Страница 2 из 23
По двою же лѣту умре Синеусъ и братъ его Труворъ, и приа всю власть Рюрикъ одинъ, и пришед ко Илмерю, и сруби город(о)къ над Волховом, и прозва Новъгород, и сѣде ту кн(я)жа, раздаа волости мужемъ своим, и городы рубити: овому Полтескъ, овому Ростовъ, другому Бѣлоозеро. "
Что же касается Любшанской крепости, то из-за падения уровня Ладожского озера и высыхания реки Любши значение этой твердыни падало. Во второй половине IX века данный форпост и вовсе оставили. А устье Волхова стала успешно контролировать Старая Ладога, сделавшаяся первым стольным градом Рюрика.
Вещий Олег тоже неоднократно бывал в Старой Ладоге. По одной из версий, он был похоронен чуть севернее этой крепости, под десятиметровым курганом. Могила Вещего Олега является популярной местной достопримечательностью. В 1820 года рядом с этим курганом проводились раскопки. Были найдены несколько сожжённых костей, двушипный черешковый наконечник копья, датирующийся VIII – началом IX веков, кусок железа, похожий на задвижку в замке. Археологи сделали выводы, что все эти предметы относятся в IX веку, что исключает какую-либо связь данного кургана с Олегом.
С кургана открывается прекрасный вид как на Старую Ладогу, так и на место, где располагалась Любшанская крепость.
В скандинавских сагах Старая Ладога именовалась как Aldeigjuborg. Первым известным упоминанием этого слова считается "Сага об Олаве Трюггвасоне", записанная монахом Оддом на латыни приблизительно в 1190 году. Но слово Aldeigja появляется в скальдических стихах ещё раньше – оно отмечено в висе из поэмы Эйольва Дадаскальда "Bandadrápa", сочинённой приблизительно в 1010 году. Исследователи считают, что сначала возникло название реки, затем города и лишь затем озера. Как скандинавы и славяне называли Любшанскую крепость – пока ещё неизвестно.
В более поздние времена Старая Ладога могла выглядеть примерно так: возвышенность на мысу, окружённом водами Волхова и Ладожки, была обнесена каменными стенами с пятью башнями. К небольшой цитадели с юга примыкало земляное городище, более обширное и вместительное, но хуже защищённое. Позже городские постройки перебрались и на северный берег Ладожки. Всего Старая Ладога в период расцвета протянулась вдоль западного берега Волхова более чем на два километра.
Из-за того, что Старая Ладога находилась на северных рубежах страны, на неё постоянно нападали шведы. Это не позволяло городу развиваться. А когда шведские нападения прекратились – Пётр I заложил другие города, более удобно расположенные, и Старая Ладога полностью потеряла своё важное значение.
Как Воробей победил Соловья
В "Истории Российской", написанной Василием Никитичем Татищевым в первой половине XVIII века, упоминается такой эпизод.
Великий князь киевский, Владимир Святославич, решив ввести на Руси христианство, отправил в Новгород вместе с епископом Иоакимом ещё и своего дядю Добрыню с солидный военным отрядом. Добрыня много лет был в Новгороде посадником, а ещё раньше, когда Владимир княжил в этом городе, являлся правой рукой юного князя и фактически контролировал все местные дела.
Новгородские жители, узнав о том, что им предстоит, собрали вече и поклялись на нём не пустить в город посланников киевского князя и не дать им низвергнуть местных идолов. Больше всех возмущал людей верховный жрец Богомил, названный за свою способность красиво говорить Соловьём. Его искусные речи и побудили новгородцев пойти против воли Владимира.
Софийскую и Торговую стороны Новгорода разделяет река Волхов. В 989 году их соединял только мост на деревянных свайных опорах. Противники крещения укрепились на Софийской стороне и разобрали часть моста. Когда же Добрыня с христианскими миссионерами появились на Торговой стороне, сторонники Богомила-Соловья поставили на неразобранной части переправы два камнемёта с запасом камней и приготовились обстреливать любого, кто попытается проникнуть на Софийскую сторону.
