Страница 2 из 90
— Да, конечно, — без малейших колебаний согласился Левер. — Ну а как иначе? Свободы наперед не бывает, учти. Есть наши с тобой упования, но это далеко не то. Свобода возможна только постфактум. Когда ты все взвесил, оценил, осознал, наконец, и понял: мог ты поступить по-другому или нет.
— Мировые линии и все такое, — ввернул я.
Очень хотелось как-нибудь его поддеть. Но он не обратил внимания.
— Нет физической свободы или несвободы. Наш мир порожден случайностью, отчего любая причина имеет в нем случайные корни. И следствия, стало быть, тоже! Всякая вероятность неопределенна, и всякая неопределенность — вероятна. Все — по кругу, и с него не сойти. Причина причины — в самом следствии. Большой взрыв был потому, что мы его открыли. Лишь поэтому он — был, и только потому мы — есть. Где сон, где явь — не разберешь.
— Еще чего! — невольно разозлился я. — Вот жахнет по тебе метеорит — и будешь знать!
— Не буду, — кротко отозвался Левер. — И не потому, что не хочу. Есть одна давняя премудрость… Вот послушай: «Существует начальное, существует еще не начавшееся начальное, существует и никогда не начинавшееся безначальное. Существует бытие, существует небытие, существуют еще не начавшиеся бытие и небытие, существуют и никогда не начавшиеся безначальное бытие и небытие. Вдруг появляются бытие и небытие, а еще не знают про бытие и небытие. Что же такое в действительности бытие? Что же такое небытие?» Не слабо, верно?
— Чистая схоластика! А ведь, поди, запоминал, старался… Где ты раскопал?
— В одной старинной книге.
— Х-м… Они еще сохранились?
— Если хорошенько поискать, то можно и найти.
— И где ж конкретно?
— Там, где это было, думаю, теперь уже все превратилось в прах, — уклончиво ответил Левер. — Неохота даже вспоминать… И вправду, словно сон какой-то… Прошлое и будущее… их ведь нет, они поэтому смыкаются друг с другом — где-то там… А настоящее… пойди поймай его границы! Видишь, как все зыбко и при том — на редкость упорядоченно?! Повторю: от самого Большого взрыва. Им же и закончится. Когда мы загадаем, что случится после, и сумеем это разгадать…
— Вот здесь я мог бы и поспорить, — вздохнул я.
— Спорь, — немедля согласился Левер. — Никто не запрещает. Ибо свобода — категория нравственная, но и только. Ты свободен быть несвободным — если тебе хочется. Ведь в споре никто не свободен, и надо прикидывать все наперед… Мораль предваряет многие поступки, это так. Моралью ты связан по рукам и ногам. И еще раз повторю: тут ты способен только уповать — могу это, могу то, а это совершенно не умею, получится вот эдак или не получится вовсе… Но кроме утилитарной морали есть еще и нравственность, она не оперирует понятиями «да» или «нет». Если угодно, она покоится на логике квантового поля, а не на той логике, которую нам обеспечивает наш обыденно-информационный мир. Мораль — дискретна и сиюминутна, а нравственность — в поле культуры. По сути, за пределами наших жизней и за пределами нашего конкретного опыта. Вот она-то доподлинно знает, что совсем свободна, она как бы баюкает мораль в себе. Мораль: я должен, я не должен — свободы нет. Нравственность: я способен, я неспособен — тут-то свобода и гнездится. Свобода — это осознание проявленных потенций. Проявленных! А это всегда возможно лишь задним числом.
— Ну, понесло!., — сокрушенно вздохнул я, понимая, что Левер вновь уселся на любимого конька, с которого теперь не слезет очень долго.
И уж кто из нас занудный праведник!.. Сколько раз я порывался поболтать с ним просто, по душам, но — бесполезно. Словно некий кокон обволакивал его измученную душу, не давая адекватно реагировать на то, что отвечал и делал собеседник. Левер даже не вешал — ему необходимо было просто выговориться, раз и навсегда. Будто другого случая уже и не представится… Х-м… Навсегда? Признаюсь, эта мысль до сих пор меня не посещала. Даже странно как-то, чуточку не по себе…
— Нет, ты дослушай до конца и не перебивай! — запальчиво воскликнул Левер. — Раб — пока он раб — своей рабскости в полной мере и не ощущает. Он несвободен постольку, поскольку иначе, нежели раб, не мыслит. И эту свою несвободность он может в полной мере уяснить себе, однажды переставши быть рабом. Ему будет что сопоставлять. Он говорит: «Я был рабом и более рабом не буду». Он обрел свободу выбора. Он осознал прошедшее. А в настоящем он был раб — всего лишь. И в преднастоящем только смутно понимал, что рабство — это плохо. И в тот момент он не был вот настолечко свободен, поскольку не прошел еще через конкретно осознанное рабство.
