Ничего, кроме личного

Антон двинулся в обратный путь.

Идти с деньгами оказалось легче. Ноги тверже стояли на земле. Антон реже поскальзывался и чаще смотрел не в грязь, а в небо. Оно было таким же черным, но отличалось кардинально. Это была разница черного платья Шанель и черного халата уборщицы. Антон размышлял о таинстве цвета, когда его окликнули.

До конечной остановки маршруток оставалось совсем немного. Буквально еще один изгиб лесной дорожки. Троих парней, двигающихся по боковой тропинке, он принял за заплутавших пассажиров. Парни скользили по грязи и отчаянно матерились.

Когда они подошли ближе, стало ясно, что держать равновесие им мешает алкоголь. Он был в крови, а дополнительные дозы ждали своего часа в оттопыренных бутылками карманах.

Парни остановились полукругом и без предисловий спросили:

– Мужик, ты че борзый?

Антон подумал, что какую-то начальную фразу они явно пропустили. Не с того начали.

Парни так не думали.

– А че тут такое? – Один, весь какой-то верткий и крученый, примерился к пакету в руках Антона. – Хавчик? Поделишься?

Парни загоготали. У Антона стало жарко и тесно под курткой. Он стал поспешно прятать пакет в карман, но было поздно.

– Парни, он, по ходу, жадина, – продолжал кривляться верткий. – Он сам не отдаст, ему помочь надо. – И совсем другим голосом добавил: – Делись, сука.

Даже сквозь полумрак Антон заметил, как изменились их лица. Озорной кураж сменился озлобленностью, остервенелостью.

Тот, что стоял сбоку, дернул Антона за воротник, словно пробуя на прочность его куртку. Рефлекторно Антон ударил по руке. Этот жест сыграл роль спускового крючка. Завязалась драка.

На стороне Антона было преимущество в ловкости, восходящей к трезвости, и животная готовность драться за свой пакет до последнего. Но парней было трое, и, что хуже, алкоголь лишал их страха, освобождал от здравого смысла.

В какой-то момент тот самый юркий, исчез из поля зрения и только пыхтение за спиной заставило Антона обернуться. Смазано, даже не зрением, а каким-то наитием Антон понял, что на его голову опускается бутылка. Свист рассекаемого воздуха, горячая волна, смывшая все чувства, и полная тишина. Покой.

Когда Антон очнулся, дождь уже стих. Это была единственная хорошая новость. Остальные – так себе. Пакет с деньгами исчез. Из головы сочилась кровь и сильно мутило.

На подкашивающихся ногах Антон добрался до остановки маршрутки. Окровавленный, вывалянный в грязи, он не вызывал сострадания, лишь брезгливость и презрение. И только когда он упал, некрасиво размазывая слезы, милостивые соотечественники вызвали «Скорую помощь».

Так бесславно завершилось для предпринимателя Антона Петухова коммерческое сотрудничество с Тихоном Ерофеевичем.

Ни один из них – ни летящий в шикарной машине по Рублевскому шоссе Тихон Ерофеевич, ни лежащий на больничной койке Антон Петухов – не знал в тот день, что главная их сделка впереди. И ставка в ней будет куда крупнее.

Тихон Ерофеевич

У Тихона Ерофеевича были все данные сделать блестящую карьеру. Помимо ума и упорства он обладал редким даром подстраиваться под собеседника. Этому он научился не на курсах личностного роста, к которым питал брезгливую неприязнь. Так распорядилась природа. Тихон Ерофеевич был прирожденным хамелеоном, что проявилось раньше, чем он узнал это слово.

Правда, в отличие от глупого хамелеона, Тихон с детства питал слабость к иерархии. Его физиология имела свойство блаженствовать, когда он соглашался с теми, кто стоял на социальной лестнице выше его. Хоть на ступеньку, но повыше. По отношению к таким людям кивать, улыбаться и сигналить всеми изгибами тела о своем безоговорочном восхищении было не то чтобы не затруднительно, а приятно. Он доставлял вышестоящему собеседнику удовольствие, не напрягаясь, не насилуя себя, а лишь плывя по течению собственных душевных позывов.