Добрыня сначала действовал осторожно. Люди епископа Иоакима под охраной дружинников обходили дома и дворы Торговой стороны, уговаривая местных жителей принять крещение. За два дня им удалось окрестить несколько сотен человек. Это вызвало вспышку гнева новгородской верхушки. Тысяцкий Угоняй ездил по улицам Софийской стороны и призывал народ к активным действиям против крещения. Но так как от дружинников Добрыни их отделяли воды Волхова, то всё негодование возмущённой толпы обратилось против имущества бывшего посадника. Народ разграбил дом Добрыни и его имение, а всех его родственников, которые попались при этом, включая жену, избили.
Пришлось Добрыне принимать срочные меры. Ночью он отправил отряд в пять сотен дружинников из Ростова под руководством тысяцкого Путяты, чтобы те на ладьях скрытно переправились через Волхов выше по течению, как можно тише вошли на Софийскую сторону и схватили тех, кто руководил восставшими новгородцами.
Этот план увенчался успехом. Дружинников Добрыни обитатели Софийской стороны приняли за своих. Путяте удалось захватить Угоняя и нескольких его приближённых и переправить их на Торговую сторону. Когда же восставшие узнали, что остались без руководства, то начали призывать к сопротивлению всех, кто только мог взять в руки оружие. Отряд Путяты был окружён превосходящими силами новгородцев и вынужден был отбиваться, напрягая все свои силы. В это время часть восставших, возможно, науськиваемых Богомилом-Соловьём, бросилась к деревянной церкви Преображения Господня, разметала этот храм по брёвнышку, а потом приступила к разграблению домов христиан.
В суматохе новгородцы забыли о переправе. У камнемётов в тот момент никто не дежурил. Пользуясь этом, Добрыня перевёз основные свои силы на ладьях и вступил на Софийскую сторону. На помощь отряду Путяты он не успевал, поэтому приказал поджечь дома на берегу Волхова. Пожар устрашил новгородцев. Они бросились тушить свои жилища, а их вожди отправились к Добрыне просить мира.
Говорят, что именно тогда родилась поговорка "Путята крестил мечом, а Добрыня огнём".
Добрыня, обретя полный контроль над Новгородом, запретил любые грабежи. После этого он начал уничтожать идолов, которым ранее поклонялись новгородцы. Забавно отметить, что часть из них установил именно Добрыня, когда был посадником. Точно известно, что идола Перуна в Перыни водрузил в 980 году именно он. Но когда воля князя изменилась, дядя без малейших колебаний стал выполнять новые указания племянника Владимира. Деревянных идолов сжигали, каменных разбивали, после чего обломки выбрасывали в Волхов.
Понятно, что местные жители, привыкшие к своим древним богам, находились в величайшем унынии. И тут очень пригодился сын Стояна Воробей, который воспитывался при дворе князя Владимира Святославича и, вероятно, получил хорошее по тем временам образование. Он ходил по Новгороду и уговаривал местных жителей принять крещение. При этом был он так убедителен и так красноречив, что многие, действительно, забыли о доводах Богомила-Соловья и отправились к берегу Волхова, где Добрыня направлял мужчин выше моста, а женщин ниже моста. А миссионеры епископа Иоакима крестили новгородцев в водах реки. В информационно-пропагандистской кампании победу одержал Воробей Стоянович, чьи доводы подкреплялись грозными дружинниками Добрыни…
Мнения современных историков по поводу этого эпизода различаются порой диаметрально. Поскольку летописный источник, послуживший основой для текста Татищева, не дошёл до наших дней, некоторые считают, что его никогда и не существовало. Среди самых известных учёных, которые придерживаются такой точки зрения, можно назвать Алексея Петровича Толочко. Очень критически оносится к данному эпизоду из "Истории Российской" и Сергей Викторович Алексеев. Он указывал на противоречивость сообщения и на его редакцию Татищевым. Но вот академик Борис Александрович Рыбаков считал, что у составителя Иоакимовской летописи мог быть в руках какой-то недошедший до нас более ранний источник, сообщавший сведения, часть которых блестяще подтверждена археологическими данными. А Валентин Лаврентьевич Янин, который посвятил исследованию средневекового Новгорода более полувека, отметил, что наличие в описании этого эпизода отдельных реалистических деталей, находящих археологическое подтверждение, позволяет относиться к Иоакимовской летописи, как к источнику, который опирался на какую-то достаточно устойчивую древнюю традицию.