Страница 2 из 29
вот и деньги.Бабка грустно усмехнулась:
Продадим! Кому, дитенок? Всяк свое норовит за бесценок сплавить.Мы долго молчали и думали невеселую думу. Наконец бабушка сказала:- Отсидимся на Шелони. Не на век германец придет. Старики тамошние говорят, что минует их война: место там глухое, как медвежий угол, вражье войско туда не полезет. Хоромы у Ивана Яковлевича, что твой дворец. Мешок муки в кладовке да мер тридцать картошки в подвале. Не пропадем... А тут оставаться негоже – поселок наш как бельмо на глазу. И опять же – узловая станция рядом...Я рассердилась:Что ты мне про картошку толкуешь! Складывай, что надо, да пошли!Ишь ты, шустрая какая! Чай, не блох ловим. Завтра снесу еще два узла, а там остатки заберем и обе уйдем.Будешь бегать, пока на бомбу нарвешься!Теперь по дороге не пойду. Лучше крюку дам. В поле-то самолет одну старуху не тронет.Как же, видит он – старуха ты или боец.Небось видит, нечистый дух. Когда одна иду, не трогает. Ему, поганику, интересно бомбу сбросить на солдата, а не на меня.Что с тобой спорить... Ребятишки-то хоть здоровы?- Здоровы. Соседка там за ними приглядывает.Поздно вечером к бабушке пришел Егор Петрович, и они долго шептались. Завхоз во всем с бабушкой соглашался, только рыжей головой кивал да прятал за белыми ресницами глаза жулика и пройдохи.Ночью я проснулась от бомбежки и выбралась из блиндажа. Бомбили Дно. По небу шарили призрачные руки прожекторов, в районе станции стучали зенитки.Бабушка сокрушалась:- По самому вокзалу хлещет, гад рябый... А там что эшелонов с бабами да ребятишками! Господи, господи, бедные люди!..Утром, когда мы пили чай, она мне заговорщически подмигнула:- Всё закопала.Я не поняла:- Что закопала?- Тише ты! – бабка покосилась на деда Зиненко, пившего чай у своего блиндажа. – Вещи мы с Егором Петровичем зарыли в саду. Швейную машину, зимнее, книги мамины, которые потолще...У меня все эти дни было плохое настроение, и я дерзко возразила:Нашла сообщника! Да он первый же выроет твои вещи, когда немцы придут!Нужно-то Егору Петровичу сиротское добро, – мирно возразила бабушка. – Чай, у него своего именья невпроворот.- Таким, как он, всё мало. Он же немцев ждет. Бабушка ехидно ухмыльнулась:- Он сам тебе об этом сказал?- Да об этом все знают. Он уже три раза бегал на свой бывший хутор землю перемерять. Он же кулак. А то ты не знала? Вот и зятя от мобилизации спрятал.Бабка всплеснула руками:- Ну что ты брекочешь, коровий лопотёнь?! ‘ Вот возьму иголку да наколю твой язык! Зятя спрятал! Ведь придумают же такое люди. А что ж он родных сынов не спрятал? Оба на фронте.- Как же, спрячешь Гришку с Саней! Сама говорила, что они не в отца. Комсомольцы. А зять такой же хапуга, как и он. Вот и будут вместе хозяйничать на своей земле.С чьего голоса поешь? – строго спросила бабушка.А ни с чьего. Зятя его искали. А Егор-то Петрович только кланяется: “В Псков он у меня подался. Сестрицу хворую навестить”. Поди, проверь – Псков-то у немцев.Да... Самое время ездить по гостям... – Бабка задумалась, покусывая нижнюю губу, что было у нее признаком волнения.Чего ж ты раньше-то мне не сказала, Марфа Посадница?А ты со мной советовалась?Это была наша первая крупная ссора с бабушкой, и мне стало ее жаль. Я попросила прощенья. Она решила:- Дело сделано. Будь что будет, перепрятывать некогда, да и яму нам с тобой не выкопать.Она взяла два узла и опять ушла на Шелонь.Бабушка не вернулась ни на следующий, ни на третий день. Я не знала, что и подумать, и очень волновалась.Грохот вдруг приблизился за одну ночь настолько, что можно было различить отдельные голоса пушек. Потом канонада покатилась влево и даже позади нас стало погромыхивать. Дновское шоссе почти опустело: изредка проскочит военная машина или повозка – и всё. Над нашим поселком нависла нехорошая тишина. Всё притаилось, попряталось...