Аквариум

Анастасия Агеенкова

Аквариум

Большую часть времени весь персонал держится рядом, предпочитает проводить его вместе за болтовнёй. Люди – всего десять – говорят, обсуждают, рассказывают, перешучиваются, чтобы заглушить инородные непривычные звуки, что наполняют каждую каюту. В моменты, когда разговоры угасают, слышно, как станция стонет в нерушимых объятьях океана. Стены и потолки скрипят от давления, электрические провода жужжат под напряжением, трубы со сжатым газом шипят. Шум складывается в своеобразную мелодию подводной жизни.

Разговоры идут о многом, важном и нет, но ни слова о моральном натиске океана, ощущаемом с первой минуты пребывания здесь. Внутренний страх перед чем-то настолько огромным, что не имеет видимого конца, и мощью, не знающей рамок и ограничений, ложится им на плечи каменной тяжестью, намертво прибивая к потрескавшемуся дну. Ужас от всемогущей власти в этом мире сдавливает людей, как в железных тисках, ни на секунду не давая забыть, где они находятся и кто ждёт их за титановыми стенами.

Мрак, окружающий со всех сторон, накрывает их непроницаемым колпаком холодных вод, отрезая от реального мира, погружает их в тёмное подводное царство. Непроглядная тьма – владения океана. Он нелюдим и неприветлив. Он прекрасен, как пустота космоса, и бесконечно огромен, как её простор. Он – собственная вселенная, где люди – чужаки, нежданные, напрошенные гости, уродливые создания поверхности. Его жители – только твари, никогда не видевшие света. Они выглядят как порождения ада, словно расщелины на дне – прямой выход из него.

С каждым новым днём кажется, что комната, а может быть, вся станция становится меньше, будто бы сжимаясь под колоссальной тяжестью на её плечах. Зик знает это, ощущает каждой частицей тела; говорит себе, что ему только лишь кажется. Остальные – все до одного – вежливы, держатся в дружелюбной манере, но с приличной дистанцией: никто не хочет подпускать к себе человека, которого знает едва ли неделю. Рассказать им свои опасения – всё равно что выставить себя параноиком, попавшим сюда наудачу или по ошибке, слабаком, позорно не выдержавшим и недели на глубине. Он жил много лет как наивный ребенок: далёкими мечтами и красивыми фантазиями. Двигался вперёд только ради тайн океана, манящих опуститься в его недра, на самое глубокое и тёмное дно, забыв обо всём на свете. Годы проходили, мечты оставались и становились осуществимыми, а фантазии – пугающими.

Поэтому Зик тоже старается. Он улыбается, чтобы скрыть волнение, но мешает ощущение, будто бы за спиной есть что-то безобразно большое, вроде бы даже живое, которое смотрит из-за его спины. Иногда оно дышит в затылок и кладёт свои мертвенно-холодные ладони на плечи, заставляя Зика пугливо дёргаться в страхе, но всё же оглядываться в полутьму станционных коридоров, чтобы увидеть там его. Тускло мерцает жёлтый свет, шумит механика, но больше – ничего. Он никогда ничего не находит, но чувство, что за ним наблюдают, не покидает ни на минуту.

      Зик видит, как люди сторонятся и подозрительно косятся в его сторону, лишний раз стараясь игнорировать его присутствие. Знакомых только двое, те, кого он знает ещё с обучения и должен был быть с ними с первого дня, но по какой-то причине они были отправлены сюда первыми ещё месяц назад. Они не замечают или делают вид, что не замечают его странностей, но общение всё равно проходит с трудом.

Оставшись один, Зик пытается уснуть. В каюте тихо, насколько возможна на станции тишина, ведь она дышит. Стены и полы вибрируют, будто бы её грудные мышцы сокращаются при каждом вздохе, а титановые лёгкие сжимаются со скрежетом. Она непрерывно стонет в крепких руках океана, который каждой частицей себя желает добраться до людей внутри, поглотить и растворить их в солёной воде.

***

Верхняя палуба – самое высокое место на станции. По всей окружности каюты располагаются прямоугольные иллюминаторы. Панорама открывает вид на размеры станции. Её окружает сотня постоянно горящих фонарей, выставленных по кругу на расстоянии пяти метров друг от друга, как защитный забор от жидкой тьмы, которая неустанно вьётся вокруг них, выискивая бреши.

