Страница 2 из 4
– Кто это сказал? – Мама вскинула брови. – Я ничего об этом не слышала.
– Но ты же спишь по полдня…
– Потому что всю ночь работаю!
Маму явно задели эти слова. Больше всего на свете она боялась оказаться плохой матерью. Это был её пунктик.
Конечно, вовсе она не была плохой матерью. Она отлично умела нас утешать. Разрешала смотреть наши любимые фильмы по телевизору. И могла составить самую длинную словарную цепочку. А ещё у неё был самый красивый в мире смех, хотя последнее время мы слышали его всё реже.
Надо признать, мама частенько бывала беспечной. И тогда могла забыть приготовить обед или дать нам карманные деньги. Порой она забывала подписывать важные родительские письма. И не выносила вида крови, если это была наша кровь. Папе приходилось самому заклеивать пластырем наши разбитые коленки – раньше, когда он ещё жил с нами.
– Ладно, подождём, что дальше будет, – проговорила мама. – Не хотите, чтобы я вам помогала – справляйтесь сами!
Мы с Морицем облегчённо выдохнули.
– Вот и отлично, – закивали мы. – Так-то лучше.
Фрау Волькенштайн
Гезина Волькенштайн – воплощение пунктуальности. С седьмым ударом церковных часов она появлялась в нашей гостиной. И так каждый вечер уже два месяца, и ни разу ни на секунду не опоздала. Опёршись на чёрную трость с серебряным набалдашником, она щёлкала пальцами, и мой брат послушно выключал телевизор, даже если показывали наш любимый мультик «Салиносы», даже на самом интересном месте.
– Добрый вечер, дети!
На Гезине Волькенштайн был белый жакет – такой пушистый, будто связанный из перьев маленьких гусят, вроде тех, что щиплют травку на лугу у крестьянина Петерманна. Брюки у неё были под цвет глаз: ярко-зелёные, как майская листва. А на носу – очки в золотой оправе, на самом кончике, чтобы можно было смотреть поверх стёкол.
Я задумалась: сколько гусей пришлось ощипать, чтобы связать такой жакет?
Будто прочитав мои мысли, Гезина Волькенштайн бросила строгий взгляд в мою сторону. Мне стало не по себе.
– Ну же, смелей, Мерле, – проговорила она. Голос у неё был низкий и раскатистый, звук «р» разливался словно воркование канарейки в период ухаживания. – Можешь спрашивать меня обо всём. Не годится забивать голову вопросами без ответов. Этак она совсем не сможет соображать.
Я почувствовала, как краснею.
– Ничего важного, – пробормотала я.
– Не бывает неважных вопросов, Мерле! Спрашивай!
Цвет глаз фрау Волькенштайн изменился: были ярко-зелёными, а теперь потемнели – верный признак того, что она недовольна.
– Я лишь подумала: сколько гусей пришлось убить, чтобы связать ваш жакет? – услышала я свои слова.
Гезина Волькенштайн громко вздохнула, ноздри её задрожали. Тёмно-зелёные глаза посмотрели на меня с возмущением.
– Ни один гусь не пострадал. Ни один! Птицы сами выщипывают себе пух, когда чистят перья! – прошипела она. – Ты должна бы это знать, золотце. На лугу Петерманна полным-полно таких перьев. Бери сколько хочешь. Их всё равно выбрасывают.
– Хотите, я соберу их для вас, – вызвался Мориц. – Я лучший в мире собиратель перьев, честно.
Услышав это, Гезина Волькенштайн усмехнулась, взяла Морица за руку и, прихрамывая, направилась на кухню.
– Время пить какао! – объявила она.
– Ура! – обрадовался Мориц. – Обожаю какао!
Фрау Волькенштайн приворожила моего брата этим какао. Правда. В первый же день, оказавшись в нашей кухне, она открыла свою огромную сумку с серебряным замком и достала две шоколадки, завёрнутые в золотую фольгу – одну для меня, другую для Морица. Я бы ни за что не взяла шоколад у фрау Волькенштайн, никогда.
– Не берите сладостей у незнакомцев, поняли? – раз за разом повторял папа.
