Предновогодние хлопоты III

– Позвони в справочную, – желчно процедил Юрий.

Мирон встал.

– Минут через десять выходим. Я зайду за тобой. Даю десять минут, благородный идальго Юрий, – приостановился он у двери. Юрий промолчал.

Когда одетый Мирон вошёл к нему, он всё ещё лежал в кровати.

– Что ты ломаешься, как красна девица. Вставай. Такси через пару минут подъедет.

Юрий демонстративно перевернулся лицом к стене. В комнате повисла тяжёлая пауза. Мирон сел в кресло.

– Юра, рассуди трезво, без обид. Вот так бы на улице, какой-нибудь вахлак накинулся бы на твою мать, Полинушку или твою девушку и стал бы их душить, ты, что ж мимо бы прошёл, спрятался бы? Не думаю, что ты так подло мог поступить. А я, знаешь, с детства приучен женщин и слабых в обиду не давать, а сестра – святое.

Мирон помолчал.

– Нина мне рассказала о твоих, г-мм, проблемах. Это может быть и объясняет твоё поведение, но не может оправдать твои опасные для окружающих выходки. А у меня реакция, жизнь научила. Ты уж извини, но на такие опасные для окружающего мира выходки у меня всегда одна реакция. На внезапную опасность для живых существ, я механически, по какому-то внутреннему импульсу, как пёс натренированный действую. Лучше вовремя предотвратить беду, чем после локти кусать. Ты же себя не контролировал, мог мать задушить. Как бы ты жил после этого? Как бы я жил, если бы не предотвратил это?

– Можно было и без палки обойтись, – обиженно пробурчал Юрий.

– Но мне старику, с молодым и крепким, и прости, брат, неадекватным парнем, справиться было бы трудновато, время поджимало, а сестра у меня одна. Вставай, вставай, не выделывайся – на обиженных воду возят. Позавтракаем в каком-нибудь кафе. До Нового года всего ничего осталось, а у меня мысля возникла Лёшенькину комнату в порядок привести, хотя бы косметически.

В комнату заглянула Нина.

– Такси у подъезда, Миронушка.

Мирон тяжело поднялся.

– Юра. Я в машине тебя подожду.

13. Денисов

Говорящий китайский будильник куковал пискляво и простужено: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку…». Веки Денисова дёрнулись, но глаз он открыть не смог, лежал обессилено, сил нажать на кнопку не было. Сквозь дрёму пробилась вялая мысль: «Интересно, а в Китае кукушки тоже кукуют, как у нас, или как-то по-другому страшная птица-предсказатель пугает людей?» И ещё ему подумалось о том, что этот дешёвенький будильничек проработал на одной батарейке уже больше двух лет. Будильник «откуковал» положенные тридцать секунд и, когда замолк, Денисов безо всякой надежды обессилено пошарил рукой рядом с собой – Марии не было. Он не удивился, только уже в который раз с нежностью подумал о неиссякаемой неутомимости жены, о резервах, открывающихся у человека в экстремальных условиях, о терпеливой материнской заботе и любви к своему ребёнку.

Хотелось ещё понежиться в постели, но вспомнив о порвавшемся ремне генератора, он, полежав ещё минуту, решительно встал и сразу прошёл к иконам. Минут десять он стоял у иконостаса, опустив расслаблено голову, пытаясь отрешится от реальности. Сделать это всегда было не просто. Отринуть внешний мир, отключиться от посторонних мыслей, звуков, остаться наедине со святыми словами перед образом Спасителя, получалось не всегда.

Когда это выходило, тогда и молитва сама просилась вдохновенно из сердца, и казалось, что окошко в небо приоткрывается и после день ладился. Но суета, невидимая, внутренняя, мирская и вездесущая всегда была рядом. Из ниоткуда являлись шальные, пустые мысли, они микшировались в голове со словами молитвы, перебивали, пытались вернуть в суетное мирское состояние. Они забирали к себе с таким трудом добытую сосредоточенность, отрешённость, мешали.

Подключались и другие ощущения: уши подмешивали к мыслям шумы и звуки, от которых в большом городе не спрятаться, и вся эта мешанина порождала тогда слова механические, не дающие чувства благостного единения с Богом.

