Страница 7 из 7
– Молчу, молчу, – Миша дает задний ход от обиженного Семзениса и делает вид, будто неудачно завязал разговор на важную тему. – Ну а серьезно, как у вас обстоят дела с косоглазыми?
– Да, пожалуй, никак. Полицаи из штатных винтовок постреливают. Иногда норовят подстеречь. За гопниками замечено, в основном. За неделю пять или шесть раненых, которых можно писать на их счет. В основном на правом фланге и у соседа справа. Да и командир ОПОНа с Кавриаго божился, что этого дерьма на нашем участке нет, – дает справку Али-Паша.
– Житуха! А у нас – эти долбаные танкоопасные направления! На нейтралке большие пространства. Танки не прут, но сволота всякая стреляет издалека, с крыш, из разных укромных мест, постоянно. Особенно в июне тяжко было. С высоток центра в спину лупили, будто наших там вовсе не было. Причем не только из винтовок, а из пулеметов! Как наши бэтээры от мостов идут – целая собачья свадьба: искры по броне, визг, рикошеты… Затем поутихло. Мои дурики уже расслабили было булки, как с двадцать второго числа все по новой. Такая стрельба пошла – башку не высунешь! В основном тоже мимо, но десяток раненых и одного убитого нам обеспечили. В ответ создали у нас группу охотников за этой сволочью. Главный – эвенк или якут, – ей-богу не вру! Умопомрачительный старикан, чуть ли не с Таймыра. Как его сюда черти занесли, не спрашивал, но маскируется и стреляет офигенно, и других учит. Пришил пяток карлсонов[7] – и полегчало! Последние пару дней – вообще курорт.
– Пришил или припугал? – это Гуменяра, освободив свою пасть от тушенки, спрашивает.
– Пришил с гарантией! Сразу стрельба скисла. А шутит и поет – что ваш Семзенис! «Чурка-палка два конец, с чердака упал румын, – эта песня про второй, он еще не долетел»!
– Заткнись, трепло!
– Бедные карлсоны! Они больше не живут на наших крышах, потерзай их души черти, господи! Так не выпить ли за их массовый упокой? – умильно глядя на бутылку, намекает на затянувшуюся паузу Тятя.
Я наливаю по второй. По Мишиным словам, невесело им было. Один-два из каждых десяти раненых умирают. Уже в госпитале или еще при доставке туда. Большие, по нашим меркам, были у них потери. И Миша говорит, что было бы еще хуже, если бы не их соседи – рота парканских болгар. Те – сами стрелки хорошие и мужики серьезные. Понимают, что защищают не только город, но и свое родное село. К тому же в большинстве своем – люди верующие, обвязывают головы черными лентами со строками из Священного Писания. По этим лентам сразу видно, кто свой, а кто чужой.
Чокаемся.
– За полный крах мулей и прочих наших врагов!
– Слушай, тамада! За это мы уже пили!
– Это мы за нашу победу пили. А теперь за то, чтобы румыны обосрались сами, даже без нашего участия!
– Воображения у замка не хватает, но логика всесторонняя – на грани философии, – многозначительно бросает себе под нос, но так, чтобы слышали все, Али-Паша.
Семзенис сдавленно хрюкает. Ему смешно.
– Ну, а ты, брат, как твои подвиги? – не отстает от Миши Гуменюк.
– Я тоже пришил одного. Но не сейчас, а давно. Во время апрельского обострения.
– Миша, валяй, наши брехуны друг другу и мне своими байками до смерти надоели! Расскажи про своего карлсона, – просит Тятя.
За столом одобрительно кивают головами. Убедившись, что стал центром внимания, Миша начинает:
– Ну, было дело уж после того, как полицаев под Гыской раздолбали, и перед тем, как сороченцев[8] постреляли. Согласительная комиссия уже работала, и Пологов с Когутом[9] ополченцев с городских застав выгоняли. В общем, дней за пять – семь до Пасхи случилось… Тогда ж, помните, какая ерунда была: вроде мир, а по окраинам из гранатометов и винтовок вовсю шмаляют. По заставам на южной окраине города «василек» работал… Что ни ночь – то цветомузыка! А на северной окраине сороченцы и другие полицаи в поле стоят тихо, но с горба за ними и от Варницы стреляют.
Один подонок от Северного микрорайона повадился стрелять, двух ребят ранил, а потом засек я его – на кране. Просто с винтовки загасить – далеко, у меня меткости такой нет, да и кабина железная: пробьет – не пробьет, зачем гадать? Не стали спугивать, подтянули крупнокалиберный пулемет, и я лично, как удостоверился, что цыпочка снова залез в гнездышко, сделал ему из кабины дуршлаг!