Меня опять потянуло к друзьям-товарищам.На косогоре, возле почты, в густой траве пас черную комолую корову не кто иной, как зять Егора Петровича!Я ехидно спросила:- Ну, как там во Пскове?Дезертир даже не покраснел:И не говори, девка! Еле ноги унес.Чья корова?Теперь наша.Так у вас же есть корова и нетель.То тестевы, а это будет моя.Подбарахлились, значит?- Да, купил, дурак, на последние гроши.”Купил ты, как же! Украл где-нибудь. Сейчас много скота в тыл гонят. Заявить бы куда следует, показали бы тебе корову!” Знает, сволочь, когда безнаказанно можно из тайника выползти. Никакой власти у нас теперь нет, и заявлять некому...Мать Мишки Малинина встретила меня плачем. Оказывается, Мишка вместе с Андреем сбежал из дома! Записку оставил: “Мы ушли на фронт”.И Нинкина мать, увидев меня, ударилась в слезы:- Уехали. И Нина, и Маруся, и Нюрка Сапожникова. Все на фронт подались.- Как на фронт?!- А так. Сели в солдатскую машину, да и уехали. Бросили меня одну, вдову горькую, разнесчастную...Мне всё стало ясно. Искать больше было некого, и я поплелась домой. Залезла в прохладный блиндаж и чуть не завыла от тоски и досады. Ушли на фронт! Ну ладно, Мишка Малинин – он и не скрывал своих, намерений. Да и Андрей тоже. Куда иголка, туда и нитка. Ну ладно, Нинкина сестра Маруся – она замужем, и муж на фронте. Но Нинка! Наша тихоня Нинка, которую в классе не было ни видно, ни слышно. Нинка, которая до ужаса боится мышей, лягушек и мертвецов! Нинка на фронте! Их всех взяли, так неужели меня не возьмут? Вот только бы бабушку дождаться. И никуда я отсиживаться не пойду!1 Я теперь знаю, где мое место! Если даже бабушка не отпустит – всё равно уйду! Нет уж, тут я ей не уступлю! И куда только провалилась моя беспокойная бабка?..К вечеру я сама собралась на Шелонь: попрощаюсь с бабушкой, с Галиной, с Димкой – и на фронт.Я взяла свой заветный портфель и выбралась из блиндажа. Но тут меня увидел Егор Петрович и заулыбался:- А, барышня Тина! Наше вам. – Помня бабушкины шкалики, завхоз неизменно был вежлив со всеми членами нашей семьи. – Бабушка не вернулась?Я промолчала.- И не придет. То есть, я хотел сказать, что раньше, чем через неделю, не придет...Я никогда не питала особой симпатии к завхозу, а когда о нем поползли черные слухи, стала и вовсе его презирать.Неласково спросила:- А вы откуда знаете?Егора Петровича мой тон не задел.- На Шелони немцы! – ошарашил он меня.Я отшатнулась. Сердце дважды екнуло: “Врет!” Но завхоз точно угадал мои мысли:- Ей-богу, не вру. От верного человека знаю. Да что вы так побледнели? Придет ваша бабушка, никуда они не денутся. – Дыша мне в лицо водочным перегаром, Егор Петрович доверительно зашептал: – Умному человеку можно и при немцах прожить припеваючи. Да...Голоса у меня не было, и я зашипела:- Это вы мне такое?! Да как вы смеете?! Эх вы! А еще сыновья на фронте...Завхоз рассердился:- Не заноситесь, барышня! Как бы не пришлось поклониться кошке в ножки! И сыновей моих не замайте. Они сами по себе, а я сам.Верно. Гришка и Саня сами по себе. Они в открытую не ладили с отцом и давно требовали раздела. Только ради матери и не уходили из дому. А теперь вот ушли защищать Родину. А этот...Я попросила деда Зиненко передать бабушке, когда она вернется, что я ушла в тыл... И зашагала, не оглядываясь, к железнодорожному переезду – туда, где безработный шлагбаум задрал полосатую руку....Мы ехали по проселочной дороге в сторону фронта. Мы – это я, военный шофер Петр Петров и строгий лейтенант товарищ Боровик. Мы все трое втиснулись в кабину и просто изнывали от жары и духоты.