Под солнцем Виргинии

Нейт так и не смог понять, была ли добросердечность плантатора Розенфилда семейной легендой, придуманной для отвода глаз и очистки совести. Он решил, что судить людей по поступкам их далеких предков неправильно. Нейт надеялся стать хорошим человеком, заслужить это звание собственными делами. И, если когда-нибудь его потомки зададутся вопросом о его наследии, то он будет готов.

Отец всегда говорил загадками. Позже Нейт поймет: он поступал так для того, чтобы его сын научился мыслить глубже, чем среднестатистический житель страны.

Многие годы спустя, собирая осколки своего вдребезги разбитого сердца, Нейт не досчитается одного, того осколка, который перестал принадлежать ему летом две тысячи первого года. И тогда к нему придет понимание.

Усадьба была полностью белой, если не брать в расчет деревянные окна и решетчатые ставни, но не ослепительно-белой, а скорее, матовой. А еще она была очень старой. Нейту казалось, что он в жизни не встречал зданий старше этого. Южную стену плотным живым ковром увил плющ. Струящийся водопад лестницы с причудливыми балясинами, окутала виноградная лоза.

Земли Виргинии были плодородными, если знать, как возделывать их. И, видимо, Джеймс Розенфилд знал, потому что совсем рядом с усадьбой процветал виноградник, а когда-то и винодельня, стоящая сейчас в метрах двадцати от дома и закрытая на огромный амбарный замок. Дела пошли на спад, после введения сухого закона, но и тогда какой-то из Розенфилдов догадался, как сохранить богатство и семейное дело. Он или она, Нейт точно не знал, но отец говорил, что, скорее всего, «он», потому что женщины в то время не были независимыми, заключил сделку с крупной торговой сетью, и виноград стали поставлять в магазины и на фермерские рынки. Винодельню, конечно, прикрыли, но только по официальным данным, на бумаге. На самом деле она окончательно прекратила свою работу, только когда отец Натаниэля, Аарон Розенфилд отказался быть виноделом и уехал в Нью-Йорк, чтобы поступить в Колумбийский университет и стать архитектором.

О том, что их ждали, говорили распахнутые настежь, выкованные из металла ворота с воющими ржавыми петлями. Выйдя из машины, Аарон поспешил закрыть их. Он хорошо знал нрав своего отца и помнил, как тот часто упрекал его в нерасторопности, говоря, что этим он в мать, не забывая припомнить, что сын предал историю семьи. Жену свою, Марию, дед любил, но считал, что медлительность Аарон унаследовал от нее.

К отцу на помощь поспешил садовник. Он поправил на ходу затертую панаму цвета хаки и ускорил шаг. Садовник Ноа Ламберт был стариком невысокого роста. Его морщинистые узловатые руки всегда были в земле, лицо, нещадно высушенное солнцем, покрыто пигментными пятнами, а светлые глаза казались почти прозрачными. Седые волосы, словно налипшие клочками, остались только на висках и затылке. На нем всегда, как и сейчас, была простая одежда и обувь. Нейт помнил его с тех пор, как стал помнить себя, а отец говорил, что Ноа работал здесь еще в те времена, когда он сам был мальчишкой. Нейту Ноа нравился. Он срывал для него поспевший, налитый и сладкий виноград, когда лето клонилось к осени. Он охотился за самой спелой, черной гроздью, мыл под холодной водой, а потом молча отдавал Нейту с солнечной улыбкой на лице. Ноа был теплым человеком, от него даже пахло сухим хлопком и нагретой за весь день землей. У него на руке был пятизначный номер, набитый синими чернилами. Со временем цифры позеленели под загорелой кожей. Нейт однажды спросил у деда, что значит этот номер, а дед сказал, что на руке садовника выбит номер, потому что Ноа – еврей4. А еще посоветовал не задавать лишних вопросов. Со временем Натаниэль сам разобрался в том, что же значат эти цифры, и пришел к мысли, что плантаторы ничем не отличались от Гитлера.

Натаниэль улыбнулся старику, тот потрепал его по макушке и поспешил к Аарону.

–– Мистер Розенфилд, – запричитал садовник, – мы ждали вас не раньше, чем через два часа, – он снял панаму, прижал ее к груди и взглянул на Аарона.

–– Прошу, Ноа, – Аарон притворно нахмурился и покачал головой, – мы же договорились в прошлый раз. Никаких «мистеров», – Нейт с интересом наблюдал, как отец обнял Ноа и похлопал его по спине своими чистыми, тонкими ладонями. «Белоручка», – обычно фыркал дед, видя, какими ухоженными были руки Аарона. Но отец таким вовсе не был, он обнял садовника, не боясь испачкать в земле и пыли свое белое поло «Ральф Лорен» и бежевые шорты.

