Страница 4 из 5
Я помню, как Брюсов после нашего разговора у него в кабинете вышел со мною вместе на Цветной Бульвар, и мы пошли с ним, продолжая нашу беседу о революции. Я не отвечаю за буквальность его тогдашних слов, но ручаюсь за точность их смысла. Наш диалог был, примерно, таков:
– Не понимаю, Георгий Иванович, вашего увлечения революцией. Меня пленяют власть и сила. Что красивого в этом жалком подпольном движении, которое обречено на неудачу?
– Я полагаю, Валерий Яковлевич, что русское революционное движение представляет силу более значительную, чем вы думаете.
Тогда, насколько я припоминаю, Брюсов с живостью и запальчивостью мне возразил:
– Неужели вы в самом деле думаете, что русский народ в недалеком будущем откажется от самодержавной власти и променяет ее на лицемерную мещанскую демократию?
Помнится, что я, считаясь с психологией поэта, не стал тогда с особой настойчивостью оправдывать демократический правопорядок, а постарался защитить революцию эстетически.
– Да, – сказал я, – возможно, что русский народ не оценит сейчас западноевропейской гражданственности, но ведь вы знаете, что революцию делают не либералы, а те, кто не склонен остановиться на полдороге. У нас всегда найдутся Бакунины[60]. Произволу самодержавной монархии народ противопоставит разгул страстного бунта. А разве этот великий бунт не прекрасен сам по себе, как всякая стихия? И разве в лозунге «ничего не жалеть» нет странной и загадочной силы, которая к себе влечет неудержимо, ибо «есть упоение в бою и бездны мрачной на краю»?..[61]
Брюсов тотчас же откликнулся:
– С этой точки зрения, – сказал он, – революцию можно принять, но неужели в нашем подполье зреют подлинные и реальные силы?
Тогда я с немалым увлечением стал доказывать моему собеседнику, что самодержавная монархия обречена на гибель, что судьба России зависит от рабочих масс, что старый порядок на вулкане. И признаюсь, что весьма преувеличил тогдашнюю революционную настроенность рабочих и силы нашего подполья.
Последствия этой беседы были для меня неожиданны. Когда я через несколько дней пришел к Брюсову за текстом «Карманьолы», поэт вручил мне, кроме перевода французской песни, несколько оригинальных революционных стихотворений. Среди них был «Кинжал».
Четвертая строфа пьесы – прямой ответ на беседу нашу с поэтом в конце 1901 года:
Первоначально эта строфа читалась иначе. В рукописи, которая у меня была в руках, текст был таков:
В этой редакции (в других строфах также есть варианты) пьеса была мною напечатана в октябрьской книжке «Нового пути» за 1904 год. О публикации этого стихотворения Брюсов узнал из моего письма к нему, когда номер журнала был уже сверстан. В книге «Венок» Брюсов датирует пьесу 1903 годом. Это можно объяснить или тем, что Брюсов случайно перепутал год, или тем, что в 1903 году была им установлена окончательная редакция этой пьесы.
В «Новом пути» «Кинжал» появился впервые, ибо нелегальный сборник 1901 года не увидел света. Я был арестован вскоре после моей беседы с В.Я. Брюсовым и сослан в Якутскую область «за организацию политической демонстрации совместно с рабочими в феврале месяце 1902 года». Таково было официальное обвинение, мне предъявленное. Арестован я был за месяц до предполагавшейся демонстрации, которая не удалась, хотя студенты и собрались в назначенный срок в актовый зал и вынесли на сходке резолюцию весьма радикальную.
«Призывный первый гром» прогремел не слишком страшно. Брюсов тогда – я с благодарностью вспоминаю об этом – не забыл меня, однако, и с любезною заботливостью писал мне в Сибирь и посылал для меня книги, иностранные и русские.
Итак, наступили годы общественной тишины и безразличия. Эта робость оппозиции и неудача революционной пропаганды нашли себе лирическую оценку в том же «Кинжале».
Когда «Кинжал» был напечатан в «Новом пути». Брюсов мне писал: «Опасения мои относительно «Кинжала», к сожалению, оправдываются. «Русь» и «Русск. Вед.» относят его прямо к нашим дням, когда дают предостережения «Нашей жизни» и «Праву» и когда студенты в Москве не могут придумать ничего лучшего, как отговаривать солдат идти на войну или освистывать народный гимн. Нет, не то я разумел, говоря о призывном громе. Скорей это те же зовы, над которыми можно только хохотать…»
У меня сохранилось сорок писем В.Я. Брюсова. Первое датируется 1902 годом, а последнее 1907. Пересматривая эти письма, я нашел в них, среди литературных тем, отдельные замечания о революции, представляющие, на мой взгляд, некоторый психологический интерес. Вот, например, весною 1905 года Брюсов пишет, между прочим: «Хочу предложить вам несколько своих стихотворений, которые, если хотите, могут идти и в летние месяцы. Это античные образы, оживленные, однако, современной душой. Все говорят о любви. Полагаю, что и в дни, когда погибла эскадра Рожественского, а с нею пошла ко дну и вся старая Россия (ныне и я должен признать это), – любовь остается вопросом современным и даже злободневным».
Это как бы грустно-иронический комментарий к его стихотворению «Цусима».
В конце августа 1905 года Брюсов прислал мне для «Вопросов жизни» цикл политических стихотворений. Три из них были тогда запрещены цензурою – «Близким», «Знакомая песнь» и «К ним», три были напечатаны – «Одному из братьев», «Грядущие гунны», «К счастливым».
В запрещенной тогда цензурой пьесе «Знакомая песнь» все тот же мотив иронии и скептицизма, основанных на недоверии к силам революции, и в то же время признание революции по существу.
В это же время – как ни странно это – Брюсова не покидала страстная мечта о мировых целях нашей великодержавной государственности. Об этом свидетельствуют такие стихи, как «К Тихому океану», «На новый 1905 год», «К согражданам».
Он писал мне: «Вы правы. Патриотизмом, и именно географическим, я страдаю. Это моя болезнь, наравне с разными причудами вкуса, наравне с моей боязнью пауков (я в обморок падаю при виде паука, как институтка).»
У меня есть еще начатое и неконченное (уже безнадежно) стихотворение…
60
Бакунин Михаил Александрович (1814–1876) – революционер, публицист, теоретик анархизма. Чулков всегда проявлял интерес к его личности и философскому наследию. Он написал книгу «Михаил Бакунин и бунтари 1917 года» (М., 1917).
61
А.С. Пушкин. «Пир во время чумы» (1830).
62
Робеспьеры – Робеспьер Максимильен (1758–1794) и его брат Робеспьер Огюстен (1763–1794) – деятели Великой французской революции, якобинцы, казнены термидорианцами. Мара – Марат Жан Поль (1743–1793) – деятель Великой французской революции, один из вождей якобинцев, сподвижник М. Робеспьера, фактически возглавивший в 1793 г. революционное правительство. Организатор народного восстания 31 мая – 2 июня 1793 г. Издатель газеты «Друг народа». Убит Ш. Корде.