– А если незнакомец попробует сладостями заманить вас к себе в машину – бегите прочь со всех ног, чтобы не случилось беды! – добавляла мама. У неё даже перехватывало дыхание, словно ей трудно было это выговорить.
Мне никогда никакие незнакомцы сладостей не предлагали. И никто не пробовал заманить меня в свою машину. Но я знала: такое случается. Даже Зое Зоденкамп про это рассказывала, когда мы с ней ещё дружили. Она утверждала, что лично знала одного такого украденного ребёнка. Его родители потом все глаза выплакали.
После того как Зое всё это рассказала, мне приснились плачущие родители. Это был жуткий кошмар, и я проснулась от собственного крика.
Гезина Волькенштайн тоже была для нас незнакомцем, но мама только улыбнулась, когда она протянула нам шоколадки, и велела сказать спасибо.
Конечно, мой доверчивый брат сразу накинулся на шоколад, хотя я и пыталась его предостеречь.
Нет, он не превратился во льва, но зато ходил потом за фрау Волькенштайн, словно дрессированная собачка.
Бумажные зонтики
Гезина Волькенштайн поставила перед нами на кухонный стол две большие кружки с холодным какао. Кружки запотели, и красивые капельки воды блестели на стенках, словно жемчужины. Над кружками возвышались островки взбитых сливок, в которые фрау Волькенштайн воткнула маленькие бумажные зонтики. Мой – бирюзово-синий в цветочек. А у Морица – жёлтый с зелёной полоской по краю. Должна признать: фрау Волькенштайн готовила лучшее в мире какао.
От одного вида кружек с какао у нас потекли слюнки. Я осторожно вынула зонтик из сливок и положила рядышком на стол. Потом взяла кружку обеими руками, и ледяной шоколад пробежал по языку.
Вдруг бумажный зонтик начал расти. Сквозь капли воды на стекле я различила какой-то песчаный берег. Но на самом деле это была медово-жёлтая деревянная столешница. У дальнего её края плескались о берег волны, и большие чайки, расхаживая вдоль кромки воды, выхватывали кроваво-красными клювами раков-отшельников из их домиков-ракушек. Всё точь-в-точь как в прошлом году, когда мы с мамой и папой ездили на море. Я чувствовала, как солнце припекает мне спину, а тёплый ветер ворошит волосы, вдыхала запах солнцезащитного крема, а на губах ощущала солёный привкус моря. Мама уснула на полотенце.
– Сыграем в мячик? – крикнул папа, вскакивая. – Скорее, медлительные вы улитки! Шевелитесь!
Он вытянул из песка пляжный зонт – бирюзовый с жёлтыми цветами – и воткнул его возле мамы, осторожно раскрыв над полотенцем. Теперь мама спала в тени. Папа прижал палец к губам, тихо взял надувной мяч и широкими шагами направился по горячему песку к морю. Мы с братом припустили следом. Тем летом мы очень любили играть в мяч на пляже. Мы с Морицем играли против папы. Резиновый мяч взлетал над мокрым песком, и папе приходилось изрядно побегать, чтобы его отбить. Мы могли бы всё время выигрывать, но, если замечали, что папе игра наскучила, позволяли ему пару раз обыграть нас – пусть думает, что и ему улыбнулась удача. Солнце катилось по небу, а тень от зонтика ползла по земле, и когда мы вернулись, мама лежала на солнце.
– Эй, сурок! – позвал папа, потрогав её горячую спину. Мама подняла голову и прищурилась от солнца.
– Бумажные зонтики, так и быть, можете оставить себе, – сказала фрау Волькенштайн, ставя пустые кружки в мойку. – Учтите: они необыкновенные.
Она повернулась и посмотрела мне в глаза. Казалось, она видит меня насквозь – все мои сокровенные мысли, все воспоминания, проснувшиеся во мне, были перед ней как на ладони. Соль у меня на губах, горячий песок, игра в мяч с папой и Морицем и спящая как сурок мама. У меня было такое чувство, что ей всё это известно. И она догадывалась, что я ей не доверяю.