– Че… Чего-о? Друшляк, что ли?
– Мда, Федюня… Грамотей ты, однако! Вроде не бездельник, а в школе, видать, был двоечник. Как тебе только в дежурке журнал доверяли вести? – язвит взводный.
– Нормально я его вел! Этот, как его, дыр… дру… шлаг с тазом не путал!
– Помолчите, будет вам! Мишань, ну а дальше что?
– Ну, он, родимый, вниз и вытек. А кости, наверное, до сих пор там.
– Славно!
– Фу, какая гадость! – неожиданно выпаливает Федька.
– Что за барыня? От кого ждали, но не от тебя!
– Это он после купания стал такой восприимчивый.
– Да? А что там было?
– Как тебе сказать… Нырнул Кацап один, а вынырнуло их двое, – просвещает Мишу Гуменюк.
– Всех убью, кто будет ржать, дайте пожрать спокойно! – орет покрасневший Федор.
– Хватит на эту тему! Ша! – пресекает дальнейшие наезды Али-Паша.
Кацап действительно вчера здорово испугался утопленника. Мы пошли помыться и постирать. Пока я полоскал свою заскорузлую от чужой крови форму, Федя и Серега решили искупаться в реке основательно. За речным вокзалом Днестр глубок, и они, стоя на высоком берегу, подзуживали друг друга, кто нырнет первым. Первым прыгнул Кацап, с воплем бухнувшись в воду и подняв тучу брызг. Видимо, от вызванного им движения воды снизу освободилось и всплыло раздутое уже, с противным лицом несвежего утопленника тело. Подумаешь, что был в одной воде, чуть ли не в обнимку с ним, запросто сблюешь. И вообще, есть люди, которые особенно боятся утопленников. Короче, перемкнуло человека, и вылетел Федя из реки, как ракета. Заикается, глаза дикие, и ни взгляда на воду, пока его новый знакомый медленно уплывал засорять расположенный ниже по течению одесский водозабор.
– Заткнитесь, действительно, – просит шефствующий над помалкивающим Дунаевым Тятя, – малька мне портите, он зеленый уже! А ты, Серега, забыл, как сам стругал, когда к тебе с этим Петей, которого ранили, при артобстреле в окоп голова прилетела?
Стены кухни едва не трясутся от взрыва хохота.
– Ну, Тятя, защитил нравственность молодого поколения!
– Цензором его в Минобразования ПМР!
Тятя тоже смеется, понимает, что ляпнул невпопад. У меня вдруг начинает дергаться щека. Глажу ее, затем придавливаю – не помогает. Отвернувшись к стене, бью себе легкую пощечину. Но вокруг слишком много глаз.
– Ты что, мазохист?
– А он часто сам себе рожу бьет, – подхватывает Кацап, радуясь возможности сменить тему. – Который раз замечаю! Стоит, по сторонам зыркает. Потом ни с того ни с сего себя по морде – хлоп! И ругается сам с собой. Идешь мимо него, а он вдруг: «Сука, б…дь!» Непонятка может приключиться!
– Это называется копролалия, – медленно, со значением произносит Али-Паша.
– Как-как? – смеясь, переспрашивает Федя.
– Копролалия. Непроизвольное употребление бранных слов. Нервы это. И еще нервный тик, отсюда и оплеухи. Так что заткнись и ты тоже, Федюня, подобру-поздорову! – холодно и жестко заканчивает он.
За это я Паше благодарен. Когда все в норме, может нести чушь, ругать, гнать во все корки. Если чувствует – что-то не так, всех затыкает и тебя поддерживает. То, что должно быть в настоящем командире.
– Ничего, – говорит Миша, – все это дерьмо скоро кончится!
– Бабушка надвое сказала, – развязно, с апломбом возражает Гуменяра. – Сколько было уже перемирий и слухов о них? И каждый раз, б… все кончалось препогано!
– На этот раз – точно. Идут переговоры с участием России. С первого августа собираются шабашить. Слухи верные!
7
«Карлсоны» – стрелки противника, которые вели винтовочный и пулеметный огонь с верхних этажей зданий. Получили это прозвище по аналогии с известным персонажем повестей шведской писательницы А. Линдгрен.
8
Сороченцы – принудительно направленный правительством Молдовы на войну отряд территориальной полиции из города Сороки.
9
В. Когут и Г. Пологов – в 1992 году действовавший и бывший председатели Бендерского горисполкома.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.