Страница 1 из 13
Андрей Кокотюха
Охота на маршала
Вот уже зазвучали трофейные аккордеоны,
Вот и клятвы слышны – жить в согласье, любви, без долгов…
И все же на Запад идут, и идут, и идут эшелоны,
А нам показалось – почти не осталось врагов.
© Кокотюха А., 2014
© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2014
© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2014
Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства
Вступление первое
Страх и риск
– Оружие не сдам.
Гонте стоило немалых усилий произнести эти слова спокойно.
Хотя внутри бурлило, клокотало. Могло взорваться в любой момент – и Дмитрий не пожалел бы. Все равно его участь уже наверняка решена.
Это читалось в глазах полкового особиста.
За начальником особого отдела водилась привычка смотреть на собеседника не отрываясь и не мигая. Казалось, он пытался соревноваться с жертвой – а вот кто кого пересмотрит, кто первый отведет взгляд. Так истребители в воздушном бою идут на таран. Но, скорее всего, особист гипнотизировал. Точнее, пытался гипнотизировать, чуть сузив глаза, буквально сверля ими визави, вгоняя в трепет, ступор. Даже парализуя.
Эту его манеру уже успели испытать на себе многие. За нее полкового чекиста окрестили Удавом. Очень удачно вышло: прозвище перекликалось с фамилией особиста – Вдовин. Принял он особый отдел чуть больше месяца назад, предшественник ушел на повышение.
Если глаза – открытая книга, то командир разведроты Дмитрий Гонта читал во взгляде начальника особого отдела свой приговор большими буквами. Со времени своего назначения Василий Вдовин успел выявить в полку с десяток неблагонадежных солдат и, что очень важно, офицеров. Главный обвинительный пункт Вдовина обычно сводился к фразе: «Распустил вас товарищ маршал!»
Речь шла, конечно же, о командующем Первым Украинским фронтом Георгии Жукове, невероятно популярном в войсках. Правда, Гонта старался не думать о том, что их маршал может себе позволить возражать лично товарищу Сталину. А такие слухи ходили.
И если кто забывался, позволяя себе вслух сказать, что Жукову, мол, даже Сталин не указ, – тому прямая дорога была в особый отдел.
Вряд ли Вдовин умел читать мысли. Хотя по лицам, кажется, научился. Гонте хотелось, чтобы этот капитан, которому не было еще и тридцати, прочел по выражению его лица, как он, боевой офицер, к нему относится. Но понимал: даже если до Вдовина дойдет, выводы он вряд ли для себя сделает. Ведь, похоже, совсем ошалел от собственной безнаказанности. И осознания беспредельной власти над бойцами и командирами. Однако в удавьих глазах особиста четко читался приговор, вынесенный им лично еще до передачи дела в трибунал.
Да и дела пока еще не было. Впрочем, за Василием Вдовиным не заржавеет.
– Не дури, капитан, – процедил он, не отводя взгляда и не опуская руки. – Давай сюда.
– Забери.
– Говорю же – не валяй дурака. Стану силой отнимать – хуже будет.
– Кому?
– Остынь, капитан. Сдай оружие по-хорошему. Как положено арестованному.
Сдерживать себя Гонте становилось все труднее. Дать бы ему сейчас в рожу, расквасить до крови, чтобы юшкой умылся, пару зубов своих, белых и ровных, на землю выплюнул. Тогда все решится сразу же. Отпадут всякие ненужные, откровенно лишние разговоры и движения.
Драка. С офицером НКВД. К тому же – явное нападение на сотрудника особого отдела. Это, в лучшем случае – разжалование в рядовые. Затем – штрафной батальон. Искупайте вину кровью, бывший капитан Гонта.
Пусть так.
Пускай даже убьют в первом же бою, когда штрафников бросят на прорыв, в мясорубку. Зато Дмитрий сделает то, что все это время хотел сделать каждый в его роте. Скорее всего, половина личного состава полка давно точит на Вдовина-Удава зубы.
Отпустить чувства сейчас, поступить, как душа просит, – получить глубокое удовлетворение. Но и признать поражение. Гонта же хотел еще побороться.
