Страница 1 из 1
Алексей Зайцев Мертвая бабочка
Из дрожащих пальцев в очередной раз выпадает склеенное моей болью письмо. Рассыпаясь на тысячи крохотных кусочков, оно снова становится непригодно для чтения. Впрочем, я уже читал его. Тысячу раз. Я знаю его наизусть. И главное для меня это не прочесть, а именно склеить. Я нагибаюсь и хватаю с пола горсть рассыпавшихся бумажек. В ту же секунду они обращаются в сажу. В этом нет ничего удивительного. Письмо давным-давно сожжено.
Не удается смахнуть с твоей щеки пролившиеся год назад слезы. А бабочка, засушенная и приколотая иглою к красивой бархатной ткани, никак не желает взмахнуть крыльями и полететь. Каждый день я беру ее на ладонь и жду. Но она не двигается. В ее глазах ничего не меняется. Я вынимаю из ее сердца иглу, которой бедняжка приколота к бархату, но у меня не получается вынуть иглу, которая год назад вошла в ее сердце.
Заклеил рот пластырем и замолчал. Вырвал язык и выбил себе камнем зубы. Но сказанные мной когда-то в прошлом слова все равно не исчезли. Тогда я отклеил пластырь и прошептал тебе о любви. Но ты, ожидающая этого так давно, уже ничего не услышала.
Иногда ты звонишь мне. Тогда я беру трубку и слушаю твое молчание. С твоих губ не слетает не единого слова, но мне достаточно и этого. Мне достаточно и этого, для того чтобы вновь доползти до мертвой бабочки и, вытащив из ее сердца поржавевшую от слишком поздно пролитых слез иглу, попросить ее взлететь. Стоя на коленях, я буду умалять ее взмахнуть крыльями.
Иду босиком по снегу, собираю перья из чужих крыльев. Обнимаю воздух, заполнивший то пространство, где должна была быть ты.
По земле ползают живые птицы, а в небе летают мертвые.
Жду с ночи рассвет, чтобы в тысячный раз встретить пришедший в шесть утра закат. Жду восхода солнца, чтобы снова увидеть луну.
Иду босиком по снегу. Все пролитые тобой слезы красными искрами вплетаются в мои следы и жгут стопы. Падая в сугроб, пытаюсь уснуть. Вспоминаю сожженные удачи, недовольно вдыхая распространяемый ими едкий запах. Прохожу мимо чужих улыбок и теплых слов. Прохожу мимо муз, целующих меня в обожженные губы. Мимо ласковых рук согревающих то, что достойно лишь того, чтобы медленно замерзать в лед.
Из моей чаши проливается на снег божественная сущность. Мешаясь с грязью, льется то, на что окружающие меня лица смотрят с любовью и восхищением. Я выливаю содержимое чаши без сожаления. Мне непонятно, почему глаза вокруг глядят на меня с укором. Им почему-то кажется, что я мог бы еще многое сделать… Но я замерзаю в лед. Превращаюсь в сгорбленный белый сугроб, вдыхая назойливый дым, идущий от никак не желающих сгорать удач.
На твоем лице нет ни капли обвинения. Лишь во взгляде чувствуется легкий, едва уловимый укор. Лучше бы ты меня убила. Ударила со всего размаха головой о стену. Вырвала бы мое сердце и бросила его в самый центр ледовитого океана. Но нет, лишь легкий укор во взгляде будет моим наказанием.
Умытый слишком поздними слезами, я, стоя на коленях, подползу к приколотой к синему бархату бабочке и, вынимая заржавевшую иглу из ее сердца, стану умолять ее взлететь. Срывающимся от слез голосом буду просить ее взмахнуть неподвижными крыльями.
В моем сугробе становится на редкость тихо. Теперь так будет всегда.