Однако те, кто по каким-то причинам оказались ниже, знали, что Тихон может быть резким, порой дерзким и почти всегда грубым. Можно сказать, что Тихон был хамелеоном, но усовершенствованным, генно-модифицированным: у него мимикрировала только спинка, которую видели те, кто сидел на древе жизни на верхних ветках. Остальным же доставался неприглядный и однообразный вид его брюшка, окрашенного в тот редкий цвет, который не имеет названия в русском языке. И лишь поэтичные японцы, различающие сотни цветовых оттенков, назвали бы его цветом равнодушия, переходящего в презрение.

Можно лишь догадываться о причинах такой странной селективности и избирательной любезности. Возможно, в лабиринтах нейронных сетей у Тихона выстраивались сложные цепочки смыслов, типа того, что раз человек чего-то достиг, значит, не дурак, соответственно, он глаголет истину, внимай и благодари за доставленное удовольствие. Или, наоборот, рассуждения лузера не заслуживают внимания, раз он собственной жизнью доказал свою глупость. Но этот сложный мыслительный процесс пролетал так скоротечно, что Тихон не успевал его зафиксировать и потому искренне считал, что один человек вызывает у него неотвратимые позывы согласиться с ним, а другой безотчетно противен. Словом, Тихон не изводил себя сложными вопросами, а лишь поступал так, как ему велела его природа.

С детства он с удовольствием подчинялся воле учителей, испытывая радость от чувства единения с высшей волей. Так же восторженно он внимал словам начальников всех калибров, под руководством которых пролегал его путь наверх. Начальники хвалили его и продвигали со словами: «Очень приятный молодой человек. К тому же специалист неплохой». Правда, потом, оказавшись в его подчинении, недоуменно пожимали плечами и сетовали: «Как подменили мужика, будто с цепи сорвался».

Тихон Ерофеевич действительно сорвался с цепи. Он несся вперед и выше, предвкушая тот сладкий миг, когда вручит цепь от своего ошейника еще более высокому начальнику. И тот уже стоял, протягивал руки, ослепленный радужными переливами спинки ручного хамелеона. На каждой новой ступени карьерной лестницы Тихон заливался застенчивым смехом полного и безоговорочного согласия.

К сорока годам Тихон Ерофеевич достиг вполне весомого положения в обществе. Используя строительные аналогии, можно сказать, что он достиг нижних ступеней самого высокого этажа чиновничьей башни, откуда проглядывали небеса верховной власти, а люди внизу казались маленькими муравьями, упорно строившими свои смешные жилища. Тихон иногда разорял эти муравейники своими решениями, но без злобы. Просто интересно было посмотреть, как начнут бегать муравьи, спасая свое жалкое имущество. Но вообще-то муравьи его не интересовали. Тихон питал слабость к людям бизнеса.

Только в страшном сне он мог бы поменяться с ними местами. Предприниматели напоминали ему волков, которых ноги кормят. Себя же Тихон Ерофеевич считал волкодавом. То есть почти волком, но доминантного, исключительного положения. Ему всегда была гарантирована полная миска еды, и если идти к ней неспешной походкой сытого зверя, то звяканье цепи почти не слышно.

Тихон давно понял, что предприниматель – фигура несамостоятельная. Все, что у него есть, всего лишь деньги. И что? Деньги, как любил говорить Тихон, это «вообще ни о чем». Куда важнее тот, кто способен прорывать русла для денежных рек. Ключевая фигура – человек с киркой, на острие которой сияет печать. Взмахнул киркой, и разрешили устраивать казино. Потекли деньги по этому руслу. Но вот новый взмах властной кирки, и русло перегораживает дамба: тучный игорный бизнес отправлен в резервацию, в особо выделенные места. Такие противоречивые изгибы начальственной логики носили профилактический характер, чтобы помнили о важности тех, кто не покладая рук машет начальственной киркой.

Может, у тех, кто зарабатывает на «Ладу», бизнес как-то иначе устроен. Про эту шелупонь даже думать лень. Но применительно к крупному бизнесу у Тихона Ерофеевича сомнений не было. Предприниматели жались к его ногам, как слепые щенки. Только он мог «порешать вопросы», открывающие перед бизнесом заманчивые горизонты. Благодарность бизнесменов зачаровывала количеством нулей. Называть это пошлым словом «взятка» мог только тупой обыватель или обкуренный журналист, свихнувшийся на свободе слова. Тихон Ерофеевич слыл величайшим мастером «решать вопросы», поскольку всегда удовлетворял интересы заказчика, не вступая в прямой конфликт с законом. Кирка, на конце которой грозовой тучей темнела печать, в его руках была подобна ювелирному инструменту.