– Сам не дури, капитан. Ты сука, но мужик не глупый.
– В смысле?
– Наморщи ум, как говорит один мой взводный, гвардии старший лейтенант Борщевский. И сложи два и два, как советует всем другой мой взводный, гвардии лейтенант Соболь.
– У тебя в роте, как я погляжу, что не гвардеец, то умник.
– Не без того, – охотно согласился Гонта. – За линию фронта дурням нельзя. Немцы ведь не глупее.
– Вот, кстати, и расскажешь товарищам в особом отделе фронта, как читал своим подчиненным разлагающую лекцию о преимуществах противника. Понося при этом высшее руководство Красной Армии! – Особист моментально оседлал любимого конька. – Заодно объяснишь, почему завел подобные разговоры именно теперь, когда по всем фронтам ведется успешное наступление. И главное – это ты сам додумался, что противник сильнее, или повторяешь антисоветские мысли командующего фронтом?
– При чем здесь командующий?
– Который год в армии, капитан? Пора бы уразуметь.
– Чего ж я не уразумел, по-твоему?
– Командующий фронтом всегда прямо или косвенно имеет отношение к тому, какие настроения среди полковых офицеров.
– Не больно ли мудрено, капитан?
– Так сам же сказал – не глупый я мужик. Или передумал, я уже дурак, по-твоему?
Гонта стиснул зубы и решил отвести взгляд.
Ладно, пусть особист радуется маленькой победе. Сейчас Дмитрия всерьез обеспокоило другое.
А именно: как бы Вдовин не отпраздновал победу поважней. Ведь капитан, возглавлявший особый отдел отдельно взятого полка, только что вольно или невольно подтвердил – под Жукова, командующего Первым Украинским фронтом, понемногу, тихой сапой копают.
Кто и за что – вникать в подобные тонкости хитрой и одновременно беспощадной политики командир разведчиков не собирался. Все расклады в высших эшелонах узнать все равно не удастся. Но играть против командующего фронтом Жукова в угоду особому отделу Гонта был не намерен.
Поглядел в неровный прямоугольник окошка, в котором каким-то чудом уцелело грязное стекло. Ответил, не поворачивая головы:
– Не передумал. Сволочь ты, но не дурак. Потому должно у тебя, товарищ капитан, хватить ума на то, чтобы не вывести меня отсюда под конвоем. Да еще и безоружного. Мои хлопцы – народ отчаянный. Меня уважают, ценят как своего командира. Я с ними на передке не первый год. Ваньку Борщевского раненого как-то на себе волок. От всей группы только мы двое остались да «язык», майор фрицевский. Считай, двоих я вытащил. Потому морщи ум, Вдовин.
– Болтаешь много. Кто из твоих орлов против особого отдела рыпнется?
– До конца меня дослушай, капитан. Особый отдел – это одно. Твоя персона – совсем другое. Увидят мои разведчики, что ты меня арестовал, – твой «виллис» из расположения не выпустят.
– Допустим. А дальше? – парировал Вдовин. – Время военное, передовая. Сопротивление представителю власти. Тут уже не трибунал, как бы до расстрела на месте дело не дошло. Подумай о своих ребятах. Скажи: пусть без эксцессов.
– А зачем доводить до такого? Капитан, прошу как человека: не играй с огнем.
– Огонь – твои хлопцы?
– Верно понимаешь. Делаем так. Мы выйдем отсюда спокойно. Вместе, без конвоя. Дойдем до машины. Декорация такая, что мы просто в штаб фронта собрались проехаться. Оружие сдам, когда за расположение выедем. Это я тебе, Вдовин, обещаю. А вот все остальное про меня пусть решают в особом отделе фронта. Там-то поумнее тебя люди сидят, разберутся.
– Ну-ну…
Особист слушал разведчика и напряженно думал, взвешивал услышанное, оценивал все «за» и «против» ситуации. В которую загнал себя сам, преследуемый острым желанием арестовать командира разведроты за антисоветскую агитацию и пропаганду.