Страница 1 из 4
Юрий Коротков
Девятая рота
В синих морозных сумерках у ворот сборного пункта толпились призывники и провожающие. Офицер выкрикивал фамилии по списку, и призывники один за другим бежали к воротам, последний раз оглядываясь на своих и натыкаясь друг на друга. В толпе стояли, держась за руки, девчонка и невысокий лопоухий мальчишка. Их толкали со всех сторон, а они, не замечая никого вокруг, не отрывали глаз друг от друга.
— Ну не плачь, пожалуйста, — сказал парень, сам едва сдерживая слезы. — Ну не надо, очень тебя прошу.
Девчонка отрицательно замотала головой: не буду.
— Только два года, — сказал он. — Всего два года, понимаешь?
Она торопливо кивнула, боясь произнести хоть слово, чтобы не разрыдаться.
— Рябоконь! — выкрикнул офицер. — Рябоконь!.. Рябоконь есть?
— Да вон несут. — В толпе захохотали. К сборному пункту приближалась процессия: пятеро парней тащили на плечах пьяного в хлам Рябоконя. Тот размахивал длинными руками и орал как заведенный:
— Братва! Спите спокойно! Я на страже! Они не пройдут! Братва! Но пасаран!
Его сгрузили у ворот. Офицер выкрикнул было следующую фамилию, но долговязый шут Рябоконь снова возник в проходе, приветствуя толпу поднятыми над головой руками.
— Братва! Граница на замке и ключ в кармане!
В воротах возникла пробка. Офицер уперся ему ладонью в лоб и втолкнул внутрь.
— Давай, родишь сейчас!
Девчонка мельком испуганно оглянулась на эту сцену.
— Воробьев! — выкрикнул офицер.
— Я! — откликнулся мальчишка.
Девчонка вздрогнула и судорожно вцепилась в него обеими руками, будто пытаясь удержать.
— Я вернусь! Только два года! Я вернусь! — Он побежал к воротам.
— Чугайнов!
— Я! — Толстый рыжий парень потрусил следом. Мальчишка хотел последний раз обернуться от проходной, но рыжий грубо толкнул его в спину.
В вестибюле призывники столпились около вахты.
— Сумки сюда! — командовал дежурный офицер. — Водку, пиво, самогон — на стол! Найду — хуже будет! Загоню за Магадан моржей сторожить! — Он копался в сумках и рюкзаках, встряхивал и смотрел на просвет бутылки с газировкой. Другой быстро обыскивал карманы.
— Твоя? — спросил мальчишку рыжий, кивнув назад.
Тот молча кивнул.
— Успел хоть оприходовать ее напоследок?
Воробьев враждебно вскинул на него глаза.
— Чо, не дала? Ничего, ты за нее не переживай! Не бзди, все путем будет — есть еще нормальные пацаны, — осклабился тот. — Еще паровоз не тронется, натянут за всю маму, по самую шапочку — за себя и за того парня!
Воробьев не знал, куда деваться. Беспомощно сжимая дрожащие губы, он пытался протиснуться в толпу подальше от Чугайнова, но тот не отставал, с мстительным удовольствием зудел над ухом:
— Теперь два года вас на пару будут драть: тебя там товарищ сержант, а ее — тут…
— Это что? — изумленный офицер вытащил из сумки высокого парня горсть тюбиков.
— Краски, товарищ капитан, — спокойно ответил тот.
Офицер отвернул крышку, понюхал, выдавил краску на палец. Достал из сумки связку разнокалиберных кистей.
— Ты что там рисовать собрался, воин, — колесо от танка? Ты бы с мольбертом еще приперся! Художник!
— Джоконда! — крикнул кто-то, и все с готовностью захохотали. Художник невозмутимо собирал краски и кисти обратно в сумку, не обращая ни малейшего внимания на смех и приколы.
Воробьев шел, почти бежал по коридору. Рыжий не отставал ни на шаг.
— А ты что думал, Воробей, — ждать будет? «Письмецо солдатское в простеньком конвертике»… — заржал Чугайнов. — Ты там писулю ей катаешь, сопли по бумаге возишь, а она тут…
— Слушай! — чуть не плача, обернулся мальчишка. — Что ты ко мне привязался? Что я тебе сделал?
— О, голосок прорезался! — обрадовался Чугайнов. — А что, может, в морду дашь? Ну давай, — подставил он физиономию. — Махни лапкой, пернатый! Ну?.. Чтоб место свое знал по жизни, понял! — с неожиданной ненавистью сказал Чугайнов, звучно хлопнул Воробьева ладонью в лоб, повернулся и пошел прочь.
В большой комнате стояли парикмахерские кресла в два ряда. Солдаты-парикмахеры в пижонских наутюженных хэбэшках и вполне штатских прическах наспех, кое-как орудовали машинками. Весь пол был завален волосами, двое призывников сгоняли их щетками и трамбовали в огромный мешок.
