Леди Малфой

Под ногами хрустел свежевыпавший снег, а в воздухе кружили одинокие снежинки, не успевшие выпасть снегопадом вместе со своими сородичами утром. Я стянула кожаную перчатку и ловила их на ладонь, чуть не гоняясь за каждой. Поведение недостойное матери семейства, знаю, и два черных глаза в окне, принадлежавших директору Хогвартса наверняка были аналогичного мнения.

Очередная выходка Габриэля, очередное полное яда письмо Северуса Снейпа, и вот я вновь подымаюсь по ступеням школы, приготовившись сулить щедрые отступные родителям пострадавшего. Отделаться одной только фамилией в некоторых случаях было просто невозможно. Как она может помочь, если сын лишил зрения однокурсника, и наотрез отказывается его излечить, хоть и может? Или взорвал все котлы? Нет, не только те, в которых зелья кипели, а вообще все, не забыв о запасных и просто пустующих! Пока Драко доставлял новые и извинялся, сын успел отдохнуть от ненавистного предмета, а в ответ на дикий рев Северуса, от которого глохли даже призраки, лишь улыбался.

У кабинета директора, возле самой горгульи меня ждал Габриэль, мне он не улыбался, не любил расстраивать, но и прекратить не мог.

— Мама, он первый начал!

— Кто? — обреченно поинтересовалась я, вспоминая, не забыла ли чековую книжку на серванте.

— Тед! Он шестикурсник, а ума нет, разве я виноват?!

— Люпин?

— Люпин… — кто бы сомневался. Они невзлюбили друг друга сразу, как только узнали, что существуют на белом свете, равно как и дети Поттера, Флер, Рона. Иначе быть не может, иначе это уже не реальность, а сказка.

— Где он?

— У мадам Помфри… — ребенок опустил голову, но раскаяния в голосе не было, хоть обыщись.

— Что с ним?

— Сектусемпра, но я только руки! Он кривлялся и папу показывал… — я потрепала сына по волосам, приобретающим все более насыщенный серебряный оттенок с каждым прошедшим годом. Я не знала, что ему сказать, но почувствовала, как сильно он хочет, чтобы я до него дотронулась.

— Поощряешь?! Сейчас он ему руки чуть не отрезал, а завтра голову? — шагах в десяти от нас стояла Андромеда, растрепанная, с красными от слез глазами, злая и решительная. — Голова стоит ваших кровавых денег, как полагаешь? Стоит?! — женщина кричала.

— Андромеда, руки вылечат! А голову твоему недоумку никто не сносил, хоть и не помешало бы! Он что, совсем полоумный, с моим сыном связываться?! Они знакомы не первый год, и ты сама понимаешь, кто виноват в случившемся! — я кричала в ответ, по инерции встав на защиту своего ребенка, как любая другая мать.

Не позволив себе и дальше притворяться лишенным слуха, а я уверена, он пытался заткнуть уши, на вопли вышел директор, как обычно мрачный.

— Знаешь, что самое страшное… — понизив голос, хрипела взбешенная Андромеда.

— Ну что? — ответила я, лишь бы ответить, ведь уже шагнула вместе с сыном к Северусу и попыталась начать объяснения, отчего же тут такой гвалт.

— Ты права! Так мой внук хоть выживет! — моё тело замерло, а душа почуяла опасность, смертельную опасность.

Я лишь краем глаза заметила, что зеленый луч вот-вот пронзит спину моего Габриэля и избавит и мир, и его самого от мучений, но могла ли я допустить гибель собственного ребенка, рожденного в муках, а воспитанного в сомнениях и вопросах? Нет, конечно. Судьба дала мне шанс на свободу, искупление и вечный покой. Я кинулась вперед и закрыла собой сына. Последнее, что помню: нечеловеческий, полный боли вой Габриэля, звук падающего неподалеку тела, и удивленные глаза моего когда-то любимого профессора…

Эпилог

Астория натыкалась то на стул, то на кого-то из детей, часто присаживалась куда попало, сгибалась пополам и пыталась усилием воли загнать обратно очередную слезу размером с лесной орех. Ей не к лицу черный цвет, а на ней было надето скучное шерстяное платье именно черного цвета.

— Сильвия, не стягивай кофту, я тебя прошу, ну не стягивай! Ты замерзнешь в одном пальто… — умоляла она мою непослушную кареглазую дочку.

— Маме она не нравилась! — и обе замолкли.

