вернется, то
ли вообще не уходил на самом деле никуда. Чувствовал, наверное.
— Как ты? — спросил он устало, беззлобно.
Артем пожал плечами. Сухой ощупал его глазами. Мягко, как детский врач.
— Там тебя человек искал. С другой станции пришел.
Артем подобрался.
— Не от Мельника?
Звякнуло в его голосе что-‐то, как будто гильзу на пол уронили. Надежда?
Или малодушие? Или что?
— Нет. Старик какой-‐то.
— Что за старик? — вся последняя сила, собранная на тот случай, если
отчим скажет «да», тут же вытекла из Артема, сразу же в стоки ушла, и
ему теперь хотелось только лечь.
— Гомер. Гомером назвался. Знаешь такого?
— Нет. Я спать, дядь Саш.
Она не шелохнулась. Спит или не спит? — думал Артем. Так, механически
думал, потому что не было ему уже никакого дела до того, спит она или
притворяется. Свалил одежду кулем при входе, потер зябко плечи, сиротски
приткнулся к ней сбоку, потянул на себя одеяло. Было бы второе — не стал бы
даже ввязываться.
На станционных часах было семь вечера, что ли. Но Ане в десять вставать –
и на грибы. А Артема от грибов освободили, как героя. Или как инвалида? Так
что он сам себе был хозяин. Просыпался, когда она возвращалась со смены — и
уходил наверх. Отключался, когда она еще притворялась, что спит. Так они
жили: в противофазе. В одной койке, в разных измерениях.
Осторожно, чтобы не разбудить ее, Артем стал наворачивать стеганое
красное полотно на себя. Аня почувствовала — и, не говоря ни слова, яростно
дернула одеяло в обратную сторону. Через минуту этой идиотской борьбы он
сдался — и остался лежать на краю постели голым.
— Супер, — сказал Артем.
Она молчала.
Отчего лампочка горит сначала, а потом перегорает?
Тогда он лег лицом в подушку — их-‐то, слава богу, было две — согрел ее
дыханием, и так уснул. А в подлом сне увидел Аню другую — смеющуюся,
бойкую, задирающую его весело, совсем молодую какую-‐то. Хотя сколько
прошло? Два года? Два дня? Черт знает, когда такое могло быть. Им тогда
казалось, что у них целая вечность впереди, обоим казалось. Получается,
вечность назад это все и было. Во сне тоже было холодно, но там Аня
морозила его — кажется, по станции гоняла — из баловства, а не из ненависти.
И когда Артем очнулся, по сонной инерции верил еще целую минуту, что
вечность не кончилась пока, что они с Аней только в середине ее находятся.
Хотел позвать ее, простить, обратить все в шутку. Потом вспомнил.
ГЛАВА 2. МЕТРО
— А я-‐то тут при чем? — спросил он у Ани.
Но ее уже не было в палатке.
Одежда его лежала ровно на том месте, где он ее сбросил: на проходе. Аня
ни прибрала ее, ни расшвыряла. Переступила только, будто боялась
дотронуться. Заразиться. Может, и вправду боялась.
Может, ей одеяло и вправду было всегда нужнее. Он уж как-‐нибудь
согреется.
Хорошо, что ушла. Спасибо тебе, Аня. Спасибо, что не стала со мной
разговаривать. Что не стала мне отвечать.
— Спасибочки, бля! — сказал он вслух.
— Можно? — отозвался кто-‐то сквозь брезент и прямо над ухом. — Артем?
Не спите?
Артем пополз к своим порткам.
Снаружи, усевшись на раскладной походный табурет, ждал старик со
слишком мягким для своего возраста лицом. Сидел он удобно, уютно,
равновесно, и было видно, что расположился он тут давно, а уходить не
собирается вовсе. Старик был чужим, не со станции: морщился, неосторожно
вдохнув носом. Пришлых видно.
Артем сложил горсть козырьком, и закрывшись этим козырьком от алого
света, которым была залита станция ВДНХ, вгляделся в гостя.
— Чего тебе надобно, старче?
— Вы Артем?
— Допустим, — Артем втянул носом воздух. — Зависит.
— Я Гомер, — заявил старик, не вставая. — Зовут так.
— Правда?
— Я книги пишу. Книгу.
— Интересно, — сказал Артем голосом человека, которому неинтересно.
— Историческую. Как бы. Но про наши дни.
— Историческую, — повторил Артем осторожно, оглядываясь по сторонам.
— Потому что… Дело в том… Кто-‐то должен ведь обо всем, что с нами тут…
Обо всем, что с нами тут происходит, потомкам рассказать.
Если не от Мельника, думал Артем, то кто? От кого? Зачем?
— Потомкам. Святое дело.
— И я… Пытался. Понять, что именно… Какой сюжет… Чтобы людей
тронуло… Чтобы запомнили. Чтобы потом сами пересказывали друг
другу… Оно жить должно, живым быть, понимаете? Какая история…
Пробовал, искал. Казалось, нашел. О чем. Но потом взялся… И не
сработало. Не получилось. А потом вспомнил, что слышал про ВДНХ, и…
Было видно, что старику неловко, но Артем не собирался помогать ему; он
все не мог понять, что же сейчас будет. Зла от старика не шло, одна нелепость
и неуместность, но что-‐то скапливалось в воздухе, что-‐то образовывалось
между ним и Артемом такое, что должно было вот-‐вот разорваться, и ожечь, и
посечь осколками.
— Мне про ВДНХ рассказали… Про черных. Про черных и про вас. И я
понял, что должен вас найти, чтобы…
Артем кивнул, наконец понимая.
— Отличная история.
И, не прощаясь, зашагал прочь, сунув вечно зябнущие руки в карманы.
Старичок застрял сзади на своем удобном табуретике, что-‐то еще рассказывая
Артемовой спине вдогонку. Но Артем решил: оглохнуть.
Поморгал — глаза привыкли, можно больше не щуриться.
К тому свету, который на поверхности, они дольше привыкали. Год. Это
быстро! Большинство жителей метро от солнечного света, даже от такого,
облаками придушенного, ослепли бы, наверное, навсегда. Всю ведь жизнь в
туннелях, впотьмах. А Артем себя видеть наверху заставил. Видеть тот мир, в
котором родился. Потому что если ты не можешь солнце потерпеть — как ты
наверх вернешься, когда время придет?
Все, кто родились в метро, росли без солнца, как грибы. Нормально:
оказалось, не солнце нужно людям, а витамин Д. Оказалось, солнечный свет
можно в виде драже жрать. А жить можно и наощупь.
В метро общего освещения не было. Не было общего электричества.
Вообще ничего общего не было: каждый сам за себя. На некоторых станциях
наловчились вырабатывать достаточно света для того, чтобы было почти как
раньше. На других — его хватало на одну лампочку, горящую посреди
платформы. Третьи были забиты густой чернотой, как в туннелях. Если
приносил туда кто-‐то свет с собой в кармане, то мог выловить из ничего по
кусочкам — пол, потолок, кусок мраморной колонны; и из темноты сползались
на луч его фонарика жители станции, желающие немного посмотреть. Но
лучше им было не показывать себя: без глаз они вполне приучились