Страница 2 из 12
– Вы правы, – кивнул директор. – Я не знаю ни одного, кто осмелился бы на подобный поступок.
– Что касается совращения, то, во-первых, Брэнда – неглупая и вполне самостоятельная девочка, которая может позаботиться о себе. А во-вторых…
– Да?
– Сегодня утром я прямо спросила, не случилось ли с ней что-нибудь такого. Ее единственной реакцией было удивление – по-моему, искреннее.
– Рад слышать. – Директор вынул из нагрудного кармана носовой платок и вытер взмокший лоб. – В таком случае я не понимаю, что могло так расстроить девушку и почему она не хочет об этом говорить?
Мисс Пэрри пожала плечами.
– Я тоже. Ясно, что секс тут ни при чем, а строить какие-то другие версии можно лишь на конкретных фактах.
– Так чем я могу вам помочь?
– Единственное, чего я хочу, – удостовериться, что во время репетиции или непосредственно перед ней не случилось ничего необычного.
– Что ж, это не так уж трудно. Я поговорю с Матисоном, постановщиком пьесы… и если хотите, мы сделаем это прямо сейчас. Он должен находиться в преподавательской, я могу его вызвать.
– Срочность ни к чему. – Мисс Пэрри встала и погасила сигарету. – Вероятно, вся эта история – легкое недоразумение. Если вы позвоните мне позднее…
– Разумеется. – Директор тоже поднялся и указал на статуэтку Афродиты, стоявшую на столике из розового дерева. – Я очень рад, – добавил он, – что эта дама тут ни при чем. Обычно, когда у нас возникают проблемы с постановкой пьесы, можно с уверенностью сказать, что они связаны именно с ней.
Мисс Пэрри улыбнулась:
– Платоновские половинки…
– Платоновские половинки следует держать подальше друг от друга, пока они не закончат школу. В конце концов, принудительное воздержание только обостряет чувства. – Он спохватился, вспомнив про долг гостеприимства: – Хотите остаться на обед?
– Нет, спасибо. Я должна вернуться до окончания утренних занятий.
– Жаль. Но вы придете… завтра на церемонию?
– Конечно. Кто будет вручать награды?
– Мы ждали лорда Уошбертона, – ответил директор, – но в последний момент он заболел, и мне пришлось заменить его одним своим знакомым, профессором английского из Оксфорда. Интересный человек – честно говоря, я боюсь, что даже слишком интересный. Сомневаюсь, что он впишется в рамки того светского лицемерия, которое требуется в подобных случаях.
– Я останусь послушать речи. Вы знаете, что обычно я избегаю их.
– Хотел бы я сказать то же самое о себе, – вздохнул директор. – Не только в этом случае, но и вообще… Хотя все эти мелкие неприятности оправдывают мои три тысячи фунтов в год.
Он проводил мисс Пэрри и вернулся к своей корреспонденции, разложенной на столе. Миссис Бродриб подробно рассказывала о результатах экзаменов в Школе Генри – предмет, о котором сам директор имел довольно смутные представления. Сообщалось, что в ближайшие две недели состоится съезд школьных директоров. Кто-то предлагал учредить премию за лучшее эссе года на тему «Будущее Британской империи»… Директор застонал. Премий у них и так хватало. Учащиеся тратили уйму времени на то, чтобы выиграть конкурсы, а преподаватели – чтобы их организовать. Увы, за этим предложением стоял солидный спонсор, и с его мнением необходимо было считаться. Оставалось надеяться, что, проявив должный такт, ему удастся уговорить щедрого благотворителя самому читать все эти эссе и самому же награждать.
Директор бегло просмотрел оставшиеся письма и отложил их в сторону. История про lasciva puella вызвала в нем любопытство, и он решил, что поскольку ему все равно придется заниматься этим делом, незачем откладывать его в долгий ящик. Директор подошел к металлическому шкафчику с картотекой и просмотрел его содержимое: судя по документам, в настоящий момент Матисон преподавал английский в пятом классе. Директор взял свою мантию и шапочку и, сунув их под мышку, направился к двери.
