Страница 1 из 18
Иван Борисович Миронов
Замурованные: Хроники Кремлёвского централа
Все одолеет воля
Если утро затянулось до обеда, то день безнадежно пропал.
11 декабря 6-го года, в полпервого дня я сидел на кухне на улице Дмитрия Ульянова, обретаясь в тяжелом настроении от позднего подъема, раздраженно посматривая на часы, светящиеся на электронном табло плиты. Черный циферблат размеренно выплевывал ядовито-красные числа, безвозвратно съедавшие понедельник.
— Какие планы? — Наташка разлила источающий ароматную горечь кофе в изысканный фарфор.
— В институт надо отскочить. Передать завкафу окончательный вариант диссертации и обратно. За пару часов уложусь.
— Когда защищаться планируешь?
— По весне защититься, по осени жениться.
— Хе-хе. — Наташка, сверкнув тонкими запястьями, распечатала пачку «Вог». — И все это будучи в федеральном розыске?
— Чушь. Какой розыск?! Ты же дело видела! Перед законом я чист, да и офицеров не сегодня-завтра оправдают. Вначале хотели жути поднагнать, на показания давануть…
— Ты это моему отцу объясни… — глаза девушки подернулись хронической грустью.
— Да, душный у тебя батька. Тяжело с вами — хохлами. Мутные, как самогон, зато беленькие, как сало…
— Вань, прекращай. — Наташа обидчиво дернула бровями, резко вдавив сигарету в пепельницу.
Я подошел к окну, с одиннадцатого этажа отыскал грязным пятном сливающуюся с асфальтом свою машину, припаркованную на стоянке, занимавшей почти всю территорию двора-колодца.
«Надо бы помыть», — мелькнула обрывочная мысль в до конца непроснувшемся сознании.
— Купи что-нибудь на ужин, — вклинилась в мои планы Наташа.
— Хорошо, — нехотя отозвался я.
— Кстати, как будем Новый год встречать? — Этот вопрос за два дня звучал уже раз пятый.
— Как скажешь, Наташенька, — попробовал отмахнуться, но безуспешно.
— Давай что-нибудь придумаем. Времени-то мало осталось.
— Времени валом. Еще почти три недели, — я напряженно выдумывал, как соскочить с назойливой темы. — Кстати, я же вчера ухи наварил. Будешь?
Накануне, в воскресенье, я накупил на рынке рыбной всячины, заполночь провозившись с ушицей. Все честь по чести, с процеживанием бульона и обязательной рюмкой водки, щедро опрокинутой в кастрюлю. Ночью, сняв пробу, я оставил блюдо на завтра в предвкушении чревоугодных радостей.
— Собрался ее сейчас есть? — искренне удивилась Наташа.
— А когда?
— Ну, как вернешься.
— Буду сейчас.
Наташка, недовольно фыркнув, ушла из кухни.
Уха действительно получилась настоящей. Бульон переливался блестящей перламутровой мозаикой, разряженной малахитовыми искорками укропа. А вкус! До сих пор мне кажется, что я больше не ел ничего вкуснее той ухи.
Разобравшись с трапезой, оделся, взял телефоны, бумаги, сунул в карман травмат, проверил документы на машину.
— Наташ, пока, — я щелкнул дверной задвижкой.
— Пока, — девушка дежурно мазнула помадой по моей щеке. — Не забудь про магазин. Ну, и про Новый год.
— Не занудствуй, — бросил я в закрывающуюся за мной дверь.
Пересчитав этажи, лифт без остановок приземлился на первом. Поздоровавшись с консъержкой, толкнул промежуточную дверь.
— Вы из 55-й? — окликнула консъержка, высунувшись из своей будки.
— Да, — я отпустил дверь.
— Я извиняюсь, — продолжила женщина. — У вас там небольшой долг за вахту.
— На обратном пути рассчитаюсь.
— Да, да. Конечно, — протараторила консъержка, исчезнув за решеткой.
Снова толкнул дверь, оказавшись перед второй — тяжелой, железной, на магнитном коде. Нажал кнопку, калитка запищала, выпустив меня на волю.
В пяти метрах, наискосок от подъезда стояла незнакомая красная «тойота». Почему-то она сразу бросилась в глаза: старая, тонированная, просевшая под тяжестью пассажиров.
— Все! Приплыли! — пронеслось в голове.
