Страница 10 из 10
— Восьмой сейчас примет вас, Вычислитель.
Восьмой говорит знакомым голосом, который я уже слышал в неоднократных посылках прошлого. Он выглядит не старше меня.
— Но у меня в запаснике жизни всего один год, — говорит он, заканчивая мою мысль. — Уже появились предупреждающие сигналы.
— Какие?
— Шестое чувство. Я уже ощущаю, как истончаются кровеносные сосуды в мозгу и как нарастает давление потока крови. Это не обычное кровяное давление, а пиршество разума. Мысль словно становится быстрее и чище. Яснее ассоциации. Стройнее выводы. Потом — последняя вспышка, несколько часов наивысшего ускорения — и конец.
— Я знаю. У моего отца была такая же ночь, — просто говорю я.
Мне легко с ним, хотя ледок равнодушия холодит отношения.
— Ты знаешь, зачем я тебя вызвал? — спрашивает он.
— Нет.
— Для того чтобы сказать тебе, что ты умрешь раньше меня.
— Вы забыли добавить: «быть может».
— Нет, я забыл добавить: «непременно».
Я молчу, не ощущая ни почтения, ни страха. Пусть объясняет.
— У нас уже давно не знают о космической навигации, — равнодушно говорит он. — Разучились. И строить корабли, и вычислять координаты путей. Тем более в субпространстве.
— Я вычислил.
— Не уверен в их точности, хотя, как математик, ты ученик своего отца.
— Вы тоже.
— Я был им раньше тебя и давно разучился.
— И довольны?
— Равнодушен. Большинство счетно-вычислительных устройств давно демонтировано, а кто будет в уме решать дифференциальные уравнения в частных производных? И кого заинтересуют сейчас непрерывные дроби либо числа в минус двадцатой степени? Любителей цифровых игр или чудаков вроде тебя. К счастью, их становится все меньше и меньше.
— К счастью? Потому вы и разрешили полет?
— Да. Навигатор понял. Но я сделал это и ради тебя. Познаешь наивысший взлет мысли на орбитах иных галактик.
— Спасибо, Восьмой.
— Иди. Мне только хочется, чтобы я не ошибся.
Но он ошибся. Наивысший взлет мысли я познал не на пути к Земле и не на ее орбите, а много лет спустя в сумрачный морозный вечер у открытого окна в моей квартире в новосибирском Академгородке.
Я часто размышлял о трагедии моей планеты. Почему угасла такая высокоразвитая цивилизация? Я слишком мало знаю об ее истории, да что там история — о своей жизни там я почти ничего не помню. И только здесь, на Земле, я кое в чем разобрался: мне подсказали это труды Шкловского, Брейсуэлла и фон Хорнера. Последний, например, приводит такие причины гибели возможных цивилизаций во Вселенной: полное уничтожение жизни на планете, психическое или физическое вырождение ее обитателей, потеря интереса их к науке и технике. Мне кажется, вторая и третья причины наиболее подходят к тому краху, о котором говорил мне Восьмой.
Почему я прожил на Земле более сорока лет? Вероятно, из-за особенностей земной биосферы. Не зря астрономы моей далекой родины искали планету для переселения. Но слишком больших возрастных перегрузок я все же перенести не мог. Шестое чувство пришло на десять с лишним лет позже, чем у моих сородичей, но все же пришло.
— Давление чуть-чуть повышено, — сказал мне мои лечащий врач, когда я проходил очередную диспансеризацию по возвращении из Лондона. — Сердчишко чуть-чуть пошаливает. Но, в общем, все чуть-чуть. Нужен мелкий ремонт. А как вы себя чувствуете?
— Странно, доктор.
— Что значит — странно?
— Ощущаю свои сосуды. Как подходит и отходит кровь.
— В кончиках пальцев?
— Нет, в голове.
— Приливы?
— Нет. Просто я чувствую, как кровь питает мозг. Мысль становится энергетически сильнее и, как бы это сказать, ну, информационно-насыщеннее, что ли. Мне трудно объяснить популярнее. Лучше думается, лучше работается.
— Так это же хорошо.
— Не знаю, — подумал я вслух, — не могу, в сущности, уточнить.
— Сделаем энцефалограмму.
Вторично в поликлинику я не пошел. Я знал, что у меня: когда-то просветил Восьмой из мудрейших. Шестое чувство. Нарастающая энергетическая мощь мысли. Благотворный стресс, как неспецифическая реакция мозга на приближение конца. Значит, надо его использовать — уплатить долг приютившему и взрастившему меня удивительному миру, в котором я прожил свою удивительную вторую жизнь.
Все чаще и чаще мысль Вычислителя вторгается в мозг профессора Мерля. На днях на занятиях, вдруг забыв обо всем, я с лихорадочной поспешностью исчертил доску многоэтажными уравнениями.
Воцарилось недоуменное молчание, вопросов не было. Только кто-то сказал:
— Мы не понимаем, Николай Ильич.
— Тогда сотрите. Сейчас я ничего объяснить не могу. — Я был все еще Вычислителем.
— Нет, — возразил упрямый Волохов. — Мы это запишем, а вы объясните потом. Только что это за символ? — Он указал на круг, перечеркнутый наискось по диаметру.
Вычислитель ответил:
— Знак смещения, дискретности пространственных координат.
Я уже не успею им этого объяснить. Но я отдам им все, что знает Вычислитель. Впереди у меня только сутки — длинный зимний день и ночь до утра, когда все кончится. Уже и сейчас сумрачно, нужно зажигать свет. Я сажусь к столу, не подхожу к телефону и не открываю дверь на звонки.
Окно настежь навстречу вьющимся в сумраке снежинкам, зеленый абажур лампы склонен над тетрадями. Сначала будет говорить Мерль, который расскажет самую странную историю в мире, а ночью, когда мысль уйдет в свой последний полет, Вычислитель откроет людям тайны математики будущего — все, чему успел научить его отец и кристаллические записи где-то угасшей науки. Ну что ж, а утром хочется встретить конец на улице, где-нибудь на лыжной тропинке за городом. Говорят, такая же ночь была и у Галуа, хотя он был не гостем, а сыном Земли. Впрочем, кто знает?
Постскриптум профессора Волохова
Я написал вступление в роли бывшего аспиранта Волохова. Так оно и прочитается, если тетради Мерля будут опубликованы.
Но постскриптум я пишу не для печати. Я передал Академии наук вычисления Мерля, ставшие основой новых областей математики. Но записок Мерля никто не читал, кроме меня. Даже ставшая моей женой Инна.
Почему?
Я не хотел отнимать у Земли ее сына. Мерль, а не безымянный Вычислитель, стал сыном Земли и, умирая, отдал свой гений земной, русской, советской науке. Сейчас, когда я перечитал его строки, написанные по-русски, я еще более укрепился в своем убеждении. Ведь и мыслил он только по-русски, так и не узнав своего, но уже чужого инопланетного языка.
Одно время я хотел сжечь эти тетрадки, но что-то удержало меня — может быть, чувство ответственности за тайну, которую я так и не открыл людям. Сейчас я уже не решаюсь один нести эту ответственность. Еще жива и работает жена моя, лично знавшая Мерля, выросли и тоже пришли в науку дети — так пусть и они задумаются над тем, был ли Мерль сыном или гостем нашей планеты…