В крайнем кресле сидел мрачноватый парень в новом костюме. Он невольно дернулся, когда парикмахер резким движением вырвал клок волос.
— Спокойно, сынок! — насмешливо процедил тот. — Я из тебя сделаю солдата! Какая первая заповедь устава, знаешь? Боец должен стойко переносить все тяготы и невзгоды армейской службы!
Парень перевел на него тяжелый взгляд холодных глаз исподлобья.
— Ты чего при всем параде-то? — кивнул парикмахер на его костюм. — На службу как на праздник? Все равно ж на выброс.
— Другого нет, — коротко ответил парень.
— Слушай, давай махнемся, — предложил парикмахер. — Я тебе свое отдам и еще сигаретами добью. Тебе уже все равно, а мне в город ходить — дискотека, то-сё, сам понимаешь.
— А ты хорошо устроился, — одобрительно сказал парень.
— Не то слово! — Солдат переглянулся со своими, и они засмеялись. — Служба — сладкий сон, просыпаться не хочется. День машинкой помашешь, командиры по домам, к жене под бок, а ты в город — пиво пить, девок снимать. — Он скинул с парня простыню. — Ну так что, договоримся?
— Договоримся. — Парень внимательно оглядел в зеркале свою свежую лысину. — Сладкий сон, говоришь? — улыбнулся он.
И вдруг схватил солдата железными пальцами за шею, пригнул вниз, выхватил машинку и запустил ее в густую шевелюру парикмахера.
— Стоять! — бешено заорал он дернувшимся было к нему солдатам. — Спокойно, сынок! Что там в уставе про тяготы и лишения, помнишь? — Он простриг широкую полосу от лба к затылку. — На! — швырнул он машинку на кресло. — Дальше сам дострижешь! — И спокойно вышел из комнаты.
Уже обритый Воробьев потерянно бродил по призывному пункту. На длинных скамьях плечом к плечу сидели одинаковые, как кегли, сотни призывников, понуро ожидая своей участи.
— Извините, вы не знаете, где шестая команда? — спросил наконец Воробьев у кого-то из призывников.
— Новенький, что ли?
— Да.
— Так ты сразу-то не беги, как фамилию услышал. Сперва узнай, куда команда. Как поближе к дому будет — тогда сдавайся.
— Да нет, я… Простите, пожалуйста, вы не скажете… — обратился Воробьев к офицеру, но тот молча пролетел мимо, даже не взглянув на него.
Воробьев побрел дальше. В унылом ровном шуме он услышал вдруг громовой хохот. В дальнем углу зала поднимались, как из вулкана, клубы табачного дыма, бренчала гитара. Он неуверенно, невольно замедляя шаги, подошел ближе. Здесь, как на острове посреди общей тесноты, вольготно раскинулись на составленных в круг скамьях несколько человек, среди них Чугайнов, Рябоконь, художник и парень в костюме, обривший парикмахера, — дымили и не таясь пили водку.
— Шестая команда?
— Тебя-то куда понесло, пернатый? — захохотал Чугайнов. — Терминатор, блин! Вали отсюда по-шустрому!
— Кончай, Чугун! — резко сказал парень в костюме. — Как зовут-то?
— Воробьев. Володя.
— Лютаев Олег, — протянул руку парень. — Лютый, короче. Это Руслан, — указал он на художника.
— Джоконда! — тотчас хором поправили все. Видимо, кличка уже приклеилась.
— Ряба, Стас, Серый, Чугун. Пока все.
Воробьев торопливо кивал и пожимал руки. Последним нехотя подал руку Чугайнов.
— Подвинься, земляк! — Лютаев плечом столкнул призывника с соседней скамьи на пол и сбросил следом его барахло. — Садись, Воробей!
Джоконда передал ему бутылку водки. Воробьев неумело, вытягивая шею, выпил из горлышка.
— Чо дальше-то, Ряба? — поторопил круглолицый, по-девичьи розовощекий крепыш Стас.
— Ну, короче, просыпаюсь утром, — продолжил Рябоконь. — Башку поднять не могу, глаза пальцами разлепил, так снизу от подушки и смотрю. Что за дом, коврики какие-то с оленями — как попал, хрен его знает, ничего не помню. И девка какая-то сидит лыбится. А надо мной папаша ее стоит, как над гробом. «Ну ты, говорит, пацан, влип. Дочке-то восемнадцати нет. Так что выбирай — или в загс, или в ментовку». И эта зараза одеяло до подбородка натянула, глазки опустила, будто ни при чем. А страшная… Фотку на дверь повесь — замка не надо! Я, видно, не первый уже попал. Кто ж за нее без приговора пойдет. Ну, я говорю: «Знаешь, папаша, я лучше под танк лягу, чем на нее». Ну, в брюки на ходу запрыгнул, и мы с папаней наперегонки, кто быстрей — он в ментовку или я сюда!