Я не ушла сразу, да и можно ли сказать, что я уйду? Вон сколько моей крови ходит по земле, сколько моих мыслей вложено в эти юные головки, сколько воспоминаний я оставила Люциусу, Драко, Астории, Доминику, Алекс, Сюзанне!

Мой дух витал рядом с ними, а тело моё только готовились захоронить, и кто-то даровал мне возможность побыть еще немного с теми, кто мне дорог. И я ощущала, что мне нужно здесь быть, удостовериться, что все будет хорошо…

Внизу, в библиотеке, собрался весь ближний круг Лорда, в гробовой тиши муж провозгласил тост за упокой своей жены. Я слышала мысли Пожирателей, среди них не было злорадствующих или равнодушных, все понимали, что я защищала родную кровь, и восхищались мной. Эйвери дрожащей рукой промокал глаза, Руквуд переминался с ноги на ногу и бормотал слова утешения министру, Белла вообще не понимала, что происходит и озиралась, словно меня не досчитывалась. Она вернулась в Англию только к утру, и черный от горя Габриэль повторил ей новость о моей кончине раз десять, прежде чем она дергано кивнула, и отвернулась от него, чтобы мальчишка не увидел, как сморщилось её лицо. Ей было жаль меня, она не ожидала, что переживет Гермиону.

Вскоре все переместились к склепу. Люди все пребывали и прибывали, их мысли смешивались в моей голове и превращались в зыбучие пески, затягивающие моё сознание в свои пагубные глубины. Но мне не нужны были все, мне нужны были лишь некоторые…

Вокруг все было белым, ледяным, чистым и радующим взгляд. Вот только темный гроб из красного дерева, да люди в черных одеждах разрушали такую идиллию морозного дня.

Я засмотрелась на свои белые холодные пальцы, на них ярко блестели два дорогих мне кольца — рунное и обручальное. Драко не позволил отцу снять печать Лилит, и пусть так необычно, но все же выполнил посмертное желание матери, исправив свою давнишнюю ошибку.

— Но сын, после нас будут поколения, оно ценное…

— Нет! И мама, и Гермиона со мной бы согласились, не спорь! — и он прав.

Доминик рыдал в голос, ни мать, ни сестра не могли его успокоить, и я подошла к ребенку. Его замотали школьным зеленым шарфом, чем немного заглушили всхлипывания, но горе его было неподдельным и бескрайним.

«Тетя Герми, тетя Герми…» — больше он не мог ни о чем мыслить.

Мысли Астории я уже слышала, она с самого утра мысленно пересчитывала детей, прощалась со светской жизнью и настраивалась на семейную. Она взяла себя в руки, и сразу же заняла освобожденное мной место. Может и вправду, оно её по праву, а я его слишком долго занимала? Ты уж постарайся, милая, ты сможешь, обязательно сможешь…

Люциуса поддерживал Драко, оба были не бледными, как обычно, а просто серыми.

«Она ради сына, ради сына…» — убеждал себя муж и сам себе не верил. Его подкосила моя смерть, и не уверена, что он оправится. Маги живут долго, конечно, но только если хотят.

Эйден прижимал к себе замерзшую Сильвию и тихо плакал, его мысли мне не понравились, он во всем винил брата и в его душе, в ту самую минуту, зарождалась злоба. И уже не только черная лоснящаяся на солнце перчатка была самым темным пятном в его личности, теперь нет.

Габриэль стоял особняком, но зато ближе всех к покойной матери. Его лицо напоминало выжженную пустыню, ни морщинки, ни складочки, ни единой эмоции, ни одной слезинки…

«Они поплатятся, они все поплатятся!» — огонь был не внешним, огонь сжигал его изнутри, превращая в пепел те немногие чувства, что когда-нибудь могли вытянуть его душу к свету. Он не оставил себе шанса, сам.

Алексия не шевелилась, держала под руку мужа, и не отрывала от моего окаменевшего лица пристального взгляда синих родных глаз.

«Как ты посмела?! Ты всех бросила, ты меня бросила? Как ты могла…» — была бы я живой, то задохнулась бы от её горечи и возмущения.

В гуще народа, между Амандой Руквуд и каким-то сослуживцем Драко, в пальто из плотного твида и вязаной шапке стоял Том Марволо Риддл. Если бы у меня была возможность плакать или смеяться, я бы так и сделала. Он не знал, что я его вижу, ведь знай, ни за что не явился бы! Я подошла к нему, пройдя сквозь Макнейра, отчего тот чихнул, и прислушалась, а услышав, отшатнулась.