Наша машина, широкомордая, приземистая, что квашня, неторопливо карабкалась из колдобины в колдобину и хлюпала горячим нутром: “Хлюп-хлюп-хлюп...”Я ехала в отдельный разведывательный батальон, но не насовсем... Мои спутники после долгих споров и переговоров решили меня обмундировать и подбросить в штаб дивизии, а там уж пусть решает сам начальник штаба полковник Карапетян: принять или не принять подкидыша... Не ахти какой успех, но всё ж таки... И этого бы не было, если бы не развеселый Петр Петров.Лейтенант Боровик ни за что не хотел брать, раскричался:- Кто нам дал право подбирать на дорогах гражданских девчонок! Да у нас ни одной женщины в дивизии нет! А что она умеет делать? Какая от нее польза на войне?!Каждое слово юного командира хлестало, как пощечина. От обиды, от злости я света божьего не взвидела и ревела белугой до тех пор, пока Петр не уломал своего начальника. Лейтенант уступил, но явно досадовал, что на проявил твердости характера. Он не разговаривал со мною и даже не замечал, что своим щегольским сапогом наступил мне на ногу... Обращаясь к шоферу, лейтенант, как мячиками, швырялся военными словечками, которых я не понимала: “рекогносцировка, фланкирующий огонь, дислокация, субординация...” При этом он косил в мою сторону ясный мальчишеский глаз: дескать, слушай, деревня, мотай на ус...Черноглазый Петр ловко вел машину и напевал:...Эх, Андрюша, нам ли жить в печали?..А я маялась в смертной тоске: на моих глазах немцы выбросили на Дно воздушный десант... Едва мы проскочили через город, как над его северной окраиной начали кружить чужие огромные самолеты, и вдруг всё небо покрылось парашютами... Послышалась стрельба, тревожно залились паровозные гудки... Лучше ослепнуть, чем видеть такое! Среди бела дня на мирный беззащитный городок, как коршуны, набросились вражеские солдаты...Где-то там сражаются наши школьные комсомольские вожаки: Борис Сталев и Юра Бисениек, они с оружием в руках встречают врага! А у меня пока одно оружие: слезы... Защитник Родины... с мокрыми глазами. Вон как лейтенант косится – недобро нахмурил белесые бровка, Не любит женских слез... Мужчина! Форсун... Ничего, я напомню полковнику Карапетяну, что Аркадий Гайдар в шестнадцать лет полком командовал. А Николай Островский? Сколько же Павке было лет?.. Вот только бабушка... Ведь она с ума сойдет, не застав меня дома... Бедная моя старая бабка...У меня опять потекли слезы. Забыв, что я сижу между двумя мужчинами, я вытерла лицо прямо подолом сарафана. Петр улыбнулся и бросил мне на колени кусок марли.Мы ехали навстречу грохоту. Дно осталось справа. Остановились в деревне, больше похожей на нарядный дачный поселок: домики синие, желтые, зеленые с белыми наличниками и кружевной резьбой деревянных украшений. Не деревня, а сплошной фруктовый сад. В саду, в гуще кустов и деревьев, прячутся автомашины, пестрые броневички и танкетки.Лейтенант вылез первым и, не попрощавшись со мной, скрылся в саду.- Вредный какой, – кивнула я ему вслед. Петр улыбнулся:- Не, не вредный. Фасон маленько давит, а так ничего – подходящий парнишка.Теперь, когда мотор машины не хлюпал, звуки войны резали уши. Пушки рявкали где-то рядом, над головой в вышине перекатывались снаряды.Громовые раскаты артиллерии потрясали воздух и землю. Слева отчетливо доносилась пулеметная стрельба.”Шор-шор-шор...” – и я невольно приседала.Не дрейфь, кума, это наши батареи, – успокаивал меня Петров.Это и есть фронт?Не совсем. Бой идет на реке Шелони. Километров пять отсюда будет. Там передовая линия, слышишь, пулеметы скворчат?На Шелони! Там же где-то бабушка и ребятишки... Вот так укрылись от войны!..Мы стояли в зарослях вишенника и, задрав головы, наблюдали за немецкими бомбовозами. Они хищно кружили над деревней. Покружили, покружили – повернули в сторону боя.