В такие минуты он очень остро понимал слова Бог тишину любит. Понимал, что внутреннее состояние во время молитвы, к которому он всегда стремился, можно было добыть только годами кропотливого душевного труда и бессмысленно и даже не безвредно для души заигрывать с Богом, молиться ради галочки, без искренней веры в сказанные слова. Поэтому он всегда расстраивался, когда у него не получалось отрешиться от суетности во время молитвы. Но чётко знал он и о том, что без молитвы нет и молитвенного подвига, а его можно добыть только душевным трудом. Много раз с огорчением и досадой ему думалось о том, как много потеряно лет на пустую суету в те годы, когда у него ещё был огромный запас сил, когда нужно было встретиться с Богом.

Размышляя над этим, он записал однажды в своём дневнике: «Кто мешал мне это делать? Разве кто-то мог мне это запретить? Что это за силы, которые могут из сердца изъять веру? Это всё равно, что изъять само сердце. Комсомольские и партийные вожаки? Директора и руководители? Милиция с КГБ? Они, конечно, могли подпортить человеку карьеру, подвергнуть обструкции, надсмеяться, «вразумить» атеистической беседой, испоганить настроение. Какие ужасные наказания! Первым христианам вырывали языки, распинали, четвертовали, бросали на растерзание диким зверям, забивали камнями, вливали во рты расплавленный металл! Каков результат? «Ты победил, Галилеянин», – сказал гонитель христиан Юстиниан отступник, умирая. Мучения христиан, их мужество во время казней, на которые собирались толпы, заставляли зрителей этих жестокостей сострадать, думать, и вера давала новые благодатные всходы. Бесстрашные неофиты пополняли ряды мучеников, отважно продолжая проповедь Благой Вести. Итог: две тысячи лет живёт светлое учение. Приходили инквизиции, они остались в веках, им на смену пришли красные инквизиторы. Только бороться они стали не с колдунами и ведьмами, оракулами и еретиками, а так же, как их римские предшественники, с ненавистными верующими. Они разрушали храмы, топили кровью верующих и священников свои адские печи, строили свой безбожный мир. И вновь осечка – сгинули сами. «Гонимы будете», – говорил Спаситель, и думаю, не о временах только Римского владычества сказано это было. Взор Его проникал в грядущие века. Возможно ли, приказом запретить верить? Приказ-то издать можно, бумага всё терпит, но как проконтролировать невидимое – мысли человека? К тому же, известно, что запреты часто создают обратный эффект – люди начинают принципиально их нарушать. Перед гонителями-материалистами стояла трудная задача сломать тысячелетнюю традицию, создать нового человека. Они понимали, что указы в таких делах бессмысленны, но всё же пошли по пути Юстиана, почему-то забыв, чем закончились его репрессии. Увязли они в этой борьбе на долгие годы. Бывший семинарист Сталин был вынужден сменить тактику, когда случилась война, он даже открыл храмы. А в самых верхних эшелонах власти, несмотря на показное декларирование горячечного атеизма, ещё оставались люди, которые до вступления в ряды КПСС были крещены своими родителями в младенчестве, многие имели роды намоленные и их внутреннее, спрятанное от людей, не коммунистическое «Я» вполне осознавало своё единение с русскостью и противилось разрушению нашей корневой системы. Маршал Победы Георгий Жуков, к слову, родился в православной стране и успел послужить Царю и Отечеству. И таких людей было немало. Это поколение проредили основательно, но до конца вырубить не смогли: связь мысленная, родовая, генная не была разрушена, несмотря на гонения. Упёртый Хрущёв пообещал стране окончательную победу, заявив, что при его правлении советский народ увидит последнего попа. Да только при упрямом безмолвии народа не получил его любви и не смог добиться отречения людей от своей идентичности. «Кукурузник» дёшево отделался: сместили его бывшие соратники по-тихому, оставив за ним дачу и кое-какие привилегии. В некоторых странах другие истории происходят. Пол Пота, например, народ сжёг, обложив покрышками в каком-то грязном дворе, а в газетах написали: сожгли, как мусор. Суд людской скор и жесток, – суд небесный беспристрастен, сказано: «Мне отмщение и аз воздам». А у народа, у стержневой его массы, мнение по поводу того или иного правителя всегда бывает согласованным, правильным и единодушным, без референдума рождаются анекдоты, в которых и выражено мнение народа, его резюме. Оттепель хрущёвская обернулась рождением болтливого диссидентства, заморозками, в