Мёртвая свадьба

– Ага, вместе. – Девушка у столба вдруг рухнула своим тощим телом на ступеньку, уселась, натягивая сарафан на коленки. – По улице не пройдёшь, сплошные какашки.

Её невысокая сестра перекатила в пальцах маленькое красное яблоко и задумчиво улыбнулась. Высокая вывернула шею, чтобы посмотреть на неё.

– Что молчишь?

– Мне кажется, на нас смотрят, – ответила невысокая, всё так же неприятно улыбаясь.

– Коровы! – Высокая выхватила из рук сестры яблоко и запустила в забор.

Толик рванул через лопухи к дороге. Ритка скакала за ним, ухитряясь наступать в каждую крапиву.

– Во ведьмы, прям почуяли, – довольно потёр руки Толик.

– Сами они коровы, – недовольно буркнула Ритка, расчёсывая новые укусы крапивы.

– Их зовут Ирка и Маринка, – сообщил Толик. – Так баба Света вчера кликала. Та, что выше, Ирка. Она сумку тащила из магазина.

– Да ну их, – Ритка побежала к своему дому. – Сразу видно, дикие. Будут на участке сидеть и не высунутся. Только до магазина и обратно.

Толик побежал за ней. До поворота им было по пути.

– Яблоки жрут с утра. Надо же! – крикнул он, на ходу потирая впалый живот. – Ты куда?

– Мать велела с сеструхой посидеть, пока она на огороде будет.

– Я тоже домой, – Толик свернул на свою улицу. – После обеда приходи купаться.

– Если время будет. Мать про сено что-то говорила.

Толик махнул на прощание рукой и припустил по улице.

Родной дом он мог найти с закрытыми глазами по звуку: с раннего утра из распахнутого окна слышался стрёкот швейной машинки. Склонённая мамина голова. Лицо светлое, чистое, а взгляд настороженный. Она почему-то всегда так смотрит. Словно опасается чего.

– Толь, почему не позавтракал? – крикнула мать, не отрываясь от шитья.

– Я у Катьки сырников поел, – Толик устроил локти на подоконнике. Солнце приятно грело затылок и спину.

– Про огород помнишь?

Стол был завален разноцветным материалом. Гора хлопка и сатина двигалась, шевелилась, дышала.

– Я вечером на рыбалку. – Толик с улыбкой смотрел на мать, на то, как быстро бежит ткань под её руками. В какой раз удивлялся её тонким красивым пальцам.

– Вот переломаю я твои удочки, будешь знать, – отозвалась мать, недовольно качая головой.

Машинка продолжала строчить, ткань по столу ползла, и казалось, что это сам стол двигается. Не переставая давить на педаль привода, мать вдруг сунула руку в ворох тканей и что-то выбросила в сторону окна.

– Светлане Егоровне отнеси. Она просила передник прострочить.

Толик перехватил тряпку, крутанул в кулаке, рассматривая. Фартук был сделан из светлой ткани, но не новой, а пожившей. Была в ней какая-то историчность. И тесёмки затёртые. Зачем такое прошивать?

Мать кивнула, угадав мысли сына.

– К ней внучки приехали. Она старый передник под них перешивает. Хочет их хозяйству учить.

Мать подняла прижимную лапку, оборвала нитки о резец, посмотрела на получившийся шов. Быстро сплюнула через левое плечо, прошептала приговор. Толик ухмыльнулся. Мать была полна присказок, поговорок, приме́т; если ей что-то казалось, она непременно плевала через плечо и стучала по дереву. Ну и заговор бормотала.

– А внучки не родные, – неожиданно сказала мать. – У неё-то самой детей нет.

– Почему? – Толик не понял, зачем ему это сказали.

Мать подняла на него глаза:

– Убежишь, опять ничего не сделав, ой, переломаю я твои удочки.

– Удочки не тронь. Батины, – буркнул Толик и сполз с приступка.

Идти обратно тем же путём, по которому он только что пришёл, было скучно. Он добрался до школы, обогнул её вдоль забора, посмотрел на пустую спортивную площадку. Сбоку от неё торчал столб с баскетбольным щитом. Мяч есть в библиотеке, есть в ДК. И там, и там пока закрыто. Сдутый мяч мог найтись и где-то в кустах. Кажется, в прошлый раз они с Игорьком его тут бросали.

Освобождая руки, Толик повязал фартук на талии, сдвинув на бок, чтобы не мешал, и полез через забор. Сетка застонала под его весом.

