Страница 2 из 7
Он зашел в большой магазин, поднялся по эскалатору до отдела мужской одежды, небрежно прошел по проходам, пока не увидел выставку — пояса из алтайранского хрустального шелка — которые привлекли его внимание. Он взял один из поясов, восхитился, как тот чуть ли не сам липнет к рукам. С намеренным безразличием он скатал его и сунул во внутренний карман куртки. Затем медленно двинулся к эскалатору «вниз».
За пять ярдов до него Клаверинг почувствовал на локте твердую руку…
Магистрат, перед которым оказался Клаверинг, был умеренно строгим; он выразил сожаление, что открытым гостеприимством Фарэуэя так злоупотребляют. Он заявил, что наказание в виде депортации не соответствует преступлению, в котором Клаверинга нашли виновным, и объявил приговор:
— Шесть месяцев, — сказал он. — Шесть месяцев тяжелых работ.
— Но, Ваша милость, — заметил Клаверинг, — Это мой первый проступок.
— В этом мире, возможно, — ответил магистрат. Затем, полицейскому. — Уведите его.
Его увели.
Клаверинг сидел на койке в пустой камере.
«Мне нужно взять от этого все возможное, — думал он. — Шесть месяцев — это больше того, что мне требуется, чтобы узнать имя надежного скупщика, но я должен постараться выяснить как можно больше об этом мире. Когда выйду, у меня уже определятся контакты. Я узнаю, насколько далеко смогу зайти без того, чтобы меня депортировали…»
Клаверинг встал, когда в верхней части двери открылось окошко, и взял поднос с едой. Он посмотрел на непропеченный хлеб, бобы, плавающие в подливке из воды, сосуд с водой. Отнес поднос к койке, сел и стал есть.
Он спал на удивление хорошо и проснулся как раз к завтраку, хотя тот был не более удобоваримым, чем ужин. Когда дверь открыли, он вышел и присоединился к процессии бритоголовых фигур в форме с яркими полосами. Охрана, как заметил Клаверинг, была вооружена, и по виду можно было сказать, что никаких шуток они не потерпят. Он вздохнул. Это был его третий срок в тюрьме, но два предыдущих прошли в учреждениях, где акцент делался на гуманность.
Тяжелая работа оказалась такой, о которой он читал в исторических романах, но не думал, что она еще существует. Дробление камня в тюремной каменоломне — монотонный, ломающий спину труд. Клаверинг надеялся, что сможет разговаривать с коллегами-заключенными во время работы, но грохот кувалд и бдительность охранников делали это почти невозможным.
Маленький, сморщенный человечек справа от него ухитрился спросить углом рта: «Ты из Приграничья?» — и Клаверинг успел поспешно ответить отрицательно, и это все.
Дневную еду ели на открытом воздухе — хлеб, бобы и какое-то неопределимое мясо, сплошной жир и хрящи — но возможностей для разговора не было. День прошел в монотонной работе. Клаверинг был рад, когда его заперли в камере на ночь.
«Шесть месяцев. Сто восемьдесят дней. Не работают ли они семь дней в неделю? Эти охранники, должно быть, из монастыря траппистов[1], и они ожидают, что мы все тоже окажемся траппистами… При таком положении вещей я выйду отсюда, зная ненамного больше, чем когда входил. Что же, завтра я попытаюсь поговорить, нравится им это или нет, в конце концов, они же не могут меня застрелить…
Или могут?»
На следующий день его решимость не поколебалась. Он увидел, что маленький сухой человечек идет перед ним.
— Эй, — сказал он обычным, разговорным тоном. — Ты! Коротышка! Ты из Приграничья?
Огромный кулак ближайшего охранника без предупреждения ударил его в лицо.
Клаверинг закачался и упал. Ощущение всепоглощающей ярости было сильнее боли. С кошачьей ловкостью он снова оказался на ногах, молотя кулаками в толстое пузо охранника. Снова он упал, на этот раз под дождем ударов сзади. Он достаточно контролировал себя, чтобы свернуться в клубок, защищая лицо руками от тяжелых ботинок. Казалось, прошло очень много времени, пока он потерял сознание. Постепенно Клаверинг разглядел серый потолок и ощутил боль — тупую боль в руках и ногах и в большей части тела и острые уколы боли в груди при дыхании. Он повернул голову, чтобы лечь на подушку правой щекой, и застонал, когда мышцы шеи запротестовали. Он обнаружил, что не очень хорошо видит левым глазом, видит серую стену и неясную фигуру мужчины в одежде с полосками заключенного.
