Страница 63 из 63
Само событие встречи со Смертью представлено пословицами как дело давно продуманное и не представляющее катастрофы: "Умирать - не лапти ковырять: лег под образа, да выпучил глаза, и дело с концом". В смерти человек не только не одинок, он особенно чувствует поддержку братства: "Кабы до нас люди не мерли, и мы бы на тот свет дороги не нашли", "Люди мрут, нам дорогу трут. Передний заднему - мост на погост". Даже в прощанье видна теплота: "Помрешь, так прощай белый свет - и наша деревня!". Й.Хейзинга в главе о европейском восприятии смерти в позднее Средневековье подчеркивает, что в нем совершенно отсутствуют лирические мотивы и теплые нотки - лишь высокий и чистый ужас.
Против страха вечных мук грешного человека выступили все виднейшие русские религиозные философы начала нашего века. В.В.Розанов говорил о всепрощении на небесах рода людского. Близок к нему был Н.А.Бердяев, высказавший мысль, что ад придуман "утонченными садистами". Н.Ф.Федоров считал нелепостью, что "одни (грешники) осуждаются на вечные муки, а другие (праведники) - на вечное созерцание этих мук".
Конечно, со строго богословской точки зрения русские православные философы, видимо, были на грани ереси, но они выражали архетипы национальной культуры. Н.Ф.Федоров ставил даже вопрос о принципиальной возможности через соборность избежать Страшного суда. Н.А.Бердяев писал об этой мысли Н.Ф.Федорова: "Апокалиптические пророчества условны, а не фатальны, и человечество, вступив на путь христианского "общего дела", может избежать разрушения мира, Страшного суда и вечного осуждения. Н.Федоров проникнут пафосом всеобщего спасения и в этом стоит много выше мстительных христиан, видящих в этой мстительности свою ортодоксальность".
Отсутствие "страха Лютера", породившего протестантскую этику капитализма, приводило и к известной бесшабашности русских в ведении хозяйства, что всегда приводило в отчаяние наших западников. М.Е.Салтыков-Щедрин пишет, как он, впервые поехав за границу, был поражен видом засеянных полей: "Под опасением возбудить в читателе недоверие, утверждаю, что репутация производства так называемых "буйных" хлебов гораздо с большим правом может быть применена к обиженному природой прусскому поморью, нежели к чембарским благословенным пажитям, где, как рассказывают, глубина черноземного слоя достигает двух аршин... Здесь же, очевидно, ни на какие великие и богатые милости не рассчитывали, а, напротив, денно и нощно только одну думу думали: как бы, среди песков да болот, с голоду не подохнуть. В Чембаре говорили: а в случае ежели бог дожжичка не пошлет, так нам, братцы, и помирать не в диковину! а в Эйдткунене говорили: там как будет угодно насчет дожжичка распорядиться, а мы помирать не согласны!". Кое-кто выведет отсюда мораль о природной лени православных, а мы о другом страха не было.
Научная картина мира пришла в Россию, не ошарашенную Реформацией и буржуазной революцией. Она, конечно, воспринималась с трудом, но страха не вызвала. Вот как излагает отношение к коперниканской картине мира русского человека начала нашего века философ А.Ф.Лосев: "Не только гимназисты, но и все почтенные ученые не замечают, что мир их физики и астрономии есть довольно-таки скучное, порою отвратительное, порою же просто безумное марево, та самая дыра, которую ведь тоже можно любить и почитать... Все это как-то неуютно, все это какое-то неродное, злое, жестокое. То я был на земле, под родным небом, слушал о вселенной, "яже не подвижется"... А то вдруг ничего нет, ни земли, ни неба, ни "яже не подвижется". Куда-то выгнали в шею, в какую-то пустоту, да еще и матерщину вслед пустили. "Вот-де твоя родина - наплевать и размазать!" Читая учебник астрономии, чувствую, что кто-то палкой выгоняет меня из собственного дома и еще готов плюнуть в физиономию". Ворчит русский человек, но не боится.
В России события развивались иначе. Жестокие правители, от Ивана Грозного до Сталина, внушали русским людям страх вполне разумный, реалистичный. Страх эпохи сталинизма, о котором нам поведали в перестройку либеральные интеллигенты, есть, по всем признакам, именно "западный" страх. Недаром многие считали все эти выступления Ю.Афанасьева, Д.Лихачева и Л.Разгона неискренними, чистой "идеологией". Видимо, простые люди ошибались - страх элиты был настоящим, но он был чужим для тех, кого не овеял "западный" дух (и большие семьи моих родителей были затронуты репрессиями, но я, зная о них с детства, никакого мистического страха перед ними у моих родных не видел).
Не успел возникнуть в России и "внутренний" страх перед буржуазной моралью и перед возможной потерей буржуазного статуса, не нагнетали у нас страха и перед ядерным апокалипсисом. Можно даже сказать, что ядерный страх у нас в массе людей был так же неразвит, как у крестьян был неразвит страх перед недородом, о котором писал Салтыков-Щедрин. Когда после аварии на Чернобыльской АЭС из городка было срочно эвакуировано население, перед милицией встала немыслимая для Запада проблема: жители, тайными тропами обходя заслоны, повадились возвращаться в покинутые жилища за вещами. А потом и жулики потянулись - стянуть, что плохо лежит. В зараженную зону!
Можно принять как общий вывод: вплоть до последнего времени в культуре России не играл существенной роли экзистенциальный страх - страх перед самим существованием человека, страх как важная сторона самой его жизни. Православие и выросшая на его почве культура делали акцент на любви. И это уже само по себе не оставляло места для экзистенциального страха: "В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви" (Первое послание Иоанна, 4, 18).
Однако в той части советских людей, которые в наибольшей степени были проникнуты рациональным способом мышления и западническими иллюзиями, в ходе перестройки удалось раскачать невротический страх. Речь идет не о том разумном страхе перед реальными опасностями, который необходим, чтобы жить в меняющемся, полном неопределенностей мире. Нет, как раз эта осмотрительность и способность предвидеть хотя бы личный ущерб была у либеральной интеллигенции в ходе перестройки отключена. Ведь уже в 1988-89 гг. было ясно, что тот антисоветский курс, который интеллигенция с восторгом поддержала, прежде всего уничтожит сам смысл ее собственного существования. Об этом предупреждали довольно внятно - никому из сильных мира сего в разрушенной России не будет нужна ни наука, ни культура. Нет, этого разумного страха не было, и сегодня деятели культуры и гордая Академия наук мычат, как некормленая скотина: "Дай поесть!".
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.