Петров сказал:- Опять на пехоту! Четвертые сутки идет бой. Не пускают наши немцев за реку. А те прямо на пулеметы ползут – пьяные, сволочи. Эй, старшина! – вдруг закричал он.Чего надо? – послышался откуда-то из кустов недовольный голос. Зову, стало быть, надо. Ходи веселей!Старшина вылез из-под машины, как из бани: красный, распаренный. Иронически посмотрел на меня, вкусно зевнул:- Поспать не дадут хорошему человеку...Петров что-то ему зашептал на ухо. Широкое лицо старшины расплылось в улыбке, ноздри затрепетали, глаза озорно заблестели.Ну, вы тут занимайтесь, – сказал мой спутник, – а я по делу. – И ушел. .Иди сюда, боец! – позвал меня старшина и полез на машину, нагруженную до бортов, сдернул с груза зеленый брезент и стал бросать к моим ногам связки гимнастерок и солдатских штанов.Развязывай. Примеряй. Ну что ж ты стоишь? Облачайся!Я нерешительно подняла одно галифе.- Надевай прямо на платье. Белья у меня нет, – крикнул сверху старшина.Я просунула ноги в широкие штанины. Старшина сказал:- Как на пугале огородном. Снимай! Померь другие. Я перемерила больше десятка, но он был всё недоволен, ворчал:- Сошьют, черти, на один копыл... Ничего, мы сейчас тебе подтяжки соорудим.Старшина приспособил вместо лямок два брючных пемня и, подтянув галифе под самые подмышки, спросил:- Не режет?Я отрицательно покачала головой. Все гимнастерки были ниже колен, и я нерешительно сказала:А может быть, не надо штаны... Подпояшусь ремнем, и всё?Еще чего! – возразил старшина. – Без порток воевать собираешься? – Он выхватил из кармана ножницы и отхватил подол гимнастерки на целую ладонь. Достал из пилотки иголку с ниткой: – Подшивай быстренько! Не копайся.Через четверть часа я была обмундирована с головы до ног и вертелась, пытаясь разглядеть себя со спины.- Стой, окаянная! – закричал старшина. – Всё бы ты играла да взбрыкивала! – Это были слова шолоховского Щукаря, и я невольно рассмеялась.Старшина в последний раз обошел вокруг меня, довольно хмыкнул:- Хорош солдат Швейка! Надо бы тебя остричь, да уж ладно: так забавнее. Эй, Петров, получай свою красавицу!Но вместо моего знакомого шофера Петрова прибежали молодые любопытные смешливые бойцы и стали приставать к старшине:Кто это?Откуда?А это он или она?Это оно. Не видишь, косички.Она к нам в разведбат?Меня разглядывали бесцеремонно, на замечания и насмешки не скупились.Штаны-то, штаны! Ну чисто казак донской!Вот это боец! Силен, бродяга!Замечательный фронтовичек, иды ко мне в броневичок. В обиду нэ дам. Это так же вэрно, как меня зовут Нугзари Зангиев, сын Булата. – Бойкий разведчик нахально и ласково уставился мне в лицо черными блестящими глазищами.-Убирайтесь вон! – крикнул старшина. – Нечего зря демаскировать. Вот позову комбата...Но угроза не возымела никакого действия, разведчики и не думали расходиться.Чижик! Братцы, да это же Чижик! Челка, и нос курносый!И глаза, как у совенка, круглые. Чижик, ты из кино сбежала?Чижик, тресни Зангиева по горбатому носу! – крикнул мне старшина. – Вся компания отстанетВеселые парни захохотали-:- Правильно, Чижик! Бей своих, чтоб чужие боялись! Лупи нас в хвост и в гриву!Не смеялся только Зангиев. Повернувшись в сторону старшины, он выразительно постучал себе по лбу:- Умнык! Дыраться учишь молодого бойца. А как ты его снарядыл? – Он что-то сказал своим товарищам, и мне моментально прицепили к поясу огромный маузер в деревянной кобуре, привесили котелок с крышкой и нахлобучили на голову металлическую каску. Зангиев опять подал какую-то команду. Я не расслышала, что он сказал. И сейчас же человек двенадцать проворно встали в круг и взялись за руки. Скроив самые постные рожи, они ходили вокруг меня медленно-медленно и нарочно тонкими и жалобными голосами пели:В Бологое призывали, Без штанов в углу стоял. Слезы капали-бежали, Я рубахой вытирал...