Страница 35 из 35
Когда Боливар посетил Гумбольдта в его съемной квартире{689}, переполненной книгами, дневниками и южноамериканскими зарисовками, он увидел человека, завороженного его родной страной, человека, который без устали говорил о богатствах континента, неведомого большинству европейцев. Пока Гумбольдт рассказывал о гигантских порогах Ориноко и величественных пиках Анд, о высоких пальмах и электрических угрях{690}, Боливар понимал, что еще ни один европеец никогда не описывал Южную Америку в столь живых красках.
Они беседовали также о политике и революциях{691}. Оба были в Париже той зимой, когда короновался Наполеон. Боливара потрясло превращение его героя в деспота и в «лицемерного тирана»{692}. Но в то же время Боливар видел, как Испания борется с натиском амбициозной наполеоновской армии, и начинал задумываться о том, как эти изменения в распределении сил в Европе могут повлиять на испанские колонии. Когда они обсуждали будущее Южной Америки, Гумбольдт настаивал, что, когда колонии созреют для революции, их некому будет возглавить{693}. Боливар возражал, что народ, решивший драться, будет «силен, как Бог»{694}. Боливар уже начал размышлять о возможности революции в колониях.
У обоих было глубокое желание увидеть, как испанцев изгонят из Южной Америки{695}. Гумбольдт находился под впечатлением идеалов Американской и Французской революций и также выступал за освобождение Латинской Америки. Сама концепция колонии, доказывал Гумбольдт, была глубоко аморальна, и колониальное управление было «сомнительным управлением»{696}. Когда он путешествовал по Южной Америке, Гумбольдт с удивлением выслушивал восторженные речи о Джордже Вашингтоне и Бенджамине Франклине{697}. Колонисты говорили ему, что Американская революция дала им надежду на будущее, но в то же время он также видел расовое недоверие – бич общественного строя Южной Америки{698}.
Целых три столетия испанцы сеяли в своих колониях классовую и расовую подозрительность. Зажиточные креолы, Гумбольдт не сомневался, предпочтут испанское управление, нежели необходимость делиться властью с метисами, рабами и туземцами. Он опасался, что в случае чего они лишь учредят собственную «белую» рабовладельческую республику{699}. По мнению Гумбольдта, эти расовые различия так глубоко въелись в социальную структуру испанских колоний, что они не были готовы к революции. Бонплан, правда, был более оптимистичен и поощрял зарождавшиеся у Боливара идеи, причем с такой настойчивостью, что Гумбольдт заподозрил, что Бонплан сам обманывается подобно пылкому молодому креолу{700}. Впрочем, спустя годы Гумбольдт вспоминал, что они «торжественно обещали независимость и права Новому континенту»{701}.
Хотя Гумбольдт весь день был окружен людьми, но при этом сохранял эмоциональную отстраненность. Он быстро выносил суждения о людях, слишком быстро и неделикатно, что сам признавал{702}. Ему была, без сомнения, присуща склонность к Schadenfreude[14], и ему нравилось разоблачать чужие оплошности{703}. Всегда находчивый, он нередко увлекался, выдумывая уничижительные прозвища или сплетничая за спиной людей. Сицилийского короля, к примеру, он прозвал «макаронным королем»{704}, а одного консервативного прусского министра – «ледышкой»{705}, от чьей холодности у него якобы возник в правом плече ревматизм. Однако, как считал его брат Вильгельм, за честолюбием, неугомонностью, острым языком Гумбольдта в действительности скрывались мягкость и уязвимость, которые мало кто замечал{706}. Как объяснял Вильгельм Каролине, при всем стремлении Александра к славе и признанию ни то ни другое не сделало бы его счастливым. Во время своих путешествий он был переполнен радостью от созерцания природы, но теперь, вернувшись в Европу, снова почувствовал одиночество.
Как в мире природы он всегда все связывал и соотносил, так в области личных отношений Гумбольдт оставался, как ни странно, одиночкой. Узнав, например, о смерти близкого друга за время его отсутствия, он написал вдове философское письмо, где не нашлось места сочувствию. В такой ситуации он был склонен рассуждать скорее об иудейском и древнегреческом восприятии смерти, а не о достоинствах усопшего; к тому же письмо было написано на французском языке, который, он знал, она не понимает{707}. Когда через пару недель после его приезда в Париж умерла от прививки оспы трехмесячная дочь Каролины и Вильгельма, второй ребенок, которого пара потеряла всего за год с небольшим, Каролина впала в безутешное горе. Муж был далеко, в Риме, ей приходилось горевать одной, и она надеялась на эмоциональную поддержку деверя, но быстро убедилась, что Александр, сочувствуя ей, лишь «изображает чувства, а не действительно их испытывает»{708}.
Но Каролина, несмотря на свою страшную утрату, беспокоилась о Гумбольдте. Он вернулся живым из длительной, трудной экспедиции, но проявлял беспомощность в практических аспектах повседневной жизни. Например, он понятия не имел о том, до какой степени пятилетнее путешествие сократило его состояние. Видя его наивность в финансовых делах, Каролина попросила Вильгельма написать из Рима серьезное письмо с объяснением для Александра, как и почему убывают его средства{709}. Потом, осенью 1804 г., готовясь вернуться из Парижа в Рим, она поняла, как опасно оставлять Александра одного{710}
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
689
Arana 2013, p. 58; Heiman 1959, p. 224.
690
Bolívar to AH, 10 November 1821, Minguet 1986, p. 743.
691
AH to Bolívar, 29 July 1822, ibid., p. 749–750.
692
Arana 2013, p. 59.
693
AH to Bolívar, 1804, Beck 1959, p. 30–31.
694
Bolívar to AH, Paris, 1804, AH Diary 1982, p. 11.
695
Рассказ Гумбольдта Даниэлю Ф. О’Лири в 1853 г. Он виделся с О’Лири также в апреле 1854 г. в Берлине. См.: Beck 1969, p. 266; AH to O’Leary, April 1853, MSS 141, Biblioteca Luis Ángel Arango, Bogotá (благодарю Альберто Гомеса Гутьерреса из Папского Ксаверианского университета в Боготе за то, что обратил мое внимание на этот документ).
696
AH, 4 January – 17 February 1803, ‘Colonies’, AH Diary 1982, p. 65.
697
AH Personal Narrative 1814–1829, vol. 3, p. 196.
698
AH, 4 January – 17 February 1803, ‘Colonies’, AH Diary 1982, p. 65.
699
AH, 25 February 1800, ibid., p. 255.
700
AH to Daniel F. O’Leary, 1853, Beck 1969, p. 266.
701
AH to Bolívar, 29 July 1822, Minguet 1986, p. 749.
702
AH to Joha
14
Злорадство (нем.).
703
Carl Voght, 14 February 1808, Voght 1959–1967, vol. 3, p. 95.
704
AH to Varnhagen, 9 November 1856, Bierma
705
AH to Ignaz von Olfers, after 19 December 1850, ibid.
706
WH to CH, 18 September 1804, WH CH Letters 1910–1916, vol. 2, p. 252.
707
WH to CH, 6 June 1804, ibid., p. 183.
708
CH to WH, 4 November 1804, ibid., p. 274.
709
CH to WH, 3 September 1804, ibid., p. 238.
710
CH to WH, 16 September 1804. См. также: WH to CH, 18 September 1804, ibid., p. 250, 252.