— То есть, — прервал я затянувшуюся Леверову речь, — ты хочешь сказать, что свобода выбора возможна исключительно после того, как действие совершено?
— Естественно! — Левер с силой огладил свои костлявые колени. — В цепи аналогичных действий, в сходной ситуации. Другое дело, что уподобление должно быть в точности соблюдено по всем параметрам… Вот, кстати, это самое мы и имеем в такой замечательной штуке, как История! Потому и можем что-то подправлять в дальнейшем. Изменись ситуация коренным образом, мы бы тотчас дружно забрели в потемки. Шли бы на ощупь.
— Так и поступаем… Но тебе не кажется, — поневоле втягиваясь в спор, возразил я, — что История в силу своих законов не очень-то…
— История — типичная сверхситуация, — безапелляционно заявил Левер, вновь принимаясь ерзать на столе, словно там могла найтись какая-то особая ложбинка, где было бы сидеть совсем приятно. — Как Большой взрыв, например. Мы — в рамках этой сверхситуации и, какова она, не знаем. Нам дано только рабски постигать законы. Разумеется, ни о какой свободе тут не может быть и речи. У нас нет объективного опыта с выходом вовне. У нас есть объективный опыт, лишь замкнутый на нас самих. Однако формально кольцо это дробится, и весьма успешно. И каждая дробная часть — наша собственная жизнь… А в ней — столько упований, столько поступков, столько неосознанного!..
— Ага, значит, когда я иду убивать…
— Ты можешь идти — и не убить. Или и впрямь убьешь. Но не пытайся всех уверить, будто страшно не хотелось поначалу убивать, да вот… До поступка твои шаги предопределены. А вот действительно, мог ты убить или нет, понять и оценить дано только потом. Осознать, чтобы уже не повторить — по собственному усмотрению — либо, напротив, повторить. Когда до совершения поступка ты заявляешь: «глядите, сейчас я буду действовать так, а не эдак», на самом деле ты поступаешь без выбора. Выбор — это надстройка над ситуацией, производная от поступка. И, соответственно, такова же свобода. Ибо она есть выбор. Свобода — всегда в поле нравственности, целенаправленный поступок — в рамках морали. Между прочим, одна из форм свободы — непривязанность. Но нельзя быть непривязанным к тому, что еще не обозначилось, что еще только случится… Непривязанность покоится на точном знании, а оно всегда венчает некий итог. Вот почему, дорогой мой Питирим, я говорю: необходимость — это то, что не осознано тобой, а все осознанное — безусловная свобода. Когда ничего уже нельзя изменить… И праведник лишь тот, кто этого не сознает. Тогда он и умен, и не похож ни на кого. Тогда он ничего не говорит… Все — в нем. Необходимость заставляет быть самим собой. А тот, кто начинает поучать, считая себя праведником… Нет, он уже другой: он вышел за черту предназначения, внезапно осознав себя и заявив об этом остальным. Теперь ему как праведнику грош цена. А ты все дергаешься, корчишь из себя!..
Он усмехнулся и с важным видом скрестил руки на груди. Я понимал: Левер способен болтать часами — о чем угодно и где угодно, это была какая-то мельница, водоворот слов, в который, по неведенью, легко можно было угодить, да и остаться там… буквально захлебнуться, вот в чем вся беда! Причем ведь, слушая его, не раз ловил себя на мысли: тут — разумно сказано, и здесь, казалось бы, не чушь, но… Поначалу я его пытался обрывать, язвить: мол, тоже возомнил, брат, о себе, а сам-то в роли ненавидимого тобой праведника нудно лицедействуешь передо мной, однако вскоре догадался — это бесполезно. Иногда мне становилось жалко ту девицу, от которой он сбежал: она ведь годы провела с ним — и терпела, и терпела… Лучше бы, конечно, промолчать тогда, не подливая масла в пламя… Хотя… Кто бы мог подумать?! Это теперь ясно: Левер провоцировал меня, смеялся втуне, тем самым удовлетворяя свое гадкое тщеславие, да только я не чувствовал, не видел… Я с возмущением спросил: