Страница 1 из 2
Виктор Крашенинников
Мой контракт на необъявленные войны. Записки химика
Рисунок 1. Первомайская демонстрация на Красной площади (крайний справа).
Я собираюсь рассказать о некоторых памятных моментах моей трудовой деятельности.
После окончания школы меня миновала судьба многих сверстников, знакомых и незнакомых, о которых писал В. С. Высоцкий: «И вот ушли романтики из подворотен ворами». Имея светлую голову, я достаточно легко поступил в МХТИ им. Д. И. Менделеева. Это явилось не только сменой образа жизни, но и образа мышления, образа восприятия действительности. Я понял, что такое наука: волшебство цифр и понятий, волшебство стройности мироздания и железной закономерности детерминизма. Помню, как на I курсе в один из моментов пришло внезапное озарение – я понял взаимосвязь волновой и корпускулярной теории света.
Как я погрузился в высшую школу
На втором курсе меня пригласил поработать преподаватель органической химии. Два-три раза в неделю по вечерам я помогал ему в работе и сам постигал красоту химии. В группе были удивлены его выбором. Один из «стариков» (поступил после армии) даже поинтересовался, не друг ли он моего старшего брата. Брат, Александр Крашенинников, учился на нашем факультете пять лет назад и с этим преподавателем знаком не был. В группе были более прилежные студенты, даже ленинские стипендиаты, так что, почему он выбрал меня, осталось неизвестным. На третьем курсе пришлось оставить органическую химию, так как начался интересный и длительный курс физической химии с обширным лабораторным практикумом. Мне нравилось работать в физхимии и я, параллельно лабораторным работам, по собственной инициативе разработал для кафедры методику хроматографии в тонком слое. Впоследствии она была включена в практикум для студентов.
«Впереди десятки необъявленных войн, и я подписал контракт на весь срок…»
Я целенаправленно поступал на специальный факультет. Наконец на четвертом курсе начались ожидаемые специальные дисциплины. Первый семестр запомнился только холодком в груди при первом синтезе нитроглицерина. Позже стало рутиной пластифицирование нитроцеллюлозы нитроглицерином на горячих вальцах для получения баллиститных порохов.
Знаменательным стал второй семестр. Началась пятимесячная практика. Основная часть группы отправилась по заводам, а пять человек попали в закрытый НИИ, который и стал моей судьбой на ближайшие десять лет. Мы с Димой Р. попали в одну лабораторию. За работу взялись со всем юношеским пылом. Наше руководство, увидев, что мы хотим и умеем работать, дало нам ставки техников. И мы, забыв о необходимости защиты каких-то курсовых проектов в ВУЗе, просто работали «на благо отечества».
В начале работы произошел случай, запомнившийся на всю жизнь. Я оказался в роли спасителя – уверен, что спас жизнь Диме. Мы работали с органическими солями кислот. Я работал с хлорной кислотой, а Дима с азотистоводородной. Это очень коварная кислота первого класса опасности: очень летуча, без цвета и без запаха. Видимо, он плохо промыл посуду под тягой и понес на сушку. Я только услышал крик: «Витька, налей спирта!» Я обернулся – зрелище было ужасным. Всё по науке: резкое повышение температуры – на него как будто лили из ведра воду; резкий прилив крови к голове – абсолютно красные белки глаз. Дальше – должна быть остановка дыхания. Единственное противоядие – этанол, который всегда под рукой. За секунду я налил грамм 200, с большим трудом влил ему в глотку и побежал к телефону. Конечно, я раздумывал: звонить – значит, расследование, не звонить – вдруг умрет. Пока пару секунд раздумывал, слышу заикающийся голос: «Может пообедаем». Смотрю, глаза почти нормальные, а парень абсолютно пьяный. Я его отвел в помещение для особо опасных работ, уложил на бушлаты и закрыл. Так мы получили наглядный урок по соблюдению железного правила: «В химической лаборатории категорически нельзя работать в одиночестве».
Однажды нас отправили на три недели в командировку в город химиков Дзержинск. У нас появился даже некоторый снобизм и небольшое чувство превосходства по отношению к ребятам из группы: у них была ознакомительно-увеселительная прогулка по заводам, а мы три недели вкалывали в цехе в противогазах. И, главное, мы добились получения продукта с требуемыми свойствами. На этом заводе, который производил в том числе взрывчатые вещества, мы впервые увидели, что такое цех с обваловкой (опасные цеха были окружены высокими земляными валами, в которых были тоннели для прохода к цеху). Для студента, работающего в таком цеху, это было что-то новенькое и щекочущее нервы. Мы уже «понюхали пороха» и понимали, что специальные дисциплины ВУЗа мало что дают. Главное, мы имели, благодаря ВУЗу, солидную общеинженерную подготовку, платформу, вполне пригодную для дальнейшей трудовой жизни.
После пятого курса все студенты ушли на преддипломные каникулы, а я с 1 июня начал работать в НИИ старшим техником (до защиты диплома). Про диплом я благополучно забыл, работал, ездил по командировкам и вспомнил о нем, будучи в январе по работе в Питере. Вспомнил и о звонке с кафедры – они назначили защиту на 14 или 15 февраля. Поделился с шефом мнением, что хоть формально, а через три недели надо защищать что-то похожее на диплом. По приезде в Москву за неделю написал диплом, использовав в основном отчеты лаборатории. Из-за грифа «совершенно секретно» защищаться в ВУЗе запретили, что меня вполне устроило. На моей защите присутствовало трое: председатель ГЭКа, заместитель директора НИИ и мой шеф.
Я продолжал работать в НИИ, но по ряду причин начался кризис, требовавший смены рабочей обстановки. Кстати, одной из причин явилось начало лейкоцитоза. Видимо, сказалась работа с самым сильным из известных мутагенов. Тогда норма была 5–7, а у меня постоянные анализы показывали лейкоциты на уровне 15. Естественно, наша медсанчасть считала это следствием воспалительного процесса (неопределяемого?!). Если бы они признали воздействие продукта, пришлось бы оформлять профзаболевание. В этот период меня пригласили в аспирантуру МГУ, и я, скрепя сердце, дал согласие. Но, когда я пришел к заместителю директора сказать об увольнении, он сделал мне более заманчивое предложение. Он дает мне группу в лаборатории по созданию новых поколений твердых ракетных топлив. Всего через год после ВУЗа руководитель группы (!) на интересной и перспективной работе. Сыграло роль и то, что в юности я взял девизом слова Хемингуэя: «Впереди десятки лет необъявленных войн, и я подписал контракт на весь срок». Как же я мог уйти из «оборонки»?! Естественно, я согласился. Кстати, лейкоциты через месяц пришли в норму.
Прекрасное и волнующее время
Мы были на передней линии фронта, мы понимали за что боремся, мы знали, что уже сегодня разрабатываемые твердые ракетные топлива лучше, чем у вероятного противника. Мы были злые и веселые, и работа действовала, как наркотик. Всё было подчинено лозунгу: «Даешь энергетику!». Но, компоненты с высокой энергетикой обладали рядом резко отрицательных свойств: сверхвысокая чувствительность, низкая термостабильность, высокий уровень взрывчатых свойств и др. Действовал закон природы: найдешь в одном – потеряешь в другом. Вспоминая сейчас некоторые моменты, я просто ужасаюсь и удивляюсь, как мы не взлетели на воздух вместе с НИИ. Например, основной пластификатор, с которым работали каждый день (с граммами и килограммами), по взрывчатым свойствам был мощнее нитроглицерина и значительно более чувствителен к механическим воздействиям. Как изюминка к торту, он был потрясающе сильным аллергеном. Некоторые сотрудники не выдерживали и уходили на другие работы, а я убедился в правильности выбора профессии: с этим продуктом я работал спокойно. Удара можно было ожидать с любой стороны. Так, один из используемых продуктов я даже демонстрировал друзьям из соседних отделов. Я брал шпателем порошок и высыпал над раковиной для мытья посуды. Он загорался на полпути из-за повышения влажности. Поэтому в лаборатории было несколько гигрометров. Конечно, для исследования подобных продуктов были созданы соответствующие условия. Например, по моей заявке приобрели бокс, в котором я мог создавать любые условия.