Для некоторых глубоководных созданий свет – яркий маяк посреди черноты пустоши, сладко манящий их своим блеклым светом, как источник питания; других, тех, чьи глаза видят всё в сотни раз лучше человеческих, он смертельная опасность, и они кружат во мраке. Изредка можно различить лишь их безобразные силуэты. Те твари, что не боятся света, постоянно вьются вокруг фонарей. Некоторые из них, как змеи, опутывают своими телами по всей длине и держатся на столбах несколько дней, а уплывают только когда слабеют от голода. Но они, а может быть, другие, возвращаются на места.

Возвышаясь над станцией, Зик чувствует себя её властителем – в часы дежурства она полностью починяется только ему. Он ощущает себя богом тонн титана, что выглядят во владениях мрака нерушимой крепостью с вечными огнями. Одновременно с этим, глядя на бескрайнюю темноту вод, он чувствует себя маленькой точкой на теле океана, а станцию – едва ли большим пятном.

      Видеосвязь раз в неделю – тут только рабочие каналы для связи с поверхностью и другими точками под водой; нельзя занимать времени больше чем полчаса. Но даже этого времени ему кажется слишком много. Он не видел никого из экипажа больше месяца, а если не считать случайные встречи на кухне с Бадом, то почти два. Посиделки в общем зале прекратились постепенно: с каждым разом приходило меньше людей. Каждый нашёл себе занятия: какое – Зик не знает, но все сидят в своих каютах. Он не смог найти то, что было в состоянии увлечь его мысли, отогнать навязчивое ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Ему не одиноко, наоборот, одному немного легче: не приходится заставлять себя улыбаться или насильно выдавливать слова.

Рябь бежит по экрану, стирая грани лица его сестры. Она много говорит о пустяках, о важных делах, погоде, а потом умолкает. На её коленях сидит пятилетняя дочь, которая перелистывает страницы в альбоме. Рисунки природы: реки, леса, цветы и животные.

Она нарисовала всё это, чтобы ты не забывал, как выглядит Земля. Она соскучилась. – Последнее звучит как обвинение: почему ты там, а не тут? Почему?

      Зик рефлекторно поворачивает голову вбок, разглядывая пейзаж в иллюминаторе. За стеной станции вместо сочной зелёной травы на лужайке возле дома на тысячи километров во все стороны стелятся поля черноты и уродливые лабиринты трещин. Над головой вместо голубого небесного купола – свод из тонн холодных вод, которых никогда не достигнут лучи палящего солнца. Вместо тёплого летнего дождя из него морским снегом плавно опускаются разлагающиеся останки рыб и сгнивших растений.

Нужно – сказать, что он соскучился; необходимо – произнести слова поддержки; доказать – что ему тоже тут очень плохо.

– Я тоже скучаю. – Не хватает эмоций: звучит сухо, как армейское приветствие. – Скучаю по вам всем.

Она кивает, вяло улыбается на прощание. Зик нажимает на кнопку на экране и, когда связь обрывается, испытывает облегчение, из-за которого стыдно и неуютно. Избегать общения с семьёй и, что хуже, не иметь желания общаться с ними – вот это настоящая проблема, что настигла спустя пару месяцев на станции. Он их сторонится. Боится говорить с ними, словно разучился это делать: каждое слово даётся с трудом, а выразить мысли становится сложней и сложней.

Морской снег не прекращая падает из чёрного небесного купола, кружит в подсвеченной фонарями воде и, осев на дно, сливается воедино с вековым илом. Расположившись в кресле, Зик смотрит в иллюминатор и думает о том, где он. Та ли эта планета Земля, на которой он родился? Почему её поверхность расцвечена всеми красками жизни и пышет энергией, а её глубина, океан – прародитель всего живого – выглядит как кладбище для всего мира и дарит лишь мрак и холод?

Станция скрипит: стены и потолки едва ощутимо дрожат, сдерживая напор вод, которые неустанно хотят поглотить все и вся в свой вечный покой. Иногда Зику становится страшно, чаще – наоборот. Полное спокойствие, глубокое умиротворение, словно океан мало за малым вымывает из уголков его души все тревоги; будто бы он ненасытный и, не разбирая, поглощает все эмоции и чувства, превращая его в пустошь – в пустоте ни страха, ни боли, – подобную себе.