виде «холодной войны», позже застоем. Слышался уже кое-где в хребте империи треск, но властители упорно талдычили о развитом социализме, о победном курсе на пути к близкому коммунизму. Обеднела земля русская: не нашлось пассионарных личностей, которые бы попытались вывести народ из этого болота, дать какой-то вдохновенный импульс, новые идеи, зажечь сердца людей, объединить. Загнивание, депрессия, фальшиво-воодушевлённые рапорты с мест, подковёрная борьба, безмолвие народа, необдуманные проекты, упорное нежелание прислушаться к уже слышимым толчкам будущего землетрясения, «дом престарелых» в Кремле – вот виды того времени. И это при наличии в стране невероятного количества талантливейших людей во всех сферах жизни, отличного образования и науки, побед на Олимпиадах, покорении космоса, улучшения бытовой жизни людей, и множества других замечательных вещей, которые, увы, сейчас похерены и даже осмеяны либералами, пришедшими к власти, между прочим, получивших то самое «ужасное совковое» образование. «Дорогому» Леониду Ильичу некого было после себя оставить, со скамейки запасных выпустили в проигрываемую игру больных стариков Андропова и Черненко. Порулили по году и умерли. Но пришёл-таки «пассионарий»! Да какой! Молодой, выпускник МГУ, юрист. Правда с русским языком у него нелады были: ударения делал в словах неправильные, но это простительно – народ у нас терпимо относится к южному говору. И процесс пошёл! Затеял генсек перестройку, или, «катастройку», как остроумно назвал то время Зиновьев. Очередной страшный слом – сломал генсек построенное другими, построить ничего не построил, перестройка застопорилась, но перестрелка началась повсеместно, за что и получил «меченый» Нобелевскую премию Мира. Этому не до религии было, всё рассыпалось, в стране была сплошная говорильня, а он красовался перед западными журналистами. Да и хорошо, что не лез в то, о чём понятия не имел, не дай Бог ещё и в Церкви перестройку затеял бы, кудесник. А храмы выстояли, пережили войну, правителей-перестройщиков. Храмы… перейди Театральную площадь и вот он красавец-храм! Да какой! Храм Святителя Николая! Или среди моряков – храм Николы морского. Даже во время блокады он работал! Мне говорили, что митрополит Алексий Симанский всю блокаду прожил в нём, не боясь бомбёжек. Забегал я в него ещё школьником – жил-то в двух шагах от храма, тянул неведомый магнит. Застывал в непонятном смущении, проникаясь странным ощущением тишины веков, чего-то большого, вечного, недоступного моему разумению, далёкого, родного, но забытого, спрятанного, что непременно нужно вспомнить, найти. А время бежало. Жизнь обещала быть долгой, радостной и прекрасной. Ещё не было болезней – так мелочь обыденная: простуды да ангины; сын бегает в школу, ты не просыпаешься ещё раньше всех в доме, с тяжёлыми думами в голове, но незаметно и упрямо подкрадываться новые мысли. И не спится уже сладко, и тревожат эти мысли, мысли о времени, которое, кажется, утекать стало гораздо быстрее и наглядней. Ещё не проводили Егорку на армейский сборный пункт, не появились у Марии скорбные морщинки у глаз, но ты уже с тоскою ощущал, что две трети твоей жизни уже невозвратно остались в прошлом. Они остались в воспоминаниях, фотографиях и на плёнке. А всё острей и острей осознаёшь, что ты на той самой финишной прямой и бессмысленно оттягивать время, «притормаживать»: ленточку пересечь придётся, а за ней будет другой мир, в который ты придёшь со своим скорбным багажом. Но бежишь, бежишь, бежишь, будто второе дыхание открылось, а бег времени всё убыстряется и убыстряется! Вот уже твои родители пересекли свои финишные ленточки, а ещё вчера ты гнал прочь от себя мысли об их уходе и дни были длинными, длинными, ночи короткими, и ты всё откладывал на завтра какие-то очень важные несделанные дела, а утлая лодка твоей жизни продолжала плыть к последнему причалу земной жизни. Вёл тебя небесный лоцман по этой, то пенной и бешеной реке, то по тихим заводям, то между мрачных скал и отмелей, то бросал тебя в пучину с крутого водопада, а ты всё плыл и плыл, как Одиссей к своей родной Итаке. Тебя обгоняли лодки, призванные пристать к своей последней пристани, и люди, среди которых было много дорогих тебе лиц, прощально махали тебе руками. И среди этих печальных лиц было немало людей моложе тебя, совсем юных и даже младенцев. А утро, твоё утро, приходило, и ты уже знал и любил заветные слова, которые произносил с радостью: «Слава Богу за всё».