Страница 55 из 55
— Точно, в пресс-хату, — прошептал Лысый.
Роман кивнул и почувствовал, что ноги стали слабыми.
— Не ссы. Помни, что я тебе сказал, — торопливо добавил Лысый.
— Меньшиков, пошли, — спокойно произнес Тарасыч.
Роман сжал зубы и встал.
— А смотри, как живой, — подал голос один из вертухаев.
— Ага, — отозвался другой, — и румяный такой! Ну это ничего. Он скоро совсем побледнеет.
Выйдя в коридор, Роман повернулся лицом к стене, и третий вертухай усмехнулся:
— Смотри, знает, как себя вести! Ну что, певец, у мента, говоришь, шинель шершавая?
Он сильно толкнул Романа и приказал:
— Руки за спину!
Роман почувствовал, как на его запястьях защелкнулись браслеты, и с нехорошим чувством вспомнил, что когда в прошлый раз ему напомнили эту строчку из его песни, сразу же последовал болезненный удар.
— Эй, начальник, — раздался голос Лысого, — ты его без наручников боишься? А кандалы для ног прихватил? Может, он вас всех сейчас ногами уделает?
— Заткнись, — ответил вертухай, — а то и до тебя доберемся.
— Мне-то что, — засмеялся Лысый, — я человек привычный, я вас, уродов, и так видел, и сяк видел, и в гробу тоже видел.
— В карцер захотел? — вертухай угрожающе повернулся к Лысому.
— А ты меня не пугай, — пренебрежительно ответил Лысый, — я в карцере больше просидел, чем ты на бабах пролежал. Понял?
В камере засмеялись, и Тарасыч, мигнув Лысому, запер дверь.
— Вперед, — вертухай грубо дернул Романа за локоть и повернул его лицом в нужном направлении, — сейчас ты узнаешь, что такое тюрьма. А то, бля, песенки он пишет, мент, значит, собака поганая! Оборзел на воле, бля!
Роман почувствовал, как cлабость в ногах прошла, а под ложечкой образовался ледяной туман, который стал медленно подниматься к ушам.
— Ты не пасть раскрывай, — сказал он вертухаю, — а веди меня, куда ведешь. На воле я бы тебе быстро хлеборезку закрыл.
— Ах, какой смелый, — прошипел вертухай. — Ты ее сначала дождись, воли этой, а потом посмотрим, чем ты будешь ходить и ложку к рылу подносить!
Он больно пнул Романа в икру.
— А хочешь сейчас? — Роман поморщился. — Ты браслетики-то с меня сними, и мы с тобой по-честному, на кулачках.
— А ты что, и на кулачках умеешь? — усмехнулся вертухай. — А я думал, что ты только за струны дергать.
— Чем ты думал-то? — ответил Роман. — Печенкой своей распухшей? Ну что, хочешь проверить?
— Закрой пасть, — сказал вертухай и еще раз пнул Романа в то же место, — вот сейчас придешь в камеру и там можешь на кулачках. Сколько угодно.
Они завернули за угол, спустились по грубо сваренной лестнице и углубились в тускло освещенный коридор.
У одной из дверей вертухай грубо дернул Романа за наручники и сказал:
— Стоять!
Сняв с Романа браслеты, он усмехнулся и спросил:
— Ну что, будет последнее желание?
— А исполнишь? — поинтересовался Роман. — А то ведь я скажу какое, а ты потом откажешься.
— Закройся, — приказал вертухай и кивнул Тарасычу.
Тот с безразличным лицом отпер дверь и открыл ее.
— Заходи на эстакаду, — заржал вертухай и втолкнул Романа в камеру.
За спиной лязгнул замок, и Роман, остановившись у двери, огляделся.
У стен просторной камеры стояли всего лишь четыре койки, и на каждой из них сидел здоровенный татуированный мужик. Все они были голые до пояса.
Настала долгая пауза.
Наконец один из страшных обитателей прессхаты кашлянул и сказал:
— Ну, здорово, певец! Споешь нам?
Другой усмехнулся и добавил:
— Он и споет и спляшет, бля буду.
А третий осмотрел Романа и нежным голосом произнес нараспев:
— А ласковые песни у тебя есть?