Мяч нашёлся под деревьями. С перепачканным зелёным боком и глубокой вдавленностью. Она рождала непредсказуемость броска. Из-за сдутости мяч и так почти не прыгал, а вдавленность ещё и траекторию сбивала.

Щит дрогнул от первых ударов, грохот разогнал птиц с деревьев. На пятый удар из школы выглянул сторож.

– Так, а ну пошёл отсюда! – крикнул он, грозя кулаком и явно собираясь дойти до сарая, чтобы вернуться оттуда с лопатой или метлой. Мог и косу прихватить.

– И что же ты, паразит, делаешь? – сторож сошёл с крыльца. – Что на себя напялил?

Толик оглядел себя, соображая, что с его одеждой могло быть не так, увидел передник и помчался к забору. Пока лез, помнил, что надо забежать к бабе Свете и поскорее избавиться от фартука, но как только пятки его коснулись земли, забыл об этом. Вместо того чтобы повернуть направо, он перебежал дорогу и повис на ближайшем заборе.

Большой двухэтажный карельский дом с высоким мезонином заметно покосился, но ещё держался бодро. Перед ним был разбит огромный огород с идеально ровными грядками. У дальних сараев грядки охранялись чучелом, наряженным в зелёный резиновый плащ химзащиты, на башке у пугала был противогаз, гофрированный шланг заправлен в карман. Из-под плаща снизу торчали длинные болотные сапоги. На груди висела табличка «Враг не пройдёт» с перечёркнутой вороной.

Толик поднял камешек, бросил, метясь в пугало. Попал по лопухам. Лопухи в ответ шевельнулись, выдавая чьё-то присутствие. Толик пригляделся, разулыбался, спросил:

– Праздник-то в выхи будет?

Лопухи расступились, и из-под них показалась синяя кепка, нахлобученная на светлую голову. Лицо было щедро усыпано веснушками. Это был второй дружбан Толика, Колян Снегирёв.

– Мать репетировать в ДК ушла, значит, будет, – ответил обладатель кепки.

– А говорили – дождь.

Колян задрал голову к абсолютно чистому небу. Небо это разреза́ли мечущиеся в вышине чёрные стрижи.

– Не, ушла. – Колян вытянул травинку из зарослей между грядок и сунул в зубы.

– По́лешь? – Толик кивнул на грядки.

Колян глянул по сторонам.

– Морковку надо, клубнику оборвать, чего-то ещё. До обеда управлюсь. А потом купаться.

– Купаться, – согласился Толик, сползая с забора.

Лопухи скрыли хозяина кепки.

Раз мать Коляна ушла репетировать заонежскую кадриль в ДК, то клуб открыт и там можно раздобыть мяч. Но к мячу надо раздобыть ещё пару игроков, а они до обеда точно будут заняты. Только если к вечеру освободятся. Но вечером в клуб обычно приходит Наташа, а она мяч не даёт. Сразу придумывает задания. Свободен? Беги выполни просьбу.

Толик побрёл к торговому центру и только сейчас заметил, что всё ещё обёрнут в передник. Он стал его снимать, но тесёмка, завязанная на бантик, растрепалась и затянулась. В борьбе с непокорным узлом ему помогла Сонька. Она бежала от углового магазина, куда уже привезли местный чёрный хлеб. Пока она развязывала, сунув буханку под мышку, Толик унюхал запах самого вкусного хлеба во всём Заонежье, отщипнул кусочек. Горбушка хрустела на зубах. Сонька позволила Толику отломить ещё разик, и он немного прошёл вместе с ней, вгрызаясь в поджаренную корочку, и остановился только около площади. За дорожным бордюром начинался небольшой склон, ведущий к Великогубскому заливу могучего озера Онего.

– Про новеньких чего узнал? – спросила Сонька, сворачивая по дороге налево. Толик дальше не пошёл.

– Яблоки по утрам жрут, – ответил Толик и почесал пузо. – Из города, что ли, привезли?

– В магазине купили, – фыркнула Сонька, уходя вверх по проулку.

– Купаться пойдёшь? – крикнул Толик.

– Если мать отпустит, – крикнула в ответ Сонька, не оборачиваясь. – Она с утра тесто на пироги поставила.

– Пироги, – протянул Толик, задумчиво глядя на огрызок хлеба в руке. Сунув горбушку в рот, он полез через бордюр, спустился к берегу и уселся на удачно пристроенное тут бревно, подложив под себя для мягкости фартук.