Глава 2
Свидание как улика
– «Я теперь, – продекламировал Симблфилд, робкий прыщеватый коротышка, строки Вордсворта, – не так природу вижу, как порой бездумной юности, но часто слышу чуть слышную мелодию людскую, печальную, без грубости, но в силах смирять и подчинять»[2].
Ученик замолчал, и на его непривлекательной физиономии появилось выражение удовлетворения. По мнению Симблфилда, высший класс в изучении поэзии заключался в том, чтобы суметь процитировать выбранный отрывок, не пропустив ни единого слова; и этой цели он добился. Правда, у него возникли подозрения, что за пределами этой нехитрой задачи существуют еще какие-то тонкости, связанные с интерпретацией прочитанных строк, но, упоенный своим успехом, он не обратил на них внимания.
В тишине, наступившей после его унылого речитатива, стало слышно, как в соседней комнате мистер Харгрейв, самый строгий из учителей школы, обрушивает на своих подопечных безжалостную латынь. Симблфилд выжидающе уставился на мистера Матисона, который молча сидел на стуле, сложив руки на коленях, и смотрел в окно. Поскольку Симблфилд был исключительно глупым и наивным юношей, то решил, будто мистер Матисон не находит слов, чтобы оценить его замечательное выступление. Однако его предположение было ошибочным. Мистер Матисон просто задремал и не слышал, что Симблфилд закончил декламацию. Это был грузный мужчина средних лет, неопрятный и неуклюжий, в мешковатых серых брюках и старом пиджаке с кожаными вставками на локтях.
Поднявшееся вокруг шушуканье заставило его очнуться от грез и вернуться к суровой реальности урока. Классная комната представляла собой просторное помещение с высокими стенами, нижняя часть которых была щедро разрисована чернилами. Учительский стол, старомодный и монументальный, возвышался на постаменте возле выщербленной доски. На стенах висели тусклые и расплывчатые картины с пасторальными и классическими сюжетами. Все покрывал толстый слой меловой пыли. Десятка два учеников, сидевших за расшатанными столиками, старались воспользоваться короткой передышкой, убивая время самыми бессмысленными способами.
Матисон заметил, что Симблфилд больше не двигает языком, а смотрит на него с самодовольным видом.
– Симблфилд, – произнес Матисон, – вы хоть поняли, о чем это стихотворение?
– Сэр… – в замешательстве пробормотал ученик.
– Как мы относимся к природе «порой бездумной юности», Симблфилд? Мне кажется, вы как раз тот самый человек, кто может ответить на данный вопрос.
В классе раздались смешки.
– Тупица Симблфилд, – шепнул кто-то.
– Итак, Симблфилд? Я жду ответа.
– Простите, сэр, я не знаю, сэр…
– Но вы должны это знать. Подумайте, мой юный друг. Вы не слишком обращаете внимание на природу, верно?
– О, да, сэр.
– Вы вообще ее не замечаете. Для вас она не более чем фон, обрамляющий вашу собственную личность.
– Да, да, я понимаю, сэр, – поспешил согласиться Симблфилд.
– Боюсь, что нет. Хотя кто-то в этом классе, возможно, понимает.
Ученики сразу оживились. Послышались возгласы: «Я понимаю, сэр!» «Только такие олухи, как Симблфилд, могут этого не понять». «Это как, например, вы идете на прогулку, но не замечаете деревьев». «Сэр, а зачем нам нужно читать Вордсворта?»
– Тихо! – грозно воскликнул мистер Матисон. Ученики замолчали. – Короче говоря, именно так Вордсворт отказывается воспринимать природу.
– Вордсворт – старый козел, – раздался шепоток.
Мистер Матисон, нахмурив брови, мрачно окинул взглядом комнату, но, решив, что не следует обращать внимания на наглеца, продолжил:
– Иными словами, для Вордсворта природа – нечто большее, чем просто фон.
– Сэр!
– Да?
– А правда, что Вордсворту чуть не отрубили голову во время Французской революции?
– Нет, он побывал во Франции уже после революции. Так вот, как я сказал…
– Сэр, почему во Франции отрубают голову, а в Англии – вешают?
– А в Америке – сажают на электрический стул?
2
Перевод В. Рогова.