Страница 2 из 7
Однако история сталинизма военного времени – это не только история режима. Это история людей, восприятия ими действительности, отношения к режиму и вождю. Георгий Славгородский, один из тех, кто считал себя бенефициаром (не употребляя, конечно, этого слова) режима, хотел передать свои впечатления о сталинской эпохе будущим поколениям. Владимир Гельфанд поверял свои сокровенные чувства дневнику: «Мой Сталин, бессмертный и простой, скромный и великий, мой вождь, мой учитель, моя слава, гений, солнце мое большое». Другие вовсе не упоминают ни Сталина, ни родину, ни партию. Ольга Берггольц вполне осознавала двойственность собственного существования и поведения; уже в апреле 1942 года она понимала, «какая ложь и кошмар все, что происходит», и предвидела, что «после войны ничего не изменится». Предвидение сбылось. Вынужденная, как и другие писатели, выступать агитатором во время выборов, она констатирует: «Выборы вообще – циничный и постыдный балаган, „демократическая вершина“ которого – неприличная осанна папаше?.. И я, отчетливо сознавая это, буду что-то лопотать на агитпункте перед собранными сюда старухами и бабами – о демократии, о кандидатах и т. д.! Я делаю это по самой простой причине: из страха, из страха тюрьмы. Вот и вся сущность нашей демократии на сегодняшний день». Впрочем, не буду пересказывать книгу.
Наконец, еще одна тема книги – женщины на войне. О женщинах в Красной армии существует обширная литература. Посвящена она преимущественно воинским подвигам представительниц прекрасного пола. О женщинах-снайперах и летчицах написано больше, чем обо всех других женщинах-военнослужащих. Между тем в армии служили почти полмиллиона женщин. И одной из главных проблем, с которыми они сталкивались, как, впрочем, и женщины-снайперы и авиаторы, были взаимоотношения с мужчинами. Очевидно, что отношения мужчин и женщин во время войны коренным образом изменились. И не могли не измениться в условиях, когда около 34 миллионов мужчин были призваны в армию накануне и во время войны, и сложилась ситуация, когда женщины остались без мужчин, а мужчины – без женщин. Причем соотношение женщин и мужчин на фронте и в тылу было прямо противоположным: в тылу был дефицит мужчин, на фронте – женщин. Как и во всех других случаях, гендерные отношения в Красной армии рассматриваются прежде всего на основе эго-документов военного времени.
Перечисленные темы не исчерпывают сюжетов, которые затрагиваются в книге. Остается ее прочесть.
КАК ПОБЕДИТЕЛИ ПРОИГРАЛИ В МЮНХЕНЕ
Жоржу Клемансо принадлежит высказывание: «Победители всегда свою победу проигрывают». Победители Первой мировой войны проиграли свою победу 30 сентября 1938 года. Проиграли без единого выстрела. Мы знаем как будто все о причинах, обстоятельствах и последствиях подписания Мюнхенского соглашения, с полным основанием именуемого сговором. И все же вновь и вновь возвращаемся к этому событию, по сути, открывшему дорогу к мировой войне. Хотя главное, чего хотели по крайней мере двое из трех представителей держав-победительниц, подписавших договор, – войны избежать.
Колоссальные потери, которые понесли Великобритания и Франция в годы Первой мировой войны, ни в коей мере не могли быть оправданы полученными результатами, а условия Версальского мира скорее провоцировали новые конфликты, нежели их предотвращали. Приходу Адольфа Гитлера к власти в значительной степени способствовало его обещание ликвидировать последствия для Германии Версальского договора, а основная масса немцев поддержала его из‐за обещания сделать это мирным путем. В одной из своих первых речей в должности канцлера он говорил о том, что новая война стала бы «бесконечным сумасшествием» и что новое правительство будет стоять на страже мира. Восстановление германского военного потенциала интерпретировалось как средство поддержания мира, а вермахт именовался «германскими силами мира». Гитлеру без единого выстрела удалось ликвидировать практически все ограничения, наложенные на Германию Версальским договором.