–– Я сообщу Сэмюэлю, Аарон, что вы приехали, – Ноа поспешил к дому. – А потом помогу вам с вещами.

–– Спасибо, мистер Ламберт, но мы справимся сами, – из машины наконец вышла Женевьева Розенфилд – мама Нейта. Последние пару часов в дороге ее одолевала жуткая мигрень, и она сидела в машине, приходя в себя.

–– Мадам, – Ноа склонил перед ней голову, улыбнулся и, как показалось Нейту, даже немного смутился.

Натаниэль часто наблюдал за мужчинами в присутствии его матери. Они все, как один, робели и не могли связать двух слов. Еще бы, его мать была настоящей красавицей. Таких красивых женщин Нейт видел, разве что в кино. Ее темные длинные, слегка волнистые волосы развевались на ветру, как и легкое желтое платье в мелкий цветочек. Она выглядела уставшей, но все же завораживающе прекрасной и статной. Пухлые губы тронула улыбка, когда Джен привлекла сына к себе и обняла. Глаза ее обычно были светло-карими, а сейчас, на закате, казались медными.

–– Помоги отцу с замком, – попросила Джен, видя, как муж пытается справиться с этой ржавой рухлядью. Она наклонилась и поцеловала Нейта в лоб.

Июльский вечер был теплым, а лето Виргинии в самом разгаре, на самом его пике. Солнце садилось за дымящийся от испарины горизонт, кутая усадьбу, винодельню и окрестности едва уловимым розово-золотистым маревом. Поля, покрытые паутиной и росой, стояли за воротами недвижно. Душный, душистый, туманный воздух мягко стелился по земле, путался в хлопке, растущем островками и хранившем историю юга. Трогательные хлопковые коробочки казались мягкими на ощупь, почти голубыми в сумерках. Пахло свежескошенной травой, полевыми цветами, сеном и влажной виноградной лозой. Цикады без устали пели в кустах, это был вечный саундтрек этих мест. Ворота скрипели, пока отец пытался их закрыть, нарушая металлическим скрежетом особенную, почти волшебную тишину.

–– Порядок, – наконец выдохнул отец и с трудом вынул ключ из старой скважины, как раз тогда, когда Нейт подошел к нему, чтобы помочь. Этими воротами пользовались нечасто. Дед Розенфилд обычно оставлял свою машину за ними. Аарон не решился поступить так же с новым «Крайслером».

–– Как себя чувствуешь, Нейт? – отец обнял мальчишку за плечи и повел назад к машине, припоминая, как его укачало неподалеку от дома из-за неровных глиняных дорог.

–– Пап? – Нейт взглянул на отца снизу вверх: Аарон Розенфилд был довольно высоким.

–– Да, дорогой? – мужчина открыл багажник и стал доставать чемоданы, один за другим кладя их на землю. Коричневые чемоданы из нежной телячьей кожи к такому отношению не привыкли. На такие обычно надевали чехлы, прежде чем сдать их в багаж самолета, летящего куда-нибудь к берегам Франции.

–– Что, если Виола снова станет меня целовать? – с опаской спросил Нейт и поджал губы.

–– Ты знаешь, как она тебя любит, – усмехнулся Аарон. – Но хочешь знать, что я об этом думаю? – отец захлопнул багажник и провел ладонью по волосам – буйным кудрям, когда-то смоляным, а сейчас с заметной проседью. Нейт кивнул. – Она увидит тебя и подумает: «Надо же, как вырос этот парень. Ну просто красавчик. Он совсем уже взрослый, не стану, пожалуй, целовать его, как того розовощекого ребенка, которым он был еще в прошлом году».

Ответить Нейт не успел, пока он обдумывал сказанное отцом, входная дверь распахнулась. Сначала из дома вылилась порция желтого света, а потом на крыльцо вышла Виола Спенсер – домоправительница Розенфилдов. Править сейчас было нечем: у Розенфилдов не было прислуги, как в прежние времена, но бабушка Виолы, как и ее мать, работала в усадьбе, дед Розенфилд попросил Виолу остаться, чтобы помогать его жене по дому. У Виолы был белый передник, темные мясистые губы, глаза чуть навыкате и завязанные в тугой пучок курчавые волосы.

4

Имеется в виду номер заключенного в концлагере узника.