— С возвращением, Клаверинг, — сказал мужчина.
— Ты кто такой? — с усилием буркнул Клаверинг.
— Я — доктор. Как доктор, так и заключенный. Я слишком полезен для них, чтобы меня когда-нибудь выпустили. Кроме того, слишком много знаю… Вот, выпейте!
Клаверингу удалось приподняться и сесть на кровати. Он уставился на доктора здоровым глазом и увидел старика с жидкими седыми волосами и морщинистым серым лицом. Чтобы взять стакан, понадобились усилия.
Бренди оказался хорошим, хотя раны во рту стало жечь. Через несколько секунд Клаверинг почувствовал себя сильнее. Он осмотрел свое тело, с которого свалилась простыня, увидел огромные синяки и повязку на ребрах…
— Подонки, — сказал он без всякого выражения.
— Вы сами напросились, — сказал доктор. — Вы напросились и получили. Я полагал, что человек с таким обширным опытом, как у вас, станет вести себя разумней и, естественно, не будет приземляться в этой адской дыре.
— У меня были причины, — сказал Клаверинг.
— Они всегда есть, — согласился старик. — Но продолжайте.
— Я могу вам доверять? — спросил Клаверинг.
— Мне доверяют все — даже охранники, даже комендант. Приходится.
— Почему вас не выпускают?
— Их доверию тоже есть предел. Кроме того… Вы знаете, у меня нет желания снова возвращаться в мир. Во многих отношениях я здесь свободнее, чем снаружи. Конечно, я не могу одеваться, как хочу — но зато мне не нужно оплачивать счета портного.
— Ладно, — резко сказал Клаверинг. — Я вам верю. Здесь есть жучки? Мне кажется, это единственное место, где можно поговорить…
— Это место трудно назвать современной тюрьмой, — сказал доктор. — И вы убедились в этом сами. Никому из них не хватило бы ума установить микрофоны.
Разговаривая, он писал в блокноте. Он поднял его так, что Клаверинг смог прочитать корявые слова.
«Конечно, здесь жучки. Но продолжайте говорить. Для важных вещей пользуйтесь блокнотом».
— У меня есть немного денег, — сказал Клаверинг. — Вернее, было. Они были в бумажнике в кармане куртки. Думаю, они сейчас в сейфе коменданта…
Он писал: «Я здесь посторонний — я думал, что тюрьма будет лучшим местом, чтобы установить контакты…»
— Может быть, они еще там, если вам очень повезет, — сказал доктор.
«Что мне нужно, — писал Клаверинг, — так это имя хорошего скупщика». Он сказал:
— Я надеюсь, что вы могли бы помочь мне получить эти деньги. В других мирах заключенные могут совершать покупки в магазинах снаружи — тюремной диете требуется добавка.
— В других мирах, — сказал доктор, — заключенных балуют.
Он написал:
«Я слышу, что сюда идут. Я должен вырвать эти страницы».
— В конце концов, — сообщил Клаверинг удаляющейся спине, — мы же человеческие существа.
— Так ли? — спросил доктор. Послышался шум текущей воды. — Так ли?
— И свинья не стала бы жрать бурду, которой здесь кормят, — заявил Клаверинг.
Дверь открылась. Вошел высокий мужчина в простой черной одежде, сопровождаемый двумя охранниками. Он небрежно кивнул старому доктору, который ответил таким же кивком, и встал у кровати Клаверинга, холодно глядя на него сверху вниз.
Клаверинг уставился на него в ответ. Как и тогда, когда он впервые увидел коменданта в его конторе, он подумал: «Что бывший космонавт может делать на этой должности?» В других тюрьмах, которые он знал, комендантами были или отставные военные, или полицейские офицеры высокого ранга.
— Серьезных повреждений нет, я полагаю? — сказал комендант доктору.
1
Трапписты — члены ордена, проповедующие аскезу вплоть до обета молчания