Сделал шаг назад. Дверь, медленно закрывавшаяся за мной на доводчиках, еще спасительно пищала, но в то же мгновение звук потух, металл лязгнул о металл. Движение началось. Из машины высыпались хмурые мужчины. Они бежали слева и справа, копошась в подмышках, отстегивая табельное.
— Стоять, сука! Руки в гору! На землю! — загудело в ушах.
В глазах запестрели вороненая сталь, порезанные фурункуловые жирные рожи, запаршивленные щетиной. Дальше пленочка в голове стала крутиться медленнее, обволакиваясь багровой дымкой. Голоса стали звучать то приглушенно до нежного шепота, то резко до боли в висках.
Я лежал на тротуаре, когда мне, выламывая руки, крепили наручники. Перед глазами топтались ботинки, дорогие, но крепко замызганные. Первый удар пришелся под ребра. Ощущение, как будто в тебе сломали карандаш. Это хрустнуло плавающее ребро. Адреналиновая анестезия нивелировала боль. Из кармана куртки достали травмат, что было отмечено летящей мне в голову остроносой туфлей. Я успел отдернуть шею, поэтому вместо сломанной челюсти отделался разбитым ртом.
— Хорош, убьете! — раздался визгливый окрик. — Нам его еще в прокуратуру сдавать. Поднимите.
Меня подняли.
— Полковник милиции… — свою фамилию мусор опустил, махнув передо мной красными корками. — Назовитесь!
— Да пошел ты, — о плечо я вытер сочившуюся изо рта кровь.
— Иван Борисович, мы сейчас с Вами проследуем в Генеральную прокуратуру для дачи показаний.
Меня закинули в машину, на пол, в проем между сиденьями. Две пары ног водрузились на обмякшее тело, тяжелый каблук припечатал голову к резиновому коврику. На правом переднем, насколько я мог ориентироваться по голосам, восседал полковник.
— Все в порядке! Мы его приняли! Встречайте! — радостно сообщил он кому-то по телефону. — Снимайте группу со стоянки.
Значит, ждали и возле машины, знали, на чем езжу и лишь приблизительно где живу. Ехали недолго, остановились, меня выволокли из «тойоты», перекинули в «жигули» в «семерку», посадили на заднее сиденье, подперев по бокам двумя обрюзгшими товарищами с потухшими, практически немигающими глазами.
— Ты, парень, не подумай — ничего личного, Чубайса сами ненавидим и замочить его — дело правое, но приказ есть приказ, людишки мы подневольные, не держи зла, — посочувствовал сосед справа, владелец до боли знакомой остроносой туфли.
Я судорожно засмеялся.
— Чего ты ржешь? — удивился мусор.
— И ухи поел, и с Новым годом порешали, — я сцедил густую кровавую жижу себе под ноги.
Голова плыла, браслеты жевали запястья, я отключался. Сосед слева, пристроив пакет на моем плече, всю дорогу смачно жрал плов вприкуску с какой-то дрянью.
Из забытья я был извлечен, когда подъехали к высокому, цвета незрелого баклажана строению, огороженному чугунным частоколом. То было здание Генеральной прокуратуры в Техническом переулке. Туда же подтянулись остальные участники героического захвата.
— Слышь, Иван, ты в какой квартире жил? Адрес свой нам скажи, — как бы между прочим пробросил полковник.
Его милицейская непосредственность заставила меня улыбнуться.
— Перетопчетесь, — бросил я.
— Мы же тебя по-хорошему спрашиваем, — оскалился полковник.
— Я тебе и по-плохому не скажу.
— Мы же все равно найдем. Весь подъезд на уши поставим. Тебе оно надо? — не унимался правоохранитель.
— Ищите! Работа у вас такая — искать.
— Зря ты так, — в голосе милиционера прозвучали обидчивые нотки. — Мы к тебе по-человечески подошли. Тебя вообще СОБРом хотели брать.
Квартиру сыщики нашли ближе к полуночи. Зашли по-простецки, распилив дверь болгаркой и до полусмерти напугав Наташку. В ходе четырехчасового обыска, на который не пустили даже адвоката, обнаружили несколько патронов от травматического пистолета «Оса», две брошюры, один диск, книгу отца… Вся их добыча.
Небольшой узкий кабинет следователя был заставлен четырьмя столами с компьютерами, толстыми подшивками уголовных дел и прочим хламом. Внутри наводил суету молодой человек посыльного вида с затертым «я», со взглядом кролика, но хомячьими щеками от значимости учреждения, в котором ему приходилось шустрить.