На перепутье

Сегодня у меня день рождения. Двадцать пять. Когда мне было семнадцать, думал, что к этому возрасту я стану взрослым и состоявшимся человеком, у которого будут ответы на все вопросы. Прошло восемь лет, но я так и не ощутил произошедших в себе перемен. Все осталось по-прежнему. И я уж точно не повзрослел. И ответов по-прежнему нет.

C детства не люблю свои дни рождения.

Просто я родился зимой, когда за окном трещали лютые морозы, дни были короткими, а ночи – бесконечно долгими. Люди обычно с трудом переносят наши зимы. Южанам сложно представить, каково это, когда почти девять месяцев году на дворе четкий минус и снег.

Говорят, что ночь темнее всего перед рассветом. Так и наша зима холоднее всего незадолго до весны.

Я не знаю всех обстоятельств своего появления на свет, но вполне могу представить тот холод, который царил в местной больнице. Все детство мы мерзли. В школе мы часто сидели в пальто и дрались за места у едва теплых радиаторов. Потом возвращались домой – а там тоже холодно, окна изнутри обросли сантиметровым слоем инея, мы сидим вокруг печи, а спать идем в носках.

А еще на это время обычно приходился пик ежегодной эпидемии гриппа, которая стремительно выкашивала моих одноклассников. Я обычно держался до последнего, и падал, сраженный вирусом, в самом конце, когда объявляли карантин. Это было вдвойне обидно. В итоге я валялся с температурой за 40, когда как остальные, благополучно переболев, несмотря на все запреты, катались с горки, играли в хоккей или выкапывали в наметенных февральскими ветрами сугробах целые системы туннелей.

За годы жизни в городе я отвык отмечать какие бы то ни было праздники. Даже новый год. Нет, я чувствовал всеобщее оживление, царившее в магазинах, на улицах, но меня это не касалось, вся предпраздничная суета проходила мимо. Впервые за много лет я встретил новый год в окружении семьи. Да, от семьи я тоже отвык. Семь лет общался только со старшим братом, Кириллом. И время от времени в одностороннем порядке – с Айзеком. Но это вряд ли можно назвать общением. Остальные выпали из моей жизни.

Я должен был уехать еще в августе. Сесть в лодку, а потом – за руль микроавтобуса, нажать на газ и унестись в облаке пыли как можно дальше от этой деревни, чтобы больше не возвращаться. Я принял такое решение, а те, кто меня хорошо изучил, знают, что от своих решений я не отступаюсь. За семь лет город стал мне домом. Не самым уютным, но я притерпелся.

Человек, которого я называл отцом, нарушил мои планы. Он исчез, никто не знает, где он сейчас. На память о тех событиях на моем теле осталось несколько шрамов, а еще из жизни полностью выпало почти два месяца. Брат говорит, что это реакция на стресс, мол, в тебя стреляли, и твой мозг решил «забыть» это. Может, и так. Но за это время произошло столько событий, и огнестрельное ранение, как по мне, не было самым значительным из них.

На новый год нас пригласили к Лидии. Это моя мачеха. Терпеть не могу это слово. Все-таки, она всегда относилась к нам хорошо, даже к Марку, который так и не принял ее. После исчезновения Айзека она стала новым вожаком нашей стаи. Никто этого не ожидал, честно говоря. Тем более, что она не из нашей деревни. Но Лидия быстро доказала, что может управлять нашим маленьким сообществом не менее успешно, чем сбежавший муж. Люди ее слушаются. Мне нравится, как она говорит с ними –спокойно и уважительно, никогда не повышая голоса, внимательно выслушивает каждого. Она сильная, и доказала это еще тогда, когда согласилась приехать в глушь к мужчине, у которого подрастали трое сыновей.

Поэтому мне проще называть ее Лидией. Она, конечно, никогда не заменила бы нашу маму, но я ценю ее теплое отношение и доверие. Еще когда я был мелким пацаном с большими проблемами в школе и с отцом, она отпускала Лиану гулять со мной. Она знала, что я из Охотников, и что в любой момент могу сорваться, но доверяла мне свою единственную дочку, совсем еще кроху. Соседки все уши ей прожужжали, мол, нельзя же так, он же из хищной породы, он рожден, чтобы убивать, и всякое такое прочее. Отчасти из-за этого я и уехал отсюда. Достало, что все на меня косились с опаской.