Пропев, исполнители так и покатились со смеху. А я не знала, плакать мне или смеяться. Всего ожидала, но только не такой встречи,От жары, от всего пережитого я еле держалась на ногах, но невольно улыбалась – уж очень симпатичные физиономии были у моих мучителей. Видела бы это моя бабка!.. Она бы им показала проводы новобранца!..Тут из-за кустов боярышника в сопровождении Петрова появился коренастый пожилой военный. Несмотря на жару, он был в кожаной черной куртке, застегнутой на все пуговицы, и в такой же фуражке с ярко-красной звездочкой на околыше, а на его поясном ремне висел точно такой же маузер в деревянной кобуре, как и у меня.Зангиев шикнул вполголоса:Тыше! Комбат...Комбат строго спросил:Зангиев, что здесь происходит?Молодого бойца в поход снаряжалы, – скромно ответил Зангиев. – Шутыли.Самое время для шуток, – так же строго сказал комбат. – А ну, марш отсюда!Разведчиков как ветром сдуло...Комбат неожиданно дружески улыбнулся мне:Ты и впрямь не подумай, что они хулиганы. Народ хороший. Они не хотели тебя обидеть.Я не обижаюсь.И не стоит. Не так уж им весело, как может показаться. Дела-то наши, сама видишь, не ахти какие веселые. Отступаем... – Он помолчал, глядя мне прямо в лицо проницательными серыми глазами. – Вот что, девочка, он, – комбат кивнул в сторону Петрова, – подбросит тебя до ближайшего полустанка – и кати в тыл. Не место тебе тут.Мне надо не в тыл, а в штаб дивизии, к полковнику Карапетяну, – возразила я.Комбат опять нахмурился:- Полковнику Карапетяну не до тебя. Сегодня же уезжай, завтра может быть поздно. Слышишь, что на Шелони творится? Ну, прощай!Петров снял с меня каску, отстегнул и бросил на траву маузер.- Ну, кума, пошли-поехали. Время – деньги.Еле сдерживая слезы, я уселась в кабину, с горечью сказала шоферу:- Обманщики! В тыл я и без вас могла бы уехать...- и заплакала.Петров насмешливо на меня покосился:Ну и слезомойка! Да брось ты реветь-то! Наш комбат плохого не присоветует...Остановите машину! Я пойду в штаб пешком.А ты знаешь ли, кума, что приказ командира – закон?- А я пока не военная. Высаживайте! Петров, притормозив, почесал в затылке.Ладно. Сиди. Была не была, возьму грех на душу. Только ты меня уж не выдавай.Слово даю! Могила! – Я улыбнулась и вытерла слезы.В деревне, где стоял штаб дивизии, Петров издали показал мне черного горбоносого человека:- Вон он, полковник Карапетян.Полковник обмахивал пилоткой смуглое лицо, его бритая голова блестела, как полированный шар.- К нему и обращайся, да посмелее. И упаси тебя боже плакать! Ох и не любит этого полковник! Я завтра заскочу узнать. Ну, иди! – Мой доброжелатель высадил меня из машины и уехал.Я спряталась за ближайший дом и несколько раз выглянула из-за угла. Может быть, я и решилась бы подойти к полковнику, будь он один, но начальника штаба окружало не менее пятнадцати человек. На сегодня с меня было довольно...Я зашла в пустой дом, залезла на нетопленную печку и с наслаждением вытянулась на прохладных кирпичах.Над самой крышей гудели самолеты и тяжело проносились снаряды. Домик вздрагивал, что-то скрипело и постукивало, но я заснула почти мгновенно.Разбудил меня въедливый голос, он проникал откуда-то с улицы:- Стя-пан! А Стя-пан! Вставай, проспишь царствие небесное!Потом забарабанили по закрытой ставне, и я поняла, что тот, кого звали Степаном, спал в избе. Свесилась е печи и тоже позвала:- Степан! Вставайте!На улице засмеялись:- Никак он, бес, с бабой?Товарищ Степана вошел в полутемную избу, когда я слезала с печки. – А, это сестренка.., – протянул он, – а я думал