В самом деле, ограничения, наложенные на ведущую европейскую державу, не могли быть вечными, последствия войны рано или поздно подлежали урегулированию, а отношения между бывшими противниками – нормализации. Все это было бы справедливо при одном условии: если бы к власти в Германии пришел не Гитлер. Что собой представляют нацистский режим и сам фюрер, нетрудно было понять опытным политикам. И все же страх войны перевешивал: в памяти чересчур свежа была бойня, начавшаяся с трагического, но вроде бы локального эпизода на Балканах.
После захвата Австрии в марте 1938 года упоенный успехом Гитлер впервые был готов устроить войну. Его целью были завершение «собирания» немцев в Третьем рейхе, а заодно и ликвидация чехословацкого государства. Чехословакия, образовавшаяся в результате распада Австро-Венгерской империи, была самым демократическим и процветающим государством Центральной Европы. Однако национальный состав населения, в котором чехов насчитывалось менее половины (46%), затем шли немцы (28%), словаки (13%) и венгры (8%), представлял потенциальную опасность для целостности страны в эпоху, когда демон национализма бродил по Европе. Большинство немцев компактно проживало в Судетской области. Немецкое меньшинство, совсем недавно принадлежавшее к главной имперской нации в Австро-Венгрии, испытывало некоторые проблемы. Правда, судетские немцы были представлены в чехословацком парламенте (в 1935 году Судетская немецкая партия набрала наибольшее число голосов на выборах в парламент, опередив «чехословацкие» партии), и их положение не имело ничего общего с теми ужасами, которые расписывала нацистская пропаганда. Их проблемы вполне могли быть урегулированы в рамках демократических процедур. Однако не этого хотели судето-немецкие нацисты, возглавляемые учителем физкультуры Конрадом Генлейном и получавшие прямые указания из Берлина. В 1938 году они шли на обострение вплоть до вооруженного мятежа, сигналом к которому послужила речь Гитлера на партийном съезде в Нюрнберге 12 сентября 1938 года. Мятеж был подавлен войсками с многочисленными жертвами, и положение обострилось до предела. При этом намерение Гитлера покончить с Чехословакией военным путем было абсолютной авантюрой: военные силы рейха были ничтожны по сравнению, например, с армией Франции, имевшей с Чехословакией договор о взаимопомощи. В случае войны вермахт был обречен на скорый разгром, в чем не сомневались сами немецкие генералы. Как теперь известно, некоторые немецкие военачальники и политики даже готовили заговор с целью свержения фюрера и предотвращения военной катастрофы.
В этой обстановке решающую роль сыграл главный архитектор политики «умиротворения» британский премьер Невилл Чемберлен, для которого «сама мысль о том, что мы должны здесь, у себя, рыть траншеи и примерять противогазы лишь потому, что в одной далекой стране поссорились между собой люди, о которых нам ничего не известно», представлялась «ужасной, фантастичной и неправдоподобной». Как вскоре выяснилось, события в «далекой стране» имели самое непосредственное отношение к британцам и не только к ним. 15 сентября почти 70-летний Чемберлен впервые в жизни сел в самолет, чтобы после почти семичасового путешествия встретиться в Берхтесгадене с Гитлером. У него была одна задача – не допустить войны. Гитлер блефовал, заявляя, что ему все равно – будет мировая война или нет. И при этом напоминал, что право народов на самоопределение придумано не им, а еще в 1918 году «для создания моральной основы изменений по Версальскому договору». Он потребовал передачи Германии Судетской области, заверив, что это его «последнее территориальное притязание в Европе».
«Челночную дипломатию» Чемберлена образно и точно охарактеризовал знаменитый русский адвокат Оскар Грузенберг, который жил в эмиграции в Ницце: «Когда „дядька Савельич“ убеждает Гринёва поцеловать ручку у „злодея“ (Пугачёва), он всегда добавляет: „поцелуй и плюнь!“ А тут все целуют взапуски, и никто не сплевывает… Гордый лорд едет в стан разбойников молить о мире всего мира». Чемберлен, впрочем, не заблуждался относительно того, с кем имел дело. Отчитываясь перед кабинетом министров о состоявшейся встрече, он назвал фюрера «ординарнейшей шавкой». Однако, вместо того чтобы дать шавке пинка, он продолжил ее «умиротворять».