Если бы не приглашение, мы с Августом не стали бы ничего отмечать.

Я еще не привык называть его отцом. Это сложно, когда ты вдруг узнаешь, что на самом деле человек, чье имя значится в твоем свидетельстве о рождении, оказывается вовсе не тем. Когда история твоего появления на свет и большая часть твоей жизни оказывается ложью. Нет, я не очень сильно переживал по этому поводу. Может, будь я ребенком, это что-то изменило бы. Но я взрослый и давно оторвался от своей семьи. Замена одного имени на другое не имеет никакого значения. Конечно, мне хотелось спросить у Августа, не мог ли он поступить иначе, взять на себя ответственность, быть решительнее, но понимаю, что такие вещи нельзя озвучивать. Это ведь он был вынужден держаться вдали от меня, я-то был в неведении, и поэтому мне априори было легче.

Праздник состоялся в старом доме на окраине. Айзек за эти годы его отремонтировал: новые окна, фундамент, полы, утепление, так что там уютно, и при этом сохраняется дух старины. Не знаю, сколько денег он вложил в это дело, но, видимо, немало.

Мы собрались за большим столом, за которым обычно принимают посетителей и восседают старейшины во время советов. Кому как, но мне не нравится подобное времяпровождение – праздная болтовня, много еды. Я с трудом высидел полчаса, и сославшись на усталость, направился в свою бывшую комнату, где теперь обитает Марк. Меня отпустили без вопросов, они считают, что это последствия ранения. На самом деле я устаю, когда вокруг слишком много людей. И когда вынужден поддерживать с ними бессмысленную беседу.

Проходя мимо гостиной, заметил в углу елку, конечно, живую, Лиана искусственную не признает; мы с Августом специально выбирали самую пушистую. Сестренка украсила ее старыми стеклянными игрушкам. Не знаю, где она их раздобыла, я их давно не видел. На ветках в полутьме загадочно серебрился дождик – еще одна вещь из нашего детства. Вспомнились времена, когда казалось, что мы были счастливой семьей. Три сына, мама и папа. Подарки под елкой первого января. Нетерпение, с которым мы выскакивали из своих постелей в шесть утра. Мама всегда пыталась накинуть на нас одеяла – я же упоминал, в доме было адски холодно. Но мы, естественно, не слушали ее, и разворачивали один подарок за другим. В этом отношении нам повезло – Айзек был щедрым. Сейчас я думаю, что это был еще один способ продемонстрировать свое доминирование – мы ведь были не просто детьми, а его сыновьями, и все должно было соответствовать его статусу. В том числе и новогодние подарки.

Я задержался у елки. Даже у стеклянных игрушек есть свой запах. Большинство людей его не чувствуют, но я улавливаю. Спасибо Охотнику и его чутью. Для него все эти блестящие штуковины пахли пылью, газетами, в которые они были завернуты, а для меня – детством. В этом вся наша разница. Мы – одно, но находимся на разных сторонах монеты.

– Ты чего тут? Все в порядке? – подошел Кирилл. Он всегда за меня тревожится. Не знаю, иногда мне кажется, что он считает заботу о других главной целью своей жизни. Особенно обо мне. Хотя я его понимаю – все-таки меня нельзя назвать благополучным, уравновешенным и счастливым.

– Где она нашла эти игрушки?

– На чердаке, мы с Марком откопали их еще осенью. Чудом сохранились. Отец хотел их выкинуть. Помнишь, он привез из города новые наборы? – Кирилл бережно раскрутил один из шариков.

– Кажется, да, припоминаю. Мама еще была жива, но уже болела. Это был ее последний новый год дома.

– Да, это был самый грустный праздник, – Кирилл вздохнул. Я полностью разделяю его мнение.

– Это она их сохранила. Отец заставил убрать все старые игрушки, мы их бережно упаковали, и мама велела спрятать коробку на чердаке.

– Подожди, почему я этого не помню?

– Он куда-то тебя утащил, кажется, на очередное разбирательство или собрание. Ты вернулся злой, и едва не опрокинул елку, потому что тебе не понравились новые игрушки. Но мама тебя успокоила. Она единственная могла это сделать без риска нарваться на грубость или